ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста Часть I и II Страница 8

Сен-Жюст некоторое время молчал. Затем заговорил, медленно выговаривая каждое слово:

– Сейчас усиление террора приведет лишь к ослаблению власти революционного правительства. Суды без следствия и разбирательства? – Я не могу согласиться.

– Ты отказываешься? – Робеспьер был шокирован.

– Новый закон о терроре – большая ошибка, Максимилиан. – Сен-Жюст почти просительно смотрел на Робеспьера. – Такая же ошибка, как этот твой праздник нового Бога – Верховного существа. Я знаю, ты планируешь примирение всех французов, но невозможно, не примирив их кошельки, примирить их души. Мы одновременно покажемся и страшными и смешными. Как же так! – мы раздавили роялистов, федералистов, фракции и контрреволюцию, и что же – после Байи, Лафайета, Бриссо, Верньо, Дантона, Эбера – мы будем бояться ничтожных Барраса, Фуше, Тальена, Бурдона и Лекуантра? – ведь речь, конечно же, идет, в первую очередь, об этих депутатах? Достойны ли они того, чтобы настолько усиливать правительственный террор, не давая фактически ни одного шанса выжить обычным гражданам, тем, кто попадет в Революционный трибунал?

– Неправда! Террор в руках революционного правительства есть средство выражения мгновенного и неумолимого справедливого возмездия! – возмущенный Робеспьер словно не слышал Сен-Жюста.

– Можем ли мы положиться на добродетель судей и присяжных, которые будут исполнять новый закон? – перебил Сен-Жюст.

– Все они проверенные республиканцы.

– Республиканцы – да! Но как насчет их добродетелей?

Робеспьер бросил на Сен-Жюста внимательный взгляд.

– Что ты хочешь этим сказать? – раздраженно спросил он.

– То, что во всем Конвенте есть только один-единственный настоящий добродетельный человек от начала и до конца – ты. Добродетели всех остальных, и мои, – Сен-Жюст счел за нужное в этот момент натянуто усмехнуться, – и Кутона, в том числе, породила революция. Когда мерилом определения виновности-невиновности подсудимого будет являться революционная совесть судьи, его внутреннее убеждение в порочности-добродетели подозрительного гражданина, можем ли мы положиться на добродетель самих судей? Власть и деньги переродили многих из революционеров, когда на них внезапно пролился золотой дождь. Присяжные трибунала будут лишь выполнять нашу волю, нашу террористическую волю, – с усилием поправил сам себя Сен-Жюст, – а не следовать голосу добродетели или справедливости. К чему это приведет? К еще большим потокам крови! Зачем это нам сейчас? Мы разберемся с нашими врагами по-другому.

– Военными ли победами?

– Внешние победы укрепляют авторитет правительства. Но я о другом. Ты говорил, что вантозские декреты, которые я провел, фактически не исполняются. Не слишком-то вы (да, даже вы с Кутоном!) настаиваете на их исполнении! Почему? Дайте неимущим достояние врагов Республики – и страна забудет о нищих! Народу нужны не только гильотина и амвон как вера в наказание на этом свете и в воздаяние на том, ему нужны также хлеб и земля… («Хлеб и земля», – машинально повторил Робеспьер.) Тот самый клочок земли, который будет его родиной. Только так можно надеяться на появление нового человека будущей Республики, которого еще нет, которого еще предстоит воспитать с помощью новых институтов власти, с помощью новых «республиканских установлений». Сейчас я как раз и работаю над ними.

Робеспьер с угрюмой усмешкой взглянул на Сен-Жюста:

– И ты еще называешь меня мечтателем с моим праздником Верховного существа? А это ли не мечта – надеяться на то, чего еще нет?

– По крайней мере, идеал человека, который мы видели в Афинах и Спарте в лучшие годы их существования, со временем вполне достижим. Но лишь со временем. А пока нужно рассчитывать не на усиление казней, а на усиление цензуры нравов. Нужна государственная цензура правительства и при нем – Великий

Цензор.

Лицо Неподкупного стало мрачным, губы дрогнули:

– Эта идея Эбера, которого ты сам отправил на гильотину. Помнишь план наших «ультра»: разогнать Конвент и править страной при помощи Верховного суда, во главе которого встал бы Главный Судья, Цензор, четыре судьи и секретарь.

– Да, но в представлении «левых» Цензор просто заменял бы общественного обвинителя, а вовсе не был бы Цензором нравов. С таким же успехом можно вспомнить и «план Дантона»: отменить террор, ввести в действие конституцию 93 года, предоставить финансистам и предпринимателям богатеть за счет народа в расчете на то, что капитал сам все расставит на свои места.

