Александр Антонов - Государыня Страница 8

Хан Ахмат той порой ждал своего часа, чтобы пустить «тайное оружие» мести в дело. Такой час настал, когда Асану исполнилось двадцать три года. Шёл 1476 год. У хана Ахмата было в эту пору сильное, почти стотысячное войско. Он изгнал из Бахчисарая хана Менгли–Гирея, с которым у Ивана III был договор о мире, дружбе и взаимной помощи. Из Бахчисарая же в начале июля Ахмат отправил в Москву большое посольство. Везли послы государю Ивану III грозную грамоту, в которой хан требовал уплатить дань за многие «прошлые лета». С этим же посольством ушёл в Москву и Асан–Дмитрий. Так начиналось задуманное ханом Ахматом мщение «улуснику Ивану» за непокорство, и связано оно было, как потом поймут многие, с рождением у Ивана Васильевича весной 1474 года дочери — княжны Елены. Замыслов хана Ахмата бывший «улусник», великий князь всея Руси, не знал. Да если Гил и знал, всё равно ответил бы так, как решил. Казанский летописец той поры свидетельствовал: «Великий лее князь приим басму [8] его и плевав на ню, излома её, и на землю поверне, и потопта ногама своима, и гордых послов всех изымати повеле, а одного отпусти живе». Тем оставшимся в живых посланником и был Асан-Дмитрий. Приглянулся великому князю его голубоглазый, русский лик, и он сказал митрополиту Геронтию добрые слова:

   — Возьми‑ка его, владыка Геронтий, в Чудов монастырь, сделай из него инока. Доложили мне, что он по-русски лепо бает и голос у него певуч. Авось на хорах встанет, певун…

И прошло семнадцать лет неусыпного бдения за Певуном. За эти годы Асан–Дмитрий был крещён в православие и после этого вольно ходил по Кремлю, по Москве. Однако все эти годы он ни на один день не забывал, кто он есть истинный, не забывал наказа хана Ахмата, ждал своего часа, чтобы выполнить его волю. Он знал, что хан Ахмат уже умер, что на троне его старший сын, но клятва, данная Ахмату семнадцать лет назад, довлела над ним, словно рок. И он считал, что должен исполнить всё, что повелел хан. Среди гулящих людей Асан нашёл себе верных друзей, и одним из самых преданных ему стал безъязыкий богатырь Молчун. Певун не был причастен к пожару в Москве, но знал, что город обречён и кто исполнит волю Большой орды. Он даже знал день, вернее, ночь и час, в который Москва вспыхнет во многих местах, будто стога сена. И когда наступил дикий разгул огня, когда город охватила паника и началось бегство великой княгини с чадами и домочадцами, Певун воспользовался этим и похитил великую княжну. И вот она в его руках, и он думал, искал пути, какими мог бы без потери живота своего переправить её в Астрахань.

Той порой Елена и Палаша пришли в себя. Маленькое оконце с железными прутьями пропускало из‑под самого потолка дневной солнечный свет. Они осмотрелись и увидели, что лежат в каморе из толстых брёвен, в которой были только охапка соломы да голые стены.

   — Где мы? — спросила Елена.

Палаша поднялась с соломы, подошла к двери, толкнула её, подёргала, ударила плечом. Дверь не поддавалась.

   — Ой, матушка–княжна, в заточении мы, отозвалась Палаша.

   — Выходит, мы ещё на родной земле, — заметила Елена.

   — Поди, не успели отвезти нас за рубеж державы.

   — Ты права. Времени у татей не хватило ночного. Господи, помоги нам вырваться на волюшку! вставая, произнесла Елена.

Она стряхнула с одежды золотистые остья соломы, приподнялась на цыпочки, попыталась посмотреть в оконце. Потолок в каморе был низкий, оконце находилось на уровне головы, и Елене удалось заглянуть в него. Она увидела за ним заросли бузины и лишь маленький кусочек голубого безоблачного неба. По разумению Елены, солнце поднялось ещё невысоко, и они в беспамятстве пробыли недолго. Она попробовала хотя бы приблизительно подсчитать, далеко ли увезли их от Москвы. Выходило, что в любом случае с полуночи и до восхода солнца кони могли промчать не более тридцати вёрст. Елена долго гадала, в какую сторону тати гнали коней, и остановилась на предположении, что всё‑таки везли их на полдень, хотя татям дорога была не закрыта и на заход солнца. Княжна немного воспрянула духом. Она верила, что отец не оставит её в беде, и потому не потеряла надежды на скорое освобождение.

