Александр СЕГЕНЬ - Невская битва Страница 8

Но смотрели его глаза, узнавали и не хотели узна­вать нового облика страны своей. Не было уже и деся­той части цветущих некогда деревень и сел: ни Ален-кина, ни Лебядина, ни Троицкого, ни Красного, ни Де-брина, ни Соколова, ни многих других, где он мог бы зайти в дом и где его бы, глядишь, признали и сказа­ли: «Здрав буди, Алешенька!» Только в Грачах тепли­лось жилье и стояла Ярославова застава. Тут его на­кормили горячими постными блинами и поведали о гибели и разорении той обители, из которой отпра­вился он по белу свету два года назад. Узнал он и о том, как братия монастырская молила проклятых убийц пощадить старца Иадора и как татарва согласилась не умертвлять старца, но всех остальных, играючись, по­секла своими мечами и топорами.

Нагоревавшись о милой монастырской братии, Алексий вытер слезы и спросил о свадьбе Ярославича. Оказалось, и впрямь Александр наметил жениться сра­зу после Пасхи и свадебную кашу творить в Торопце.

—    Отчего же в Торопце?

—    Для того чтобы литве казать, что у нее под но­сом свадебствуем и веселимся, хотя и разорил нас про­клятый тугарин. Литва нынче сильно распоясалась, видя наши бедствия. Да что, одна ли литва, что ли! И немец свейский, и немец ливонский, и всякий ка­кой ни на есть немец неумытый полагать взялся, что теперь, опосля Батыя, нас голыми руками взять воз­можно. Ярослав, батюшка наш любимый, уже под Смоленском литве по роже-то надавал. Та литва безоб­разная, как Батый разорил нас, так пошла брать смо­ленские земельки, пожирая их, яко волча безглядное овчее стадо. Но Ярослав Всеволодич им уже утер нос, а погляди, то ль еще будет!

—    Кого же себе в жены берет Александр? — спро­сил Алексий.

—    Понятное дело — Александру, — был ответ.

—    Да чью дщерь-то?

—    Понятно чью — Брячиславну.

—    Се коего Брячислава? Не князя ли Полоцкого?

—    Сведомо, его самого.

—    Ну тогда и понятно, отчего в Торопце кашу ва­рят, — догадался борисоглебский инок. — Ведь Торопец как раз лежит там, где сходятся границы трех зе­мель — Полоцкой, Смоленской и Новгородской, и по­лоцкие князья с новгородцами и смоляками искони за него спорили. А теперь этой свадебной кашей торопецкую трещину-то и замажут. И хорошо! Вот хорошо-то! И Брячислав — князь, слыхано, богатый, у него и По­лоцк, и Витебск, и Городок, и многие иные селения небедные. Что ж… Не мешает мне поспешить побывать на той торопецкой каше, порадовать Александра. У меня для него весть благая…

Так говорил инок Алексий, торопясь покинуть за­ставу в Грачах. От заставы он пришел в Переяславль и побывал на пепелище Борисоглебского монастыря. Среди обугленных стен торчали могильные кресты. Здесь же и похоронили всю братию, побитую монгола­ми. Только старец Иадор лежал поодаль, возле ма­ленькой кельи, в которой он спасался после нашест­вия, единственный выживший из всего населения обители, воевода без войска, отец семейства без семьи, вождь без племени. Тут-то и вспомнился Алексию его сон в Мисюрь-стране. Про Бориса и Глеба, плывущих в ладье по Клещину озеру с братией Борисоглебской

обители. Ведь сие же как раз тогда было, год назад, когда и Батый на Переяславль нахлынул! И вот поче­му он в ладье старца Иадора не видел — старец еще жив был. Стало быть, Борис да Глеб и впрямь забрали их к себе в небесную ладью, плывущую по небесному Клещину озеру. Теперь и Иадор там же.

Покидая печальную скудельницу, бывшую столь долго его земным пристанищем, Алексий так и светил­ся последней утешительной мыслью: он станет возрож-дателем монастыря! Он отнесет благую весть к Алек­сандру, попирует на свадебной каше в Торопце, а потом возвратится сюда и начнет отстраиваться. Поселится в опустевшей келье Иадора, никуда из нее не уйдет, да­же когда монастырь возродится и расцветать станет.

Эта мысль так вдохновила его, что, покинув родной Переяславль, Алексий почти бежал в Торопец, ноги его так и пели, привыкшие к быстрой и долгой ходьбе. Его раздирало страстное желание поспеть в Торопец даже не к свадьбе Александра, а к празднику Благове­щения, ведь он же нес благую весть будущему спасате­лю и блюстителю Руси, благую весть, благую весть…

И уже терзался Алексий от ужаса, что никак, ни­как не поспевает он до Благовещения в Торопец. В Ла­зареву субботу он добрался только до Твери. Город ко­пошился, как муравейник, стараясь успеть подвоскре-сить свой дивный облик к Пасхе Христовой. В отличие от спаленной Рязани, Тверь оживала, вставала из обуг­ленного гроба. Здесь Алексий исповедался и отстоял службу кануна Входа Господня в Иерусалим. Он рас­сказывал о своем путешествии в Святый Град, и его рассказы, имеющие особый смысл в такой именно пра­здник, собрали многих слушателей.

