Лаура Эскивель - Малинче Страница 8

Девочка едва ли не впервые в жизни осознала, какое это счастье, когда тебя понимают. Она бросилась на шею бабушке и поцеловала, перемазав ее одежду еще не высохшей грязью. Бабушка, почти слепая, лишь сейчас по запаху мокрой земли догадалась, что ее внучка, играя во дворе, измазалась в раскисшей грязи с ног до головы. Бабушке и в голову не пришло ругать внучку за то, что та перепачкала подаренное платье. Ни на миг не возникло у нее желания упрекнуть дитя в непочтительном отношении к вещам и игрушкам, даже тем, которые она, несмотря на слепоту, сделала своими руками и которые Малиналли испортила, так неосторожно опустив кусочки необожженной глины в воду и смешав с раскисшей мокрой землей. Наоборот, бабушка, искренне радуясь, сказала внучке, что умение играть с водой — это и есть искусство высшего наслаждения, обладать которым — великое счастье для любого человека. Точно так же важно уметь радоваться общению с землей и с ветром. Огромное блаженство — отдаться во власть этих трех стихий, действующих вместе, пусть это даже детская игра, когда ребенок радуется возможности лепить все, что ему вздумается, из размокшей земли, пропитанной водой, которую принес с неба ветер. Ощущать единение со стихиями — это и есть мудрость и умение жить полной жизнью. В тот день, когда гроза ушла, на небе вновь появилось солнце и стало жарко. Влага, пропитавшая все вокруг, начала испаряться, и Малиналли, пожаловавшись на духоту, попросила разрешения пойти погулять во дворе еще немного. Девочке уже пора было ложиться спать, но по случаю дня рождения бабушка разрешила. Она села на пороге и стала слушать, как ее обожаемая внучка весело смеется и о чем-то болтает сама с собой, счастливая тем, что ей перед сном позволили еще немного поиграть. Немного времени спустя бабушка не на шутку перепугалась: она вдруг поняла, что больше не слышит ни голоса внучки, ни шлепков и всплесков в лужах, покрывавших двор. Встревожившись, пожилая женщина отправилась на поиски ребенка, которого любила больше всего на свете, больше, чем саму себя, больше, чем свои глаза и звезды на небе. Двигаясь ощупью, она вскоре наткнулась на лежавшую в грязи Малиналли. Только теперь бабушка смогла перевести дух: уставшая девочка сама не заметила, как уснула — прямо на земле посреди двора. Бабушка нежно погладила ее по голове, аккуратно, чтобы не разбудить, взяла на руки и отнесла в дом. Она уложила внучку в постель и, вернувшись к дверям, стала смотреть с порога на усыпанное звездами небо. Звезды… Она давно уже не могла видеть их глазами, но чем больше глаза ее слабели, тем сильнее прозревала душа, и она уже давно начертала у себя в сердце самую точную карту звездного неба.

В тот день их дом был погружен в тишину, которую время от времени нарушал лишь серебряный колокольчик смеха маленькой девочки. Малиналли, как и любой трехлетний ребенок, была весела и беззаботна. Этот день рождения они отмечали с бабушкой вдвоем. Мать Малиналли за несколько дней до того ушла из дома вместе с одним мужчиной из Тлатоани. Она отправилась вместе с возлюбленным на торжественную церемонию встречи Нового Огня — начала нового большого календарного цикла, которое отмечалось каждые 52 года. Побывать на проводимой жрецами церемонии считалось большой удачей для любого; впрочем, соседи, уходившие из деревни, чтобы увидеть это зрелище, уже давно вернулись домой, а мать Малиналли и ее спутник все не приходили. Лишь далеко за полночь бабушка услышала смех и веселые возгласы. Мать Малиналли и ее новый супруг возвращались домой. Мужчина, в котором зажглась частичка Нового Огня, предложил матери Малиналли выйти за него замуж, и она приняла предложение. Переполняемые радостью, они наконец переступили порог дома. Женщина пригласила мужчину войти, приготовила ему еду и предложила лучший гамак, чтобы он мог отдохнуть с дороги. Когда же мать Малиналли сама стала готовиться ко сну, свекровь обратилась к ней не то с вопросом, не то с упреком:

— Сегодня исполнилось три года с того дня, как родилась твоя дочь, сегодня у девочки день рождения. Почему ты не вернулась вовремя, почему не провела этот день вместе с нею? Почему не исполнила священный ритуал и не возложила ей на пах лоскут красной материи?

— Я не сделала этого, чтобы не связывать себя клятвой перед богами на будущее. Если б я исполнила сегодня эту церемонию, мне пришлось бы повторить ритуал и в тот день, когда Малиналли будет тринадцать, когда настанет день ее «нового рождения». Я не хочу быть в тот день рядом с ней.

— Как это — не хочешь? Как ты можешь не быть рядом с дочерью в такой день?

— Не хочу, и все. Мы с ней будем далеко друг от друга, и случится это очень скоро. Я приняла решение отдать ее.

— Да как же ты можешь… как ты смеешь отрывать ее от меня? Этот ребенок принадлежит мне в той же мере, что и тебе, в ней для меня продолжает жить мой покойный сын. Она наполняет счастьем мое сердце. Мой разум, мои чувства, вся моя жизнь связаны с этой девочкой. Может, ты забыла об этом?

Ответом были слова, от которых у пожилой женщины защемило сердце:

— Рано или поздно мы обо всем забываем. Все, что происходит с нами в жизни, становится воспоминанием. Все настоящее становится прошлым. Все, что мы сегодня любим и ценим, когда-нибудь покажется нам пустяком, не имеющим значения. Все забывается; у меня теперь новый муж и будут новые дети. Малиналли я отдам в другую семью, которая позаботится о ней. Эта девочка принадлежит ушедшему Старому Огню, а я хочу забыть обо всем, что связывает меня с ним.

В ответ бабушка твердо сказала:

— Нет. Эти три года я посвятила тому, чтобы девочка выросла, чтобы ей жилось легко и радостно. Я делаю все, чтобы она поняла, что сон, в котором мы все живем, может быть светлым и счастливым, что он может быть напоен ароматом прекрасных цветов и пронизан звуками гармоничной музыки.

Невестка ответила сухо и злобно:

— Не всем нам снится один и тот же сон. Порой он оборачивается жестоким кошмаром. Порой во сне нам бывает больно, как было больно мне, пока я не проснулась. Я повторяю: эта девочка будет отдана в другую семью — потому что все проходит и все забывается. И чем скорее мое прошлое будет забыто, тем лучше.

Властным голосом бабушка возразила:

— Я вижу, что нет в тебе ни тревоги о том, как сложится жизнь твоей дочери, ни материнских чувств, ни простой жалости. Вижу я и то, что ты выбросила из памяти заветы своих родителей. Быть может, забыв все ушедшее, ты всерьез поверила, что пришла в этот мир ради того, чтобы, поправ все святое, беззаботно радоваться жизни, всходить на ложе, засыпать и просыпаться в объятиях нового супруга? Душа моя отказывается в это верить, но ты и вправду забыла, что бог Близости и Единства дал тебе эту девочку, чтобы ты выкормила, вырастила и воспитала ее, научила ее жить в этом большом мире. Если же на самом деле память твоей души изменила тебе, доверь исполнить эти заветы богов мне. Я передам Малиналли все, что смогу, все, что успею. Взывая к богам, я требую, чтобы до тех пор, пока я жива, Малиналли оставалась здесь, рядом со мной.

Мать девочки исполнила просьбу свекрови, и с того дня малышка жила на попечении бабушки, которая учила и воспитывала ее в любви, заботе и нежности.

Старая женщина и ребенок любили поговорить друг с другом и порой вели долгие-долгие беседы. Уже с двух лет Малиналли научилась выражать свои мысли ясно, лаконично и образно. Она запомнила множество слов, говорила понятно и убедительно, используя длинные предложения и неожиданные, но всегда точные сочетания слов. К четырем годам Малиналли без труда могла выразить любую сложную мысль, любые свои сомнения или же несогласие с тем, что говорили ей окружающие. Таким ранним развитием девочка целиком была обязана бабушке. Та, едва Малиналли начала говорить, стала учить внучку не только устной речи, но и занималась с ней неким подобием письма. Она научила девочку рисовать тексты, состоящие из образов — не то знаков-иероглифов, не то картинок. Так Малиналли увеличивала запас слов, училась мыслить образами и развивала память. Память, как говорила ей бабушка, это умение видеть мир изнутри, умение придавать словам цвет и форму. Без образов — видимых, слышимых и осязаемых — памяти нет, говорила она. Едва девочка освоила азы этого полурисования-полуписьма, как бабушка научила ее писать тексты-картинки — череду образов, которые рассказывали бы о каком-либо событии или происшествии. Событие это могло быть и реальным, и придуманным. Долгие часы проводила Малиналли за этим занятием. А по вечерам бабушка просила внучку, чтобы та пересказала ей какой-нибудь из текстов. Вот так они и играли изо дня в день. Бабушка не могла нарадоваться на внучку. Та развивалась не по дням, а по часам, проявляя при этом богатое воображение и пытливый ум. Но вот о чем Малиналли при всей живости ее ума и присущей ей наблюдательности не догадывалась, так это о том, что бабушка почти ничего не видит. Ведь бабушка вела себя точно так же, как все зрячие люди. Больше всего ей нравился бабушкин голос. Стоило ей услышать ласковую трель этого колокольчика, как сердце девочки наполнялось любовью и радостью. Малиналли была просто влюблена в голос и глаза бабушки. Когда та рассказывала истории и сказки, девочка смотрела ей прямо в глаза, сгорая от любопытства. В этих глазах она находила несомненную красоту. Больше ни у кого такого взгляда не было. Особенно поражало девочку то, что когда бабушка начинала говорить, ее глаза загорались, словно освещенные изнутри каким-то ласковым и теплым огоньком. Когда же она молчала, глаза ее оставались почти безжизненными. Таинственный огонь угасал и затаивался вплоть до того мгновения, когда она снова начинала рассказывать сказку. Лишь случай подсказал Малиналли: это происходит потому, что бабушка просто-напросто почти слепа и практически не видит.