Вадим Каргалов - Русский щит Страница 8

— Вести с рубежа привез… Плохие вести… Веди скорее к великому князю!

— Господин великий князь Юрий Всеволодович в Боголюбове, как завсегда в сию пору. Знать должен бы сам, не первый день на княжеском дворе!

И еще о чем-то пустячном бормотал Надей, обиженно поджимая губы. Сама мысль о том, что воевода мог забыть обычай великого князя встречать зиму в Боголюбове, казалась дворецкому кощунственной. Уж не ради ли каких-то татар, шатающихся по Дикому Полю, откажется великий князь Юрий Всеволодович от дедовского обычая?!

— Вели свежего коня дать, Надей. Дело спешное, — заторопился Иван Федорович…

В Боголюбове еще не спали. По просторному двору, припорошенному свежим снежком, пробегали княжеские отроки с кувшинами, блюдами, ендовами. Негромко ржали кони, звеня наборной сбруей. Возле крыльца вытянулись в рядок сани, покрытые медвежьими шкурами.

Ивана Федоровича узнали. Старший дружинник доверительно шепнул:

— У Юрия Всеволодовича ближние люди собрались. Да из Булгара князь, которому вотчину летом возле Новгорода Нижнего дали. Только-только застолье начали…

Иван Федорович поднялся по узкой крутой лестнице. Пригнувшись, чтобы не задеть за притолоку высокой бобровой шапкой, шагнул в гостевую горницу. Разом смолк разноголосый гул. Великий князь, оправляя смятую на груди белую рубаху, поднялся навстречу:

— Боярин Иван?! Какое лихое дело пригнало тебя с рубежа? Случилось что?

— Дозволь, господине, наедине сказать…

— Иди в горницу. Я сей же час буду.

В горницу великий князь пришел вместе с воеводой Петром Ослядюковичем — самым доверенным, самым ближним своим советчиком. Иван Федорович знал, что от этого воеводы у великого князя секретов нет, проверен многими годами верной службы.

— Ну, говори, боярин, — промолвил великий князь, усаживаясь на крытую синим сукном скамью. — Говори!

Воевода Петр остался стоять в дверях, как бы оберегая собеседников от посторонних глаз и ушей.

— Третьего дня прибежали доглядчики с Дона, — начал Иван Федорович. — У крепостицы Воронеж, что возле Черного леса, собираются полки татарского царя Батыги. Воинов многое множество, и лошадей заводных у каждого по две, по три. А рязанские сторожа на реке Воронеже о том не ведают: лесом от них воинские станы Батыги закрыты…

— Проглядел, значит, рязанский князь, — усмехнулся Юрий Всеволодович.

— Истинно молвишь, господин. На Рязани спокойны. Встретил по пути рязанцев — ничего не знают…

— Говори дальше.

— Половцев наши сторожа перехватили. Взяли этих половцев татары в свое войско, да не укараулили — убежали половцы. Говорят, скоро поход. Жди, княже, нашествия этой же зимой…

Воевода Петр Ослядюкович подробно расспросил, как вооружены татары, в каком теле кони, тепло ли одеты воины, есть ли порядок в стане. Иван Федорович рассказал, что сам знал.

Старый воевода помрачнел:

— Мыслю, что прав боярин. Готовится к походу царь Батыга…

— А на кого первого ударит? — спросил великий князь.

— На Рязань, больше не на кого.

— А ты как думаешь, боярин? — повернулся великий князь к Ивану Федоровичу.

— И я так думаю.

Юрий Всеволодович поднялся, пошел по скрипучим половицам. Остановился у оконца, долго всматривался в темноту двора, будто силился что-то разглядеть в снежной круговерти. Только что было во дворе тихо, покойно — и завьюжило вдруг. Как снежная буря из степи…

Воеводы молча ждали княжеского слова.

— Обо всем поговорим на совете, — веско, неторопливо заговорил великий князь. — А пока слушайте главное. Полки, что есть под рукой, гоните к Коломне. Места этого Батыге не миновать, другой дороги к Владимиру зимой нет, не пробиться татарскому войску сквозь мещерские леса, только по речному льду и пойдут… (Воевода Петр Ослядюкович закивал, соглашаясь). Мужиков собирать в большие рати. Городские стены крепить, везти из сел осадный запас. В Рязань гонца послать, упредить. Чем больше войска соберет рязанский князь, тем дольше татары до наших рубежей добираться будут. Пусть хоть эту службу супротивник мой Юрий Рязанский исполнит! О всем слышанном пока молчите. Ближних людей соберите завтра к вечеру. Ну, ступайте, утро вечера мудренее!