На другое утро Алексий пустился дальше, но к ве­черу дошел лишь до Лихославля. В Торжок он явился в Великий понедельник, и теперь становилось очевид­ным, что за остаток дней ему едва ли поспеть в Торо­пец. В этом году Благовещение выпадало на Страст­ную пятницу, оставалось идти вторник, среду, четверг. О, если бы хоть кто-нибудь подвез его! Но по до­рогам мчались всадники, не отягощенные повозками, проскакивали мимо и даже не останавливались, чтобы подбодрить монаха.

Вечером в среду Алексий вышел к дивным красотам Селигерского озера; неожиданно ударил мороз, и все, что было влажным, застыло в причудливых очертани­ях. Внезапным морозцем подернуло и сердце инока. Он вдруг подумал о том, как ему выразить благую весть Александру. Ведь он только знал некий незримый, со­крытый, таинственный смысл ее, не задумываясь о сло­весной передаче глубинных образов. Что же он скажет Александру? Как выразит суть? А главное — как пере­даст Ярославичу тот неугасимый, но уже незримый Святой Огонь Господень, несомый им от Живоносного Камня? Ведь по словам Иадора, явленного в сновиде­нии, пламя перешло от разбитой лампады прямо в душу Алексия. И как же он вручит это пламя княжичу?..

В вечер под Благовещение он все еще находился на расстоянии полутора дней пути. В ужасе Алексий чув­ствовал, что все рассыпается, как порванные бусы. Он не успевает к празднику в Торопец, не знает, что ска­зать и как передать пламя. Он молился Борису и Гле­бу, да пошлют они ему помощника, молил Иадора явиться ему на мгновение и объяснить то, что теперь стало таким необъяснимым… И когда в сумерках он увидел всадника, скачущего по дороге, то понял, что мольбы его услышаны, что теперь все разрешится и именно этот всадник поможет ему добраться до То-ропца к Благовещению.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Под утро, когда еще совсем темно было, Александр проснулся от четкого ощущения, что кто-то пробрался в его почивальню и дышит громко и тяжко.

— Савка! Ты, что ль, тут? Чего тебе, дурень? — очень недовольным голосом пробормотал Ярославич, полагая, что это его слуга-отрок11 удумал какое-то оче­редное озорство учудить ради праздничка. Только раз­ве можно озорничать — ведь хоть и праздник нынче,

а Великий пост-то еще не кончился.

Он привстал в постели и не сразу понял, что имен­но не так в его клети, а когда понял, слегка смутился. В почивальне стоял странный серебристый свет, ти­хий-тихий, едва заметный глазу. Такого он еще никог­да не видывал. Лампада в красном углу чуть тепли­лась, и от нее такого света быть не могло. Вдруг все в княжиче вздрогнуло… — в углу стоял человек…

—    Не бойся меня, князь светлый! — в сей же миг раздался голос, глухой и ласковый.

—    Кто ты? — все еще испуганно спросил Алек­сандр.

—    Я — инок… Однажды на горе над Клещиным озером ты подходил под мое благословение. Должно быть, не помнишь…

—    Сдается, помню… — пробормотал Ярославич.

—    Ничего более не говори, княже, а только вни­май мне, — уже строго молвил нечаянный гость, вы­тянув вперед левую руку. — Благую весть я принес те­бе к празднику Благовещения… Помнишь ты, как мертвые птицы падали с неба у нас в Переяславле?..

Тогда игумен Иадор пустил меня, аки птицу, к Живоносному Гробу Господню за Святым Огнем, которым только и можно спасти нашу землю от злой погибели. И аз, грешный монах, почти два года ходил пешим хо­дом… Видел Константинов Царьград и Сирию… В Иордане в крещенские дни омывался… И дошел до Русалима… И был в Мисюрь-стране, Еюпете… Там есть град Александра, и егда я был там, мне дано было видение, будто святые князья Борис и Глеб плывут по нашему Клещину озеру в светлой ладье и говорят:

«Исполать Александру Ярославичу, а мы ему всегда сопутствовать будем!» И се тебе первая благая весть!..

Монах замолчал, будто внутренне боролся с чем-то, и Ярославич хотел спросить, какая же вторая весть, но гость снова заговорил:

— Не спеши и не перебивай, а то у меня и так мало времени… Из Мисюрь-страны я вернулся в Русалим и в Великую субботу обрел Огнь Святый от Гроба Господ­ня. И шед с ним вспять, попал в полон и рабство к пога­ным туркам. Они же разбили лампаду мою и загасили Огнь… Но, быв перед продажею в рабство, аз видех сон про игумена Иадора… И старец предрек мне, что Свя­тый Огнь во мне и что я неотвратимо принесу его тебе… И се тебе, Александре-княже, вторая благая весть! Сей­час я зажгу Святый Огнь Господен, а ты смотри же, бе­реги его пуще глаза, только с ним победиши любого во­рога, любую нерусь и нехристь, какая только ни выпа­дет тебе на веку. И никого не бойся, посему многажды много сулит тебе славы твоя судьба. И хотя век твой бу­дет не долог, быть тебе избранным воеводою и спасите­лем Земли Русской… А теперь мне пора… Сильно я спе­шил к тебе, боясь не поспеть к Благовещению, и не по­спел бы… Да вот на полпути от Селигера до Торопца помогли мне… Лихой человек убил меня ради забавы, и только так я успел к тебе, свете мой светлый. Звали же меня Алексием… В честь человека Божия… Прощай, Александр Ярославич, вот тебе мое второе и прощальное благословение. А все сие не рци никому же!..