Морис Дрюон - Сладострастие бытия (сборник) Страница 8

Девушка вышла из комнаты так быстро, как только смогла. «Надо было мне сказать ей что-нибудь вежливое, – подумала она. – Ведь она несчастна. И стала такой от горя. Но меня очень пугает ее взгляд».

Седовласый венгр, державший фотографию красивой женщины на ночном столике, работал в каком-то агентстве новостей. Он был постоянно печален. Он тоже следил за Кармелой, приходившей в его номер для того, чтобы задернуть шторы, и когда она оборачивалась, то видела, что взгляд его был прикован к ее икрам. Однажды, когда она случайно уронила фотографию с ночного столика, он вскочил на ноги и ужасно побледнел. Кармела извинилась и, не зная, что надо было делать при виде такого волнения клиента, спросила:

– Это ваша жена?

– Нет, – ответил журналист. – Она замужем за другим.

И он внезапно схватил дрожащими руками Кармелу за плечи. Но сразу же уронил руки и стал мотать головой; у него, казалось, больше не было смелости, и он не верил в возможное избавление от тоски. Кармела убежала.

Киноактриса, уходившая ужинать в таких красивых платьях, возвращалась в отель поздно ночью пьяной, с измятым подолом. Иногда она приводила с собой одного-двух парней, и Кармела, которую она вызывала к полудню, заставала ее в постели со всклоченными волосами и посеревшим лицом; ее нижнее белье валялось в углу. Она выглядела постаревшей лет на десять, и становилось заметно, что у нее искусственные зубы, и она была вовсе не похожа на девицу, снятую на фотографиях, которые были подсунуты под рамку зеркала.

У красивого парня из пятидесятого номера были какие-то странные приятели. Кармела однажды увидела, как жилец взял другого молодого человека за подбородок и поцеловал его в губы долгим поцелуем, а потом оба парня захохотали, увидев ее удивление.

Был еще высокий молодой брюнет, постоянно стучавший на машинке и редко выходивший из своего номера. Прислуга прозвала его «доктором». Иногда к его двери приходила устраивать скандал какая-то женщина, державшая за руку ребенка лет четырех. Он женился на ней, когда ей исполнилось шестнадцать лет, и бросил почти сразу же, найдя себе такую же молодую девицу, от которой тоже вскоре ушел и которая тоже приходила в отель и закатывала ему скандалы. Все удивлялись, почему он бросил одну ради другой, ведь они так походили одна на другую своим маленьким ростом, предрасположенностью к вульгарным выражениям, невзрослым видом и желанием играть роль жертвы. Они являлись в отель поочередно, для того чтобы требовать от него денег. Комната сотрясалась от криков и рыданий. А после скандалов сценарист снова садился писать, чтобы содержать этих двух женщин, жить с которыми он не мог.

В такие дни Кармела гляделась в зеркало и вспоминала о том, что сказала ей графиня в тот первый вечер. «Во всяком случае, – думала она, – я так же красива, как жена и любовница доктора Гарани».

Глава V

У Кармелы вошло в привычку заканчивать вечером свою работу в номере у Санциани и задерживаться там на некоторое время, чтобы поболтать с клиенткой.

Всякий раз она заставала старую даму на одном и том же месте: сидящей у окна в том же самом бархатном платье и с зеркалом в руке.

Это был единственный человек, с которым, непонятно почему, девушка чувствовала себя уверенно и в безопасности.

– Почему это они все так на меня смотрят, синьора графиня? – спросила она как-то.

– Потому что они все тебя желают, – ответила Санциани.

– О, да возможно ли такое? Чтобы желать такую бедную девушку, как я, надо быть очень несчастным человеком.

– А они как раз очень несчастны, – сказала Санциани. – Никто из них не может быть счастливым. Они все считают, что любовь – это грех.

– И даже женщины, синьора графиня? Вы считаете, что, когда одна женщина вот так смотрит на другую, она желает ее? Даже молодая американка? Возможно ли такое?

– Когда женщина не находит себе мужчину или когда она не решается его найти, она будет тереться о дерево, о стул, но скорее всего о себе подобную. Надо всегда требовать удовольствия от другого или брать это удовольствие у него самой.

– А эти господа из пятидесятого номера, синьора? Вот никогда бы не поверила, что двое мужчин могут целоваться, словно мужчина и женщина. И почему они потом смеялись, глядя на меня?

– Эти пытались насмехаться над тобой, для того чтобы отомстить за то сожаление, которое они испытывают оттого, что не могут желать тебя.

Как льстило Кармеле, что такая знатная дама, пусть и обедневшая, пусть иногда странноватая, удостаивает ее чести так интересоваться ею! «Какая жалость, – думала девушка, – что я недостаточно образованна, чтобы все это понять… А не будь она немного странной, разве стала бы она разговаривать со мной?»