Глава четвёртая. ПОИСКИ

Иван Васильевич и сам был готов отправиться на спасение дочери, но, помня о том, что ему важнее быть и стольном граде и поднять на ноги, послать на поиски тысячи людей во все стороны державы, он оставался в Кремле. Великий князь покинул опочивальню, в которой провёл всего лишь час в полудрёме и размышлениях, и отправился в тронную залу, откуда, как он считал, было сподручнее управлять поиском. Он знал, что воеводы, посланные им на южные и западные рубежи державы, перекроют пути–дороги в Орду и к Литве. Но похитители могли оказаться хитрее, прозорливее, чем предполагал государь в первый час. Они сочтут за лучшее затаиться где‑либо, ибо догадаются, что на рубежах державы их перехватят. Что ж, им есть где укрыться летней порой. В нехоженых лесных дебрях много потаённых мест, где можно спрятаться, отсидеться до нужной поры и не быть найденными. По южным рубежам в лесах и по оврагам много захоронов, где в дни набегов ордынцев россияне прячутся целыми деревнями. Теперь, когда уже третий год ордынцы не делают набегов на Русь, в тех захоронах могут свиться осиные гнёзда, и потому надо было думать, где отыскать те осиные гнёзда. Однако их может быть тысячи, и тут оставалось одно средство: поднять на ноги всех подданных державы в южных и западных землях. А для этого нужно немедля послать по всем большим и малым городам, по селениям гонцов с повелением наместникам и старостам делать облавы и ловить по чащобам татей.

В тронной зале государь увидел многих служилых людей, вернувшихся с пожара. Они уже знали об исчезновении княжны Елены и ждали призыва государя к действию. Иван Васильевич не заставил их долго томиться:

   — Верные люди, вы уже слышали, что ночью на переправе исчезла тапкана княжны Елены, потому говорю: послужите государю и державе, не щадя сил. Наказ один: шлите на полдень и на заход во все города гонцов с повелением поднять на поиски Елены всех моих подданных. Сами с дворней отправляйтесь искать её по волчьим логовам и в иных глухих местах.

Служилые люди прогудели в ответ согласие и, не мешкая, покинули тронную залу. Лишь князь Семён Ряполовский да неизменный его спутник боярский сын Владимир Гусев приблизились к Ивану Васильевичу.

   — Говори, как мыслишь, — побудил Ряполовский Гусева.

Владимир без робости шагнул к великому князю:

   — Государь–батюшка, дай мне волю с холопами князя Семёна досмотр произвести по всем монастырям, что близ Москвы–реки стоят ниже стольного града, сказал он.

Выше среднего роста, статный, с молодой русой бородкой, он смотрел на Ивана Васильевича любящими глазами. Государь ценил этого умного и преданного человека, знал, что сказанное им не напраслина, однако строго спросил:

   — Почему думаешь, что монастыри укроют татей? Какой им резон лезть на рожон?

   — Нам, государь–батюшка, неведомо, кто похитил княжну. Но всем известно, что монастыри всегда дают приют путникам. А путники бывают разные. И тати могут в святых овечек обернуться. Вот нам и резон.

   — Разумно мыслишь, и я даю тебе свою волю. Князь Семён, отправь с ним сколько нужно ратников, и с Богом в путь. А вернёшься с Еленой, быть тебе окольничим [9]. И вотчину получишь. Да поспешай: каждый час дорог.

   — Всё разумею, государь–батюшка. Спасибо.

Гусев поклонился и покинул палату.

Владимир Гусев, сын бедных родителей, находился в чести у двора потому, что был близок к княжескому роду Ряполовских, самых верных вельмож великого князя. Когда наконец княжну Елену засватал государь литовский Александр, Владимир Гусев вместе с братом Семёна Ряполовского князем Василием, по воле государя сопровождал Елену в Литву и там стал свидетелем при бракосочетании Елены и Александра, блюл при

этом уставы греческого закона. Вернувшись из Литвы, Гусев получил от великого князя ещё одно важное поручение.

   — Умом тебя Господь наградил сверх меры, — сказал ему в тот час государь, — ведомы тебе греческие письмена, уставы великой Ольги, «Русская Правда» Ярослава Мудрого. Потому велю тебе в угоду Руси и великому князю написать свод русских законов моей поры.

   — В меру своих сил, государь–батюшка, исполню твою волю, — ответил без сомнения Гусев. — Токмо дело это не одного дня и месяца. И без писцов не обойдусь.

   — Всё тебе будет моею волей, — твёрдо произнёс Иван Васильевич.

Спустя три года окольничий Владимир Гусев положил на стол перед государем «Судебник». В летописях его называют «Судебник Володимира Г.». В том же 1497 году волей великого князя этот сорокалетний россиянин недюжинного ума нашёл смерть на плахе от рук палача. Его казнили за участие в заговоре против Ивана Васильевича, в который, как было сказано на допросе, вовлекла Гусева великая княгиня Софья Фоминишна. Он же не был участником заговора, а лишь часто общался с Софьей Фоминишной, которая помогала ему писать «Судебник».