Иван Федорович поклонился, пошел к двери. Его остановил негромкий голос князя:

— А тиун-то твой, боярин, что осенью про городище писал, прав оказался. Напрасно смеялись тогда над ним. Ныне и наше общее городище — Русь — крепить надо. Только потруднее это. Много князей на Руси, попробуй собери их, чтобы миром одно общее дело делали! Видно, не успел я совершить то, для чего власть великокняжеская мне богом вручена. Один на один останется Владимир против несметного татарского воинства. Не собрать мне общерусского войска…

И с такой горечью, с такой безнадежной тоской были сказаны эти слова, что у Ивана Федоровича захолонуло сердце. В другом свете представились ему внезапно многие дела великого князя, о которых порой с неодобрением говорили даже ближние бояре. Видно, осаждая города князей-соперников, сгоняя с дедовских вотчин опальных бояр, великий князь Юрий Всеволодович делал что-то такое, что нужно было всей Руси, — объединял земли под одной рукой, под одним воинским стягом…

Делал, но не доделал, и теперь всем придется платить кровью…

Глава 2

На краю дикого поля

На опасном месте стояла Старая Рязань.

С полуденной стороны к самой реке Проне подступало Дикое Поле, раздолье для лихих половецких наездников. Среди березовых перелесков и курганов забытых народов сшибались с ними рязанские всадники, катились в жесткую степную траву русские и половецкие головы. Столетиями шла война со степью, война непрерывная и изнурительная. Случались времена неустойчивого затишья, но никогда не было прочного мира. Степная граница Рязанской земли была сравнительно безопасной только зимой, когда половцы откочевывали к Теплому морю. Недаром сложили рязанцы поговорку: «Половец — как зеленый лук, пришла весна — и он тут!»

С востока, из мордовских лесов, выходили ватаги искусных стрелков из лука, вырезали широкими ножами рязанские сторожевые заставы, разоряли деревни и снова скрывались в своих чащобах, недоступные для конных княжеских дружин.

С севера грозил Рязани стольный Владимир, оружием добивался покорности. Лютее половцев разоряли рязанские земли великокняжеские дружины, жгли города и села, уводили за Клязьму тысячи смердов.

С запада ратоборствовали с Рязанью черниговские князья, посылали из городков по Сейму и Десне удалые конные дружины.

Что ни год — на Рязани рать, что ни десять лет — нашествие. Знать, оттого обстроилась Рязанская земля со всех сторон крепостями-градами. Поднялись рязанские города на высоких речных берегах. На севере — Коломна, Ростиславль, Борисов-Глебов, Переяславль-Рязанский. На западе — Зарайск. На юге — Пронск и Белгород. С восточной, лесной стороны — Исады. А между городами, на бродах и переправах, на торных дорогах и на просеках — лесные завалы, частоколы, глубокие волчьи ямы.

Но не крепости, не валы и не частоколы были главной защитой Рязанской земли, а храброе войско: стойкие в бою пешцы-ратники, отважные витязи-дружинники, многоопытные воеводы. Среди известных воевод не последним человеком был Остей Укович, вот уже пятый год сидевший со своими людьми в крепостице Онузе на реке Лесной Воронеж. Трудно было уже старому воеводе скакать по степи за половецкими быстрыми всадниками, вот и поручил ему князь сторожить рубеж.

Невелика была крепостица Онуза, но зубаста. Неприступно стояла она на высоком крутом берегу, окруженная рвами, крутыми валами, дубовым частоколом с башнями и бойницами. Девяносто воинов было под началом у воеводы: три десятка конных дружинников и шестьдесят пешцев-ратников. Конные со своими десятниками выезжали дозорами в степь, стерегли дальние подступы. Пешцы следили со стены за речным бродом, сидели в засадах на лесных засеках. Набеги небольших половецких ватажек воевода Остей Укович отбивал сам. На помосте за тыном притаились тугие крепостные самострелы, вдоволь было стрел и камней. В медных котлах чернела смола, которую, расплавив, можно было вылить на головы приступавших к стенам степняков. Если подходила большая орда — гонец мчался в Рязань, за помощью. Защитники Онузы садились в осаду, жестоко бились со стен, ждали подмоги. И подмога приходила.

В бессменном дозоре пробегали весна и лето.

К зиме степь успокаивалась. К Онузе медленно тянулись табуны коней, которые половцы гнали на продажу в Рязань, в Пронск, в Зарайск. Замирившиеся половцы угодливо кланялись воеводе, их широкие лица расплывались в улыбках, и трудно было поверить, что эти вот дружелюбные торговые люди совсем недавно на бешеных конях со злобным воем кидались в битву, грабили и жгли рязанские деревни, насильничали, уводили в полон.