Валерий Полуйко - Лета 7071 Страница 8

С того места, где стояло войско, ударила пушка — оттуда раньше заметили царя, — и тут же впереди на дороге заклубилась снежная замять…

Два десятка всадников на рысях промчались по опустевшей дороге, разворотив копытами, укатанный наст.

Донеслось протяжное «ура» — войско встречало царя.

Иван въехал через раствор — и тут же взвились знамена: в самом центре тяжело заколыхалось большое царское знамя с нерукотворным Спасом, рядом с ним— удельное знамя князя Владимира с Иисусом Навином, останавливающим солнце… Затрепетали казацкие бунчуки, поднятые на длинных пиках, воеводы обнажили мечи и сабли, громко заиграли сурны.

Иван медленно поехал вдоль строя. Позади него, придерживая разгоряченных коней, ехали воеводы. На первом месте — князь Владимир, в тяжелом шлеме с золоченым тульем и длинными, торчащими в стороны наушами, из-под которых свисала на плечи густая, мелкоколетчатая бармица — подшлемная кольчужка, защищающая шею, тяжелое зерцало 8 отблескивало золотом… На князе был парчовый кафтан, подбитый куньим мехом, высокие сапоги красной кожи, обшитые по голенищу парчой, в руках легкий золоченый шестопер с витой рукоятью. Тяжелый кованый щит, копье и меч везли оруженосцы, держа своих коней за крупом его вороного жеребца; за оруженосцами — княжеская свита, все на вороных, в дорогих доспехах… После них — большие воеводы: Басманов, Серебряный, Горенский. Большие ехали конь в конь, стремя в стремя: никто из них не имел над другим прав, у всех в руках одинаковые серебряные шестоперы, но Басманов ехал на старшем месте — посередине. Серебряный и Горенский, не сговариваясь, уступили ему место по доброй воле, зная царское к нему благоволение. Горенский был рад и этому — ему еще не доводилось ходить в больших воеводах… При Воротынском, Курбском, Шереметеве ему бы такой чести не знать — в дворовых воеводах стоял бы… Нынче же — с серебряным шестопером, перед всем войском! Этой чести ждал он много лет и радовался, и гордился втайне, хоть и знал, что в Великих Луках царь переберет места: в Великих Луках дожидались Шуйский со Щенятевым, а те и по роду, и по заслугам не могли быть ниже его.

Серебряный чуял радость Горенского и думал с неприязнью: «Радуется князь чужому месту… Бросили собаке кость!»

Басманов ехал угрюмый, погруженный в свои мысли. Серебряный изредка бросал на него взгляд, стараясь не выдать своего любопытства и беспокойства. А беспокойство у князя было… И не потому, что хмурился Басманов. Басманов и в добрые времена редко бывал благодушным: таков уж был этот человек — хитрый, затаенный, всегда себе на уме… Родовитостью он не отличался — Басмановы и в думе редко сидели, — оттого и льнул он к царю, приспешничал, царской милостью стараясь возвыситься над другими. Серебряный всегда недолюбливал его, хотя открытой вражды между ними не было. Серебряный не нисходил до задирки с ним — Басманов же знал версту и держался всегда подобно месту. Слишком уж высок был Серебряный, чтобы Басманов, даже с помощью царя, стал бы искать места над ним. Воспротивься Серебряный, Басманов и нынче не шел бы на первом месте. Но Серебряный унял в себе родовое честолюбие и по доброй воле уступил Басманову: знал он, не любил царь местничества в походах, особенно среди воевод. Стоило заместничаться воеводам, как и в полках начинался перебор мест: десятники не хотели стоять под пятидесятниками, пятидесятники — под сотскими, сотские метили в стрелецких голов, а головы утягивали место у тысяцких. Был потому царский указ — в походе быть без мест. Кто бы под кем ни стоял, чести это ничьей не умаляло и в разрядную книгу не вносилось. Потому так легко и уступал Серебряный первое место Басманову: чести его это не вредило, зато забот убавляло. Быть воеводой Большого полка, когда с войском шел сам царь, скверное дело.

Серебряный прибыл к войску только вчера — вместе с царем — и еще ни о чем не проведал, не разузнал, но по угрюмому виду Басманова догадывался, что в войске неурядицы. Басманов был при войске давно и непременно уже все распознал… Ума на это ему не занимать, и глаз наметан остро. Понимал Серебряный, что Басманов не преминет обо всем рассказать царю. Тогда уж несдобровать никому. Перемена в царе сталась такая, что ждать от него можно было всего — и головы сечь начал бы… Кому сечь — Басманов укажет!

Серебряный улучил момент и негромко сказал Басманову:

— Ладно стоит войско! Государь доволен.

Басманов не ответил, только сильней насупился.

