Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 8

— Еще, — настойчиво повторил Лар.

— Нельзя, — твердо произнесла Ума. — Умрешь.

Лар застыл. Ума видела, как трясется его нутро, она ждала, что сейчас через открытый рот в нее вылетит проклятье, но не дождалась.

Лар заплакал.

Последний раз Женщина Поцелуй слышала этот плач, когда Ёрш был совсем мал. Она обхватила его голову, гладила ладонями мокрые щеки и повторяла:

— Бедный… бедный…

Ёрш плакал и не стыдился этого.

— Бедный… — повторяла Ума, — зачем ты сделал это?..

— Что? — вдруг спросил он, уняв плач.

— Зачем бил моего сына. Ты чуть не убил моего сына Ябтонгу.

— А я? — промолвил Лар. — Разве я тебе не сын?

Ума вздрогнула и замолчала — так молчит человек, которого ударили по голове.

— Разве я — не сын?

После этих слов миска улетела в темную глубину чума. Ума вскочила.

— Ублюдок!

Крикнув это, Женщина Поцелуй скрылась за пологом. Но слово не обидело Лара — оно упало в него, как камень в пустой котел, — видно, сил на обиду в нем уже не было. Внутри себя Лар почувствовал почти забытое тепло. Он повернулся на бок и, наверное, собирался уснуть. Но спать ему не дали.

В чуме показалось круглое каменное лицо Ябто.

— А ты крепкий парень, сынок, — сказал широкий человек, садясь у постели Лара. — Столько дней без еды, а жив, да еще имеешь силы кусаться. Крепкий парень.

Ёрш приподнялся.

— Что мне делать с тобой? Убить?

Ёрш молчал.

— Иначе ты поубиваешь здесь всех. Сначала Ябтонгу, потом Явире, потом, когда немного подрастешь, меня. Вэнгу и старика я не считаю…

— Мы боролись, — наконец промолвил приемыш. — Все по правилам.

— Ну да, — кивнул Ябто, — действительно по правилам. — Скажи прямо, ты ведь ненавидишь Ябтонгу, своего брата?

Ерш молчал.

— Ненавидишь, — ответил за него широкий человек.

— Он сказал, что будет ездить на моей спине. Моей и Вэнга, — наконец проговорил Лар. И добавил:

— Не сейчас… потом.

Ябто расплылся в улыбке.

— Вот как, — сказал он. — Какой умный у меня сын.

— Скажи — кто я? — вдруг спросил приемыш.

— Ты — ублюдок, — спокойно ответил Ябто.

— Мать говорит то же самое. Вы все невзлюбили меня. Скажи, я — чужой?

Ябто снял с пояса плеть и приподнял ею подбородок Лара.

— Кто мне свой, а кто чужой — решаю я сам, не спрашивая ничьего совета. Чужим мне может стать любой, кто живет в моем стойбище. Ты бы лучше спросил о другом: сколько я скормил тебе мяса и что получил взамен?

Широкий человек замолк и произнес после недолгого молчания:

— Разве плохо тебе жилось, мальчик?

Лар поднял глаза — они были злыми.

— Хочешь меня убить — убивай.

Ябто убрал плеть с подбородка Лара.

— Могу и это.

Он встал, собираясь уходить. У порога обернулся.

— Скажи, ты уже хочешь женщину?

Лар отвернулся.

— Хочешь, хочешь, — хохотнул Ябто, — я в твои годы уже хотел. Теперь слушай меня. Я тебя женю. На красивой девушке из хорошей семьи. Если тебе дорога жизнь, не выходи из чума, пока я сам к тебе не приду.

— Есть хочу, — сказал Лар.

Но широкий человек не слышал этих слов. Он заметил движение в дальней части чума, подошел, вытащил меня из-под шкур, одной рукой, как щенка, вышвырнул наружу и следом вышел сам. От страха я вжался в землю, но Ябто прошел мимо, не сказав ни слова.

В тот день Лар не получил ни крохи еды.

Я был близко и не мог подойти к нему. Я страдал и жил его душой. Я чувствовал — он лежит, слышит, как разговаривают люди, раздаются глухие хлопки топора и редкий пронзительный треск сучьев, — это мать трудится над очагом; он слышит гулкий удар большого котла о что-то твердое, наверное, камень, и последовавшую за этим ругань…

Лар не разбирает слов, они были ему не нужны, чтобы понять — там, очень близко, творится жизнь, которая совсем недавно была и его жизнью. Он глядит на свои руки, шевелит пальцами, бессмысленно рассматривает внутренность чума и понимает свое нынешнее настоящее, которое уже не соприкасается с настоящим этих людей.

Никто не приходил к нему.

Наверное, Лар надеялся, что о нем хотя бы говорят, но рваный осенний ветер смазывает речь людей. Голод, немного задобренный той малой пищей, которую принесла Ума, просыпается, но уже не тем отупелым сонным чувством, какое было в последние дни его заточения в лабазе. Голод просыпается злым и приближает Ерша к отчаянию.

