Кейт Аткинсон - Боги среди людей Страница 8

Где-то заухала сова, громко, почти враждебно.

— Кажется, на крыше, — предположил Тедди.

Они с сестрой прислушались.

— Ладно, пока-пока, — сказала вскоре Урсула и чмокнула его в лоб.

— Пока-пока, — отозвался Тедди, убирая под подушку «Руководство по скаутингу».

Забыв про сову, которая не прерывала своей богомерзкой колыбельной, он почти сразу провалился в глубокий и невинный сон оптимиста.

Начиналось все довольно невинно, — во всяком случае, так считал Август.

— Все всегда начинается невинно, — вздохнул мистер Свифт, которого между тем не оставляли сомнения: тот ли смысл вкладывает Август в понятие невинности, что и все остальные?

— Я не виноват! — с жаром возразил Август.

— Эти слова, милый мой, будут высечены на твоем надгробье, — промолвила миссис Свифт, оторвав взгляд от рукоделия: она штопала носок. Носок, разумеется, принадлежал Августу. («Нарочно он их дырявит, что ли?» — часто недоумевала она.)

— Всякий поступок влечет за собой определенные последствия, — провозгласил отец. — Лишь недальновидные люди не задумываются о том, какими последствиями чреваты их поступки.

— Да и вообще, откуда я мог знать, что будет дальше? — продолжал Август.

Мистер Свифт был прокурором; целыми днями он обличал злоумышленников и с жаром выступал на судебных процессах.

Стоит ли удивляться, что его профессиональный пыл нет-нет да и прорывался в семейном кругу, что, по мнению сына, давало отцу незаслуженное преимущество.

— Человек считается невиновным, пока не доказано обратное, — пробурчал Август.

— Так ведь у тебя все красной краской на лбу написано, — мягко заметил мистер Свифт. — Это ли не доказательство твоей вины?

— Ничего у меня на лбу не написано, — в сердцах заспорил Август. — И вообще, краска была зеленая. Вашчесть, — добавил он для верности.

— Ох, не продолжай, — тихо промолвила сыну миссис Свифт. — У меня от тебя уже головная боль.

— И каким же образом у тебя может быть головная боль от меня? — разгорячился Август, задетый этим новым обвинением. — Чтобы у тебя была головная боль от меня, нужно, чтобы вначале головная боль возникла у меня. Но голова не может болеть у обоих сразу, коль скоро у одного она не болит. А у меня голова не болит. Ergo, — это словцо он произнес особенно весомо, нашарив его в дальнем уголке школьной памяти, — голова болит только у тебя, и я тут ни при чем.

Однако от такого заградительного огня логики головная боль у миссис Свифт не прошла. Устало поведя рукой, она будто отмахнулась от докучливой мухи, чтобы вернуться к своему рукоделию.

— Удивляюсь порой, — вполголоса сказала она, — за что мне такое наказание.

Август, напротив, остался собою весьма доволен. Он стойко и вдохновенно оборонялся. Он был подсудимым, который оклеветан и вынужден отстаивать свое доброе имя. Его сестренка Филлис, которую мама называла «синим чулком», вечно разглагольствовала о правах простых людей. «Ну а я-то кто? — размышлял Август. — Уж кто меня проще?»

— Я свои права знаю, так-то вот, — твердо заявил он и важно добавил: — Меня бессовестно используют. — Эту фразу он позаимствовал у своего брата Лайонела (Филлис называла его «хлыщ»), когда тот говорил об одной девушке, в которую глупейшим образом втюрился.

— Бога ради, — сказал отец, — не строй из себя Эдмона Дантеса.

— Кого-кого?

— У меня такое чувство, что ты ни о чем не думаешь, — продолжал отец. — Любой, у кого есть хоть капля здравого смысла, мог бы предвидеть, чем все закончится.

— Я думал только о том, что может оказаться на другой стороне, — ответил Август.

— Интересно, в который раз эта фраза звучит как прелюдия к очередной катастрофе? — воскликнул мистер Свифт, адресуя свой вопрос одновременно всем и никому в отдельности.

— И что же оказалось на другой стороне? — не в силах сдержать любопытства, спросила миссис Свифт.

— Ну, этот… как его… — начал Август, перекатывая во рту грушевый леденец и соображая, что ответить.

— Случайно, не парик ли миссис Брустер? — спросил мистер Свифт тем судейским тоном, который ни у кого не оставляет сомнений, что ответ уже известен.

— Откуда я мог знать, что она носит парик? Смотрю — обыкновенный старый парик. Лежит себе, никому не нужен. Почем мне было знать, что миссис Брустер лысая? Ты ведь, например, не лысый, а парик носишь.

