Михаил Казовский - Топот бронзового коня Страница 8

    Тот опешил:

    - Македония?! Что-нибудь с отцом? Отчего она?

    - Слава Богу, с вашим батюшкой всё в порядке. А она оттого, что желает быть вместе с вами.

    - Ой, уж будто бы! Хватит насмехаться.

    - Никакого смеха. Так и объяснила: без него мне не жить. Любит потому что.

    Просияв, Лис заулыбался:

    - Не обманываешь меня? Точно, любит?

    - Не сойти мне с этого места. Влюблена, как кошка. А и то: прошагать столько стадиев [5] на своих на двоих, по таким-то погодам скверным, с узелком за плечами! Что-нибудь да значит.

    - Где ж она теперь?

    - Дожидается вас в людской.

    - Так зови скорее.

    Ну и Македония! Словно ангел, прилетевший с небес, принеся на крыльях благую весть. Словно противоядие от губительной страсти к Антонине. Велисарий теперь спасён.

    У себя в комнате сбросил плащ, костяным гребнем расчесал спутанные кудри, бороду и усы. Выглянул в окно и увидел, как слуга идёт по двору рядом с хрупкой фигуркой в тёмной накидке на голове. Да она похорошела как будто бы. Или нет, просто повзрослела?

    Дверь открылась. Кифа провозгласил с вальяжностью:

    - Ваша милость… Разрешите доставить…

    Господин махнул на него рукой:

    - Ну, иди, иди. Не мешай, пожалуйста.

    Македония подняла на него глаза - перепуганные, несчастные. Разлепила спёкшиеся губы:

    - Извините за беспокойство… Коли я некстати, возвращусь назад…

    Он шагнул к ней, опустил с макушки платок и провёл ладонью по расчёсанным на пробор светлым полосам. Ласково сказал:

    - Да куда ж назад? По таким-то погодам скверным?

    У неё в зрачках вспыхнула надежда:

    - Значит, дозволяете мне остаться?

    - Дозволяю, само собой. - Обнял её за плечи и прижал к себе. - Здравствуй, дорогая. Как я рад, что решилась ко мне прийти.

    Посмотрела на него всё ещё с сомнением:

    - Правда, рады?

    Ничего не произнося, просто взял и поцеловал горячо. А она ответила, обняла и прижалась страстно.

    В доме у Юстина отнеслись к появлению новой служанки с должным пониманием.

Глава 2

    Что ж, теперь пришло время рассказать о Петре.

    У Юстина была сестра по имени Милица, а у той муж - Савватий, или просто Савва. От супруга у неё родились четверо детей, двое из которых умерли в младенчестве, а в живых остались дочка Вигилянция и сын Пётр.

    Обитали они близ Сердики в небольшой - несколько десятков дворов - деревне Вердяне, население которой, давным-давно смешавшись с римскими колонистами, так и продолжало жить двуязычно, говоря и на македонском, и на латыни.

    Пётр отличался цепким умом и прекрасной памятью. Он в четыре года научился читать и писать, даже сочинял сам стишки, знал псалмы на греческом и неплохо пел. Вместе с тем не чурался и физических упражнений, а когда отец отвёз его в школу для мальчиков из зажиточных семей в Сердике, преуспел не только в науках, но и на занятиях по гимнастике у преподавателя Косты.

    А Юстин племянников обожал (у него у самого детей не было), и особенно Петра, поражаясь знаниям отрока и умению складно говорить. Побывав однажды в гостях у сестры, предложил Савве и Милице взять подростка с собой в Константинополь и отдать на обучение в Октагон. Октагоном назывался столичный университет, находившийся в здании, представлявшем в плане восьмиугольник. В университете было два факультета - богословский и юридический; Пётр захотел обучаться римскому праву. Семинары у него в группе вёл профессор Феофил, знавший наизусть чуть ли не все законы - от античного императора Адриана [6] до тогдашнего Анастасия Дикора. А законов насчитывалось несколько тысяч, многие из которых друг другу противоречили, и порой разобраться в этой казуистике на латыни было очень сложно.