В какой-то миг в нем возникает равнодушная смелость. Он переворачивается на живот, встает на четвереньки, потом медленно поднимается на ноги…

Но когда он выпрямился во весь рост — смелость ушла, как ее и не бывало. Слабость испариной ударила в лоб, колени задрожали и последнюю силу отнял страх.

В том была великая мудрость широкого человека. Он понимал, что если хотя бы немного откормить приемыша, тот забудет об угрозах и уйдет. Молодая утроба быстро переварит любую поселившуюся в ней болезнь, если, конечно, это не смерть, и тогда Ерша ничто не остановит. Но Ябто знал волшебную силу голода, ибо сам голодал когда-то…

Лар рухнул на шкуры и уснул. Сон был его единственным спасением. Проснувшись ночью — яркий черный круг неба в дымовом отверстии висел над его лицом, — Ёрш нащупал подле себя странную вещь, какую-то мокрую палку. Ощупав ее, он понял, что это оленья кость с остатками мяса, — он впился в нее зубами, рвал, глодал, обсасывал, гладил руками и языком.

В какое-то мгновение он с теплотой подумал обо мне и улыбнулся.

И так, раз в день или через день, просыпаясь, он находил подле себя немного пищи — такую же кость или миску с рыбьей головой и обмывками котла. Это удерживало от смерти и пробуждало нестерпимое желание жить, а, значит, питало страх перед Ябто.

Ёрш уже начал забывать обо всем, кроме своего голода, и был готов показать любую покорность, лишь бы увидеть, проснувшись, кость или миску.

Он думал обо мне, но ошибался — еду подбрасывала Женщина Поцелуй, и Ябто сам определял, сколько нужно принести.

Однажды утром Лар обнаружил рядом с собой миску — она была полной густого варева. Он подполз к еде и, обняв губами края, пил теплую мясную жижу. Потом, набравшись первой силы, поднялся, сел на шкуры и, хватая непослушными пальцами скользкие куски оленьих внутренностей, засовывал их в рот.

— Жуй, — раздалось откуда-то сверху. — Подавишься.

Это говорил Ябто — широкий человек нависал над Ларом, превратившимся в усохшего тихого мальчишку.

— Не жадничай, сегодня еще раз дам тебе поесть, а завтра — едем.

— Куда? — недоуменно спросил Лар.

— Женить тебя повезу. Или забыл?

Лар онемел. Он помнил слова широкого человека, но принял их за насмешку.

Лар обдумывал сказанное, будто обсасывал положенный в рот речной камешек, бессмысленно перекатывал языком ненужную, непонятную вещь без вкуса и запаха. Он знал, что такое жениться, видел свадьбу, и все равно не понимал, о чем говорит Ябто.

Но эта немота продолжалась совсем недолго. Слова о том, что сегодня будет еще еда и, наверное, — Ёрш очень надеялся на это, — такая же щедрая, как сейчас, вытолкали из его одышливого, чахлого ума мысль о странном намерении Ябто. У него не было сил на обиду и злость, он уже не мог чувствовать то, что должен чувствовать каждый человек на его месте, — ненависть к широкому человеку. Мальчишка глядел на своего мучителя слезливыми, благодарными глазами старой собаки. Он ждал вечера.

На другой день мой брат исчез из жизни людей стойбища. Он пропал незаметно, как вещь, небрежно привязанная к поясу.

С того мгновения, когда мудрому Ябто пришла мысль выжечь голодом строптивость приемного сына, прошло множество дней.

Сухая осень исчезла в один миг.

Ночью, когда Лар обгладывал последние остатки мяса на большой кости, которую, уже не таясь, принесла Женщина Поцелуй, внезапно затрясся чум — это злой предзимний ветер ворвался в тайгу.

Ветер выл и швырял тяжелый снег огромными горстями. Снег проникал в чум через дымовое отверстие, засыпал очаг, а вслед за ним тем же путем вполз холод и набросился на Лара.

Он забрался под шкуры, дрожал и, согревшись дрожью, уснул.

Утро приготовило ему путь.

Он еще не проснулся, когда в чум вошел Ябто, не сказав ни слова, схватил железными руками за малицу — у ворота и внизу — и выбросил наружу. Лар пришел в себя, ударившись лицом об жесткий снег. Он долго не был на воле, от первого глотка холодного воздуха закружилась голова, бесчисленные и неразличимые звуки, обитавшие на отрытом просторе, роем хлынули в уши. Ему казалось, что он долго лежал на снегу — на самом деле всего лишь мгновение. Ябто взял его за шиворот и рывком поставил на ноги.

— Идти можешь?

И Лар пошел, удивляясь самому себе, — прежняя слабость в коленях исчезла. Ябто держал его за рукав и сам направлял на нужный путь. Ветер утих, щедро засыпав землю снегом. Никто из людей не вышел им навстречу. Стойбище будто вымерло.