Кармела глядела на нее с тревожной почтительностью. Эта Санциани в черном бархате и с позолоченным зеркалом представлялась ей хранительницей сказочного мира, куда девушка мечтала попасть ребенком и двери в который сейчас были для нее приоткрыты.

– Вас, должно быть, любили многие мужчины, синьора, – вдруг сказала она однажды и зарделась от собственной смелости.

Впервые Кармела увидела на крупном взволнованном лице графини выражение счастья.

– Да. Многие, – ответила Санциани с улыбкой.

Она бросила на Кармелу свой загадочный взгляд.

– А ты уже любила кого-нибудь? У тебя есть жених? – спросила она ласково.

– О, у меня есть Джино…

Джино. Это было прошлым летом во Фрежене. Студент из Милана, будущий аптекарь. Она приходила к нему после работы. Он лишил ее невинности, не причинив той ужасной боли, к которой она готовилась, и не доставив потом того пьянящего удовольствия, на которое она надеялась. Она не забеременела, как это вроде бы всегда случается с соблазненными девочками. В общем и целом все прошло хорошо. Особенно запомнилось ей то, что она с ним болтала без умолку. Когда они гуляли по ночам у моря, он обнимал ее за шею и иногда закрывал ладонью ей рот, говоря: «Помолчи». И она шла дальше, счастливая, склонив голову на его плечо. Она запомнила также вкус его пальцев, которые иногда покусывала: они пахли хвоей и водорослями. Он ей ни разу не написал. Но обещал приехать на следующее лето…

«Слушает ли она меня?» – подумала Кармела, которой так долго не представлялась возможность выговориться и которая вдруг сделала это теперь, не испытав при этом стыда и нисколько не рисуясь, а ощущая просто спокойное удовлетворение. «Она меня не слышит, она думает о чем-то своем. Но это и не важно, мне стало легче оттого, что я кому-то все это рассказала».

– Тебе надо забыть его, – произнесла наконец Санциани.

– Вы так считаете, синьора графиня?

– Прежде всего, он, конечно, о тебе и думать перестал.

– Я и сама себе часто это говорю.

– А потом… Ты бы хотела быть женой аптекаря?

– Если придется.

Кармела вспомнила, как она тысячу раз мечтала о том, какая у нее будет красивая аптека, блестящая никелем и стеклом, как она будет там хозяйкой, а не служанкой, как она будет разговаривать уверенно и любезно. Где у нее будет муж, детишки, возможно машина. И потом, внезапно подумав о том, что, если эта мечта исполнится, ей придется вот так и провести всю свою жизнь, она почувствовала, как душу ее охватила необъяснимая грусть. «Какая же я странная. Чего же мне хочется?» – подумала она. Да и к тому же Джино ни разу и не намекнул на то, что собирается жениться на ней.

Санциани протянула ей зеркало.

– На-ка, посмотри на себя, – сказала она, – и постарайся себя понять.

У девушки задрожали руки.

– Правда, синьора графиня? Я могу…

– Ну да, бери же.

Кармела схватила этот предмет и сжала его пальцами так сильно, словно боялась уронить.

В темнеющем небе продолжали порхать скворцы.

Санциани кивнула в сторону окна.

– Это шум дождя, – прошептала она. – Он так часто слышится в музыке Берлиоза. Он слышал щебетание тысяч этих птиц, когда бывал на вилле Медичи. Эту музыку он нашел именно там. И теперь птицы каждый вечер исполняют музыку Берлиоза.

Кармела не понимала, да и не слушала ее. В овале потертого золота ее лицо похоже было на старинный портрет в позолоченной раме. Умелые руки ювелира времен Возрождения, неизвестного ученика Бенвенуто Челлини, изобразили вокруг слегка позеленевшего от времени стекла переплетенные виноградные лозы и фигурки богов. Эта цепочка переплетенных тел, золотых рук, охвативших виноград в состоянии наслаждения и опьянения, обрамляла лицо девушки, отделяя ее от всего остального мира. Все мечты могли стать реальностью при взгляде на саму себя через это зеркало.

– Просто смотреться – это еще не все, – сказала Санциани. – Надо, чтобы зеркало было красивым.

И так вечер за вечером в те часы, когда в небе кружили птицы, старая дама, давая Кармеле возможность поглядеться во флорентийское зеркало, учила ее находить в своем юном лице признаки красоты; она внушала ей, что прямой нос с прозрачными ноздрями, светлые глаза с длинными изогнутыми ресницами, яблочки щек, овал лица, темные глубины волос на тонкой хрупкой шее – все это было настоящим богатством девушки, которое, перед тем как им пользоваться, следовало узнать. Санциани научила ее выщипывать брови, бывшие слишком густыми; став пореже, брови придали лицу выражение какой-то ангельской кротости; она сказала, что родинка с краю лба казалась на фоне бархатистой кожи признаком неистребимого детства.