    Пётр оказался самым молодым в группе - ведь в 499 году сыну Саввы только-только исполнилось шестнадцать. Занимался прилежно, а отсутствие жизненного опыта восполнял сообразительностью и крестьянской сметкой. Был у Феофил а на хорошем счёту, но не более того, не ходил в юридических гениях. Первым студентом и любимчиком педагогов слыл Трибониан [7] - долговязый нескладный юноша, с крючковатым носом, напоминавшим клюв, и бесцветными близорукими глазами. Он был из провинции Памфилия - из местечка, превратившегося впоследствии в современный турецкий курорт Анталья. Уроженец жаркого края, находил Константинополь прохладным и обычно ходил простуженный, кашляя, сморкаясь и гундося при разговоре. Но имел прекрасные светлые мозги и нередко ставил учителей в тупик заковыристыми вопросами. Мог часами цитировать древних авторов и вообще среди молодёжи слыл занудой. А с Петром дружил, помогая выполнять домашние задания.

    Пётр и Трибониан составляли островок целомудрия у себя в группе: первый - в силу юного возраста и достаточной скромности, а второй - в силу убеждений - презирая все мирские утехи и считая их пустой тратой времени и здоровья. Остальные студенты развлекались, как и положено: собирались на дружеские пирушки, напивались, шалили, пели песни, забавлялись с гетерами и нередко попадали в лапы к ночным гвардейцам, охранявшим порядок в городе. А Трибониан и Пётр избегали этих компашек и держались особняком; многие над ними смеялись, многие считали ослами, полагая, что книжки и лекции никуда не уйдут, а зато молодой кураж навсегда исчезнет с годами, и грешно не попользоваться этим даром природы. На подобные аргументы у Трибониана были веские возражения; промокая влагу, лившуюся из носа, он произносил: «Ровным счётом наоборот, друзья мои. Век мужской долог, позволяет предаваться плотской любви и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят; уж не говоря о вине и вкусной пище - ими можно наслаждаться до самой смерти. А вот память работает в юности несравненно лучше, знания как бы сами запрыгивают в ум; после двадцати - двадцати пяти обучаешься хуже. Значит, надо сначала преуспеть на ниве образования, а уже затем обращать внимание на хорошеньких женщин». Пётр с ним соглашался. Оба сохраняли невинность чуть ли не всё время учёбы в университете.

    В это время дядюшка Юстин продвигался по службе и к моменту окончания племянником Октагона получил должность комита экскувитов - то есть командира императорских телохранителей. Будучи неграмотным, взял Петра себе в помощники и секретари, в чьи обязанности входило оформление всей документации, переписка, наградные листы и прочее. Молодой человек справлялся с работой быстро и имел много времени, чтобы продолжать читать книжки, посещать интересные лекции и встречаться с друзьями. И уже обращать внимание на девушек.

    В первый раз он увлёкся простой цветочницей, торговавшей букетами близ форума Аркадия, и вначале, в качестве предлога для разговора, покупал у неё пионы, а затем, отойдя подальше, их выбрасывал в мусорные корзины. Пётр выяснил, что она живёт с дедушкой-садовником и хотела бы постричься в монахини, но пока не решается. Юноша ей казался важной персоной - в форменном плаще охранника императора и с нашивками на плече, соответствующими немалому чину. И его внимание девушке чрезвычайно льстило. Так что уговорить её прогуляться вместе по морскому берегу не составило большого труда. Поначалу всё происходило невинно - молодой человек декламировал строки из Горация и Вергилия, сыпал именами античных героев и любовно обнимал спутницу за талию. Девушка краснела, опускала ресницы, но убрать его руку не пыталась. А когда они прилегли на траву под дерево, и торговка, вяло сопротивляясь, разрешила оголить своё тело, Пётр неожиданно растерялся, и волнение не дало ему возможности овладеть ею как положено. Распалённая его ласками и словами, барышня буквально молила: «Ну возьми, ну возьми меня… Что ты медлишь? Или ты меня расхотел?» - «Нет, хочу, хочу», - отвечал несчастный, пыжась и потея, но не в силах справиться со своей предательской плотью, не желавшей никак твердеть. Повалился на спину и закрыл глаза со стыда. А цветочница не отстала: попыталась достичь желаемого, показав тем самым, что не так уж несведуща в этой области. Нет, не вышло - Пётр не смог отключить рассудок, превозмочь зажатость и отдаться слепым инстинктам. Девушка, ожидания которой были обмануты, обозвала его недотёпой, слабаком, евнухом и другими не менее обидными словами, скрыла наготу, встала и ушла, запретив проводить её до города. Он вообще и не порывался: продолжат лежать на спине, раздосадованный, убитый. Понимал, что виной всему волнение и неопытность. И ругал про себя Трибониана: надо было не слушать глупые теории чудака-аскета, а с другими студентами постигать азбуку любви. Вот и получил! Вот и оскандалился!