Иван проехал конницу, проехал московские стрелецкие полки, проехал наряд… Конь шел под ним легко, спокойно… Подъехав к копейщикам, он взял у ближнего ратника копье и с силой бросил его в землю. Копье выбило в смерзшемся снегу глубокую лунку, но не вонзилось, упало…

— Худо точено, — сурово, но беззлобно сказал Иван.

— Немца продырит! — ловко ввернул хозяин копья и блаженно улыбнулся царю. Иван тоже улыбнулся, громко спросил:

— Какие будете?

— А мы всейные, осударь, — ответил копейщик. Тверские, рязанские, владимирские!..

— Воеводы не кривдят вас? — склонившись с седла, потише спросил Иван и прищурился — смел был этот ратник.

— Твоими заботами, осударь, ограждены от всех кривд!

Серебряный видел: довольным отъехал Иван от копейщиков, и снова сказал Басманову:

— Государь доволен!

— Доволен, покуда я молчу! — вдруг резко и угрожающе сказал Басманов.

— Пустое, воевода, — сказал как можно беспечней Серебряный. — Пожалуешься на новгородцев — псковичи обидятся… На псковичей — новгородцы… Что город — то норов! Крик учинится!..

Басманов молчал, хмуро кривил брови.

— Крику быть непременно! — Серебряный осторожно поглядел на Басманова: только на ум его рассчитывал он, на то, что во всех его доводах Басманов сыщет хоть маленькую долю опасности для общего дела — для похода, и откажется от своего намерения. — Пошто перед таким делом людей будоражить и царя гневить?! Не на пир идем, воевода.

— Покрывать вредных? — глухо сказал Басманов.

— Пошто покрывать?.. Самым вредным — правеж учинить, с нерадивых сыскать.

— Како ж сыщешь со старицких воевод? — Басманов с недоброй усмешкой посмотрел на Серебряного и добавил: — Иль правеж учинишь?

Серебряный тоже усмехнулся, но только чтобы скрыть свою растерянность. Глубоко, выходило, копнул Басманов, раз столкнулся и с воеводами Владимира Старицкого. Серебряный посмотрел на пышную княжескую свиту, на самого князя — по-царски торжественного и напыщенного, открыто бросающего вызов царю своим богатством и независимостью, посмотрел на царя — простолюдного и невзрачного в своей нецарской одежде и подумал: «Не сносить головы и Старицкому, коли вырвется из его души все, что накопилось в ней!» Вслух же Басманову сказал другое:

— Князь сам учинит, коли их вину ему указать.

Басманов отмолчался.

Иван заканчивал объезд. Приспустились стрелецкие бунчуки, поутихли трубы и сурны, даже князь Старицкий приустал держать гордую осанку и как-то сник, огрузнул, заболтался в седле…

Басманов вдруг оказал Серебряному:

— Старицкие воеводы больше всех зла чинят!

— Князь уймет их, — быстро проговорил Серебряный.

Мне пусть выдаст, — жестко и твердо сказал Басманов.

— Сие не в обычаях князя, — холодно обронил Серебряный, но тут же добавил: — Ежели большую вину сыскать, может, и выдаст.

— Вина большая, — так же жестко и твердо сказал Басманов.

— Кого? — Серебряный резко повернулся к Басманову.

— Пронского.

От неожиданности Серебряный чуть не выронил из рук шестопер. Все, что угодно, ждал он от Басманова, только не этого. Требовать выдачи Пронского — большого старицкого воеводы! Даже если бы князь Владимир и выдал его, Пронский сам не отдался бы Басманову — уж больно велика верста была между ними. Пронский скорее на плаху пошел бы, чем на повину к Басманову.

— Воевода, верно, шутит? — зло спросил Серебряный, подумав, что Басманов издевается над ним.

— Князь, — спокойно проговорил Басманов, — ежели мы не уймем Пронского да иных с ним, никакой крепости нам не взять, куда бы мы ни пошли — в Ливонию иль в Литву. Царь нам сего не оставит.

— Пронский — не стрелецкий голова!

— О стрелецком голове, князь, мы с тобой и не говорили бы! Шестерых голов стрелецких я уже ставил под плети, нынче поставлю еще…

— Пронского — тоже под плети? — едва сдерживая себя, спросил Серебряный.

— Опомнись, князь! Не имею такой власти.

Басманов поискал глазами Пронского в свите князя Владимира — Пронский ехал подле оруженосцев, могучий, гордый, в тройчатой кольчуге с копьем и щитом в руках, вороной конь под тяжелым чалдаром 9… Серебряный тоже смотрел на Пронского и думал: «Эка, как зубы на тебя, боярин, наточили царские приспешники! В псарях у тебя не ходили бы, а чести твоей ищут! Ну да ненадолго лягушке хвост».