— В суде. Я ношу парик только в суде, — вконец расстроился мистер Свифт.

— Быть может, по чистой случайности тебе все же известно, куда собака могла утащить злополучный парик? — спросила сына миссис Свифт.

В этот самый момент Джок, слегка перемазанный вышеупомянутой зеленой краской, с заливистым лаем ворвался в комнату, и миссис Свифт…

— Господи! — простонал Тедди и швырнул книгу на пол.

Иззи украла его жизнь. Что за наглость! (В случае с краской он был вообще ни при чем.) Она сплела его жизнь заново, сделав из него совсем другого мальчишку, причем глупого, вечно попадающего в дурацкие истории. И была у него глупая, глупая, глупая шавка, уэст-хайленд-уайт-терьер, с ничего не выражающими глазами-бусинами. Картинки в книге были как из комиксов, что лишь усугубляло и без того скверное впечатление от повести.

Сам же Август был неряхой и оболтусом: ходил в кепке, нацепленной задом наперед, в глаза вечно лез длинный чуб, из кармана торчала рогатка. Книга вышла в твердом зеленом переплете, на котором золотыми буквами было напечатано: «Приключения Августа», а дальше имя: Дельфи Фокс, — такой вот Иззи придумала, с позволения сказать, псевдоним. Внутри красовалась дарственная надпись: «Моему племяннику Тедди. Горячо любимому и единственному Августу». Что за бред!

Но больше всего он досадовал на эту шавку. Вины ее в том не было — просто она напоминала ему о большой его потере, о собачке Трикси, которая умерла под Рождество. У Тедди и в мыслях не было, что она может умереть раньше, чем он, и крушение веры стало для него не меньшим ударом, чем сама утрата. Когда, окончив первый семестр, он приехал из школы-пансиона домой, Трикси уже не было: ее похоронили под яблонями, рядом с Боцманом.

— Мы хотели, дружок, чтобы она дожила до твоего приезда, — сказал Хью, — но уж очень она ослабела.

Тедди казалось, он не переживет эту потерю, и в каком-то смысле он ее так до конца и не пережил, однако через пару недель после выхода в свет «Приключений Августа» Иззи принесла ему в подарок точную копию «уэсти», на чьем дорогом ошейнике была выгравирована кличка: Джок.

Изо всех сил Тедди старался не привязываться к новому питомцу: в противном случае он бы не просто предал Трикси, но позволил бы окончательно превратить свою жизнь в бесконечный кошмарный вымысел. Все его старания, конечно же, оказались напрасными, и вскоре собака нашла дорожку к его сердцу.

Тем не менее Август навсегда остался источником тягостных переживаний.

В комнату вошла Урсула, подняла с пола книжку и принялась с выражением читать вслух:

— «„Это ведь Август?“ — шепнула мисс Сли на ухо мистеру Свифту. Шепот у нее получился весьма громкий: если так шептать, то люди, сидящие рядом, обычно оборачиваются и вопросительно на тебя смотрят».

Из чего был сделан Тедди? Не из улиток, ракушек и зеленых лягушек, но — что греха таить — из того, что копилось поколениями Бересфордов и Тоддов, чтобы среди зябкой осенней мглы слиться в одной заветной точке, на прохладной постели, когда папа ухватил золотистый канат маминых волос и не отпускал до тех пор, пока не переправил обоих на дальний берег. (Для этой истории у них было много эвфемизмов.) Очнувшись на палубе изрядно побитого супружеского парома, они были слегка ошарашены неожиданным пылом друг друга. Хью слегка откашлялся и пробормотал: «Как там глубоко». Сильви не ответила: морскими метафорами она была уже сыта по горло.

Однако песчинка уже попала в ракушку (эту фигуру речи Сильви придумала сама), жемчужина Эдварда Бересфорда Тодда начала расти — и росла до тех пор, пока он не появился на свет в преддверии Великой войны. Младенец блаженствовал в коляске, и единственным развлечением его был подвешенный к ее куполу серебристый зайчик.

Мама, подобно величавой львице, тихой поступью ходила по дому, охраняя благополучие своих домочадцев.

В отце таилась для Тедди какая-то загадка; каждый день он уезжал по делам, связанным с неведомым, чужим миром («Банк»), а однажды его призвали дела мира еще более значительного и далекого («Война»). Сестры любили Тедди, укачивали на руках, подбрасывали, целовали. Брат, который уже учился в школе и к тому времени успел много чего набраться, косился на него с ухмылкой, приезжая домой на каникулы. А мать, бывало, прижималась щекой к его щечке и шептала: «Ты из всех мой самый любимый», и он знал, что так оно и есть, и испытывал неловкость перед остальными. (Как хорошо: наконец-то узнать, что такое любовь, думала Сильви.)