– План жирондистов шел еще дальше – в предоставлении большей самостоятельности департаментам. Как в Северо-Американских Соединенных Штатах. Каждый департамент сам за себя. Допусти мы это тогда, и сейчас в Париже короновали бы Людовика XVII.

Сен-Жюст пристально посмотрел на Робеспьера:

– Что ж, это еще один план наших врагов, касающийся низвержения Республики, – коронация бывшего дофина. Регентство и конституционная монархия! Республика еще не упрочнена.

– Так упрочним ее, воззвав к Верховному существу!

– И упразднив новым законом все старое правосудие.

– Заменив его новым правосудием – революционным!

Робеспьер непреклонно смотрел на Антуана. Его взгляд был столь же неумолим: «Я лучше тебя знаю, что нам нужно делать. И мой новый закон все равно будет принят, хочешь ли ты этого или нет!»

Сен-Жюст некоторое время молчал. Затем, приняв решение, произнес:

– Справедливость или есть, или ее нет. Так же как и вера. Бесспорны лишь победы. Я вернусь на фронт. Форсировать проклятую Самбру. Гнать прочь австрийцев. Хватит с меня… всего этого.

Робеспьер сжал губы.

– Ты останешься на мой праздник? – он подчеркнул при этом слово «мой».

Сен-Жюст пожал плечами:

– Если положение в армии не станет угрожающим – останусь. Я ведь всегда остаюсь с тобой, Максимилиан.

Робеспьер не ответил. Он опустил глаза и не поднимал их до тех пор, пока Сен-Жюст не вышел из комнаты.

Именно тогда Сен-Жюст записал в дневнике, куда заносил наброски своих «республиканских установлений»: «Смелый порыв революционного правительства, установившего диктатуру справедливости, иссяк. Революция оледенела; все принципы ослабели; остались лишь красные колпаки на головах интриги. Применение террора притупило преступление, подобно тому, как крепкие напитки притупляют вкус. Несомненно, еще не настало время делать добро. Отдельные проявления добра – это паллиатив. Лишь когда всеобщее зло достигнет предела, общественное мнение испытает потребность в мерах, способных принести благо. Тот, кто приносит общее благо, всегда страшен или кажется странным, если начинает слишком рано. Революция должна завершиться установлением совершенного счастья и совершенной общественной свободы посредством законов. Все ее стремления должны быть направлены лишь к этой цели и должны сокрушить все, что ей противостоит…»

Сен-Жюст встал, подошел к окну, прижался к холодному стеклу лбом и попытался вспомнить то главное, которое, как ему казалось, он уже давно знал, но которое никак не мог припомнить. Но вот что? Мысль о чем? О том, что все потеряно?

Не сам ли он когда-то написал о республике, которая «завершится установлением совершенного счастья…». А кто теперь вспоминает об этом? И кто помнит о тех, с кого все это начиналось?…

Он закрыл глаза и прислушался. Сначала он ничего не услышал. А потом… Да, потом…

Что?… Кто?… Чьи это слова шелестящим шепотом доносились сквозь оконные стекла до его ушей? Чей это говор там, на улице, нарушал тишину ночи? Или это просто ветер трогал деревянные ставни?… Странный монотонный голос, читающий какой-то список. Отдельные слова, доносящиеся коротким невнятным вскриком, как стук приклада о мостовую, тишина, а потом новое слово и снова молчание. Словно кто-то выкрикивал в ночь какие-то имена, призывая прийти, замолкал, а потом вновь продолжал перекличку, но, не дождавшись, обращался в темноту ночи снова и снова. Никто не отзывался в ответ. Ночь молчала. А имена все звучали… Длинный, длинный список людей, которых больше не было, от которых остались только имена. Бесконечный мартиролог имен… Кто здесь?…

Преддверие революции… Герой восставшего против королевской тирании парижского парламента д’Эпремениль, один из зачинателей революции в столице, почти сразу же испугавшийся духа Великого Санкюлота из бутылки, которого сам же вызвал. Где он?… Казнен.

Другой такой же «зачинатель», встревоженный уже «тенью» надвигающейся Революции, а бывший в самом ее начале инициатором клятвы депутатов в зале для игры в мяч депутат Мунье. – Бежал, скрылся из Франции и из истории.

Кумир эпохи выборов в Генеральные штаты генеральный контролер финансов Неккер. – С насмешками и проклятиями уехал из Франции…