Владимир Лебедев - За святую обитель Страница 8

— А слышь, Ананий, — начал Данила Селевин, — больно уж сильна та пушка ляшская, что в нашу сторону палит. Ядра-то с голову людскую!.. Такие ямы в стенах рвет, что страсть одна… Да и метят из нее лихо…

— Чай, много побило у вас людей?

— Немало. Намедни одного пушкаря хватило, да еще не самым ядром, а осколком от стены… Не пикнул даже бедняга, пополам голову разнесло… Со мной рядом стоял.

— Рядом? — переспросил Оська, даже зубы у него застучали о край чашки с брагой. Ананий сурово покосился на него.

— А тебе, Оська, я вижу, больно жизнь дорога?! Смутился Осип, голову опустил, побледнел еще более.

— Что ж, кому помирать охота? — пробормотал он.

— За обитель-то святую? За веру-то? — грозно проговорил Ананий. — Смей ты у меня еще такое слово молвить!..

— Да разве я отрекаюсь? Христос с тобой! Что он меня, братцы, ни за что, ни про что изобидел? — плаксиво прибавил младший Селевин.

Ананий пуще нахмурился…

— А к тому я это тебе молвил, что вижу я в тебе робость, вижу шатание великое… Не с радостью, не с легким сердцем подставляешь ты грудь под пули за обитель святую. Ой, крепись, Осип! Крепись, говорю… молитву читай! Силен лукавый, и хитры пути его!

Помолчали все. Ананий, пригрозив брату, задумался. Суета и Данила прислушивались к гулу пушечному и поглядывали — не пора ли на стены идти?..

— Надо бы, други-товарищи, той большой пушке ляшской как-никак жерло заткнуть, — сказал наконец старший Селевин. — Не то много она у нас-людей сгубит… Отпрошусь-ка я у воеводы ночью за стены… Товарищей поудалее наберем; может, и доберемся до трескотухи горластой. Попытаем счастья, ребята?..

— Попытаем! — отозвались весело Данила и Суета, и даже Оська, скрепя сердце.

— Пушкаря Меркурия возьмем. Он места здешние знает, да и к делу огнестрельному привык…

Стали они горячо толковать о ночной вылазке.

Вдали из дверей трапезной вышел воевода князь Григорий Борисович; не торопясь пошел он между трапезующими воинами, приветливо на них поглядывая.

— Досыта ешьте, молодцы. Раньше ночи со стен не пущу. Бодро поглядывали монастырские бойцы на своего храброго воеводу, на его поступь смелую, на плечи могучие…

— Дозволь, княже, слово молвить, — сказал старший Селевин, пробравшись к нему сквозь толпу. — Да не здесь, на народе, а в сторонке где…

Повел его с собою воевода за угол башни, где пусто было. Ласково светились зоркие очи воеводы, весело улыбался он, слушая про затею богатыря Анания…

— Доброе дело ты замыслил, молодец. Да нелегко свершить его удачно. Догонят вас ляхи, перерубят всех…

— А я тайный ход нашел, князь-воевода. Мне старцы показали — у Сушильной башни. И неведомо будет ляхам, как мы из обители выйдем и как вспять уйдем…

— Попытай, молодец, счастья… Только обождать надо: чай, скоро ляхи на приступ пойдут — тогда мне все добрые воины понадобятся… Ты, что ль, у Красных ворот стоишь?

— Там, воевода. И молодцев удалых я подобрал…

Не пришлось воеводе с Ананием беседу до конца довести. С Водяной башни послышались громкие крики, на стенах — видно было — народ заметался…

— Воевода! — подбежал к князю Долгорукому стрелецкий сотник. — Пушку у нас подбили! Поранили многих.

Кинулся князь Григорий Борисович в то место, где беда стряслась. Поспешили за ним и другие воины.

Всему виной опять была Трещера… Так из нее метко ядро пустили, что оно смяло медное жерло у лучшей обительской пушки, что палила в ляхов с Водяной башни. Потом отскочило ядро и поранило трех пушкарей; Меркурию Айгустову тоже ногу задело… Оробели непривычные воины…

— Эй, чего всполошились! — загремел воевода, взбираясь на башню. — Тащите другую пушку со стены боковой. А эту, негодную, вниз сбросьте!

Закипела работа. И тут богатырская сила Анания Селевина кстати пришлась. Один-одинешенек подпер он новую пушку на крутой, узкой лестнице могучим плечом и наверх двинул. А там уж подхватили ее десятки ловких рук — и опять, как прежде, зачернело грозною пастью медное жерло, глядя на ляхов.

Ляхи тоже не дремали… Видно было с башни, как громоздили они на свои окопы все новые и новые туры, как подвозили и ставили все новые и новые пушки и пищали. Гуще и чаще забелели клубы порохового дыма, белым поясом охватившего стены. Гром выстрелов не прерывался ни на миг. Уже едва слышны были из-за него колокола обительские…

Жутко пришлось стрельцам, богомольцам и послушникам. Робкие убегали со стен, не слушаясь начальников; кое-где и рук не доставало для пальбы… А на дворах монастырских стон и плач стоял. С испугу падали без памяти молодые и старухи, дети криком кричали, думая, что убили их сестер и матерей…

Пуще всех оробел в этот злой час Оська Селевин. На его долю досталось нехитрое дело: подавал он главному пушкарю ядра, что кучкой были сложены за каменным уступом на стене, близ Водяной башни. Онемел, оглох, обеспамятовал он от страха; кричат ему, чтобы ядра давал, а он с головой за уступ схоронился — ни с места!

— Поранило, что ль? — услышал он над собой знакомый голос брата Данилы. Сильная рука схватила его за ворот и поставила на ноги.

— Да ты цел-целехонек! Трусишь? Хоронишься? Так вот тебе! — и Данила сгоряча такой удар брату отвесил, что едва не слетел Оська вниз со стены. Злобно засверкали его глаза, недобрым взглядом окинул он середнего брата и за дело принялся…

Тем временем и отец Иоасаф услышал, что больно сильна пальба, что робеют защитники обители. Бодро выпрямился седовласый архимандрит, подал пастырский клич соборным старцам и впереди их поспешно вошел в большой храм обительский…

Вскоре широко-широко распахнулись железные двери храма, и показалась вереница старцев-иноков, послышалось стройное многоголосое пение… Отец Иоасаф нес впереди золотое распятие, за ним старцы Корнилий и Гурий высоко поднимали большую икону преподобного Сергия, игумена монастырского, в богатом окладе. Далее другие старцы выносили икону за иконой, хоругвь за хоругвью… Согласное пение их уже достигало до стен обители, вливая в сердца защитников бодрость и отвагу. Длинной цепью, сверкая серебром, золотом, дорогими каменьями икон, крестный ход поднялся на стены, перешел на одну башню, на другую, на третью…

Отрываясь от пушек, воины падали на колени перед святыми ликами… Колокола обительские загремели могучим звоном…

— Святой Сергий, заступник наш! — кричали стрельцы и пушкари. — Помоги, святой Сергий!

И опять загромыхали со стен выстрелы, отвечая огненными молниями на град ядер вражеских.

— Поборайте врага, православные! — воскликнул далеко слышным, юношески сильным голосом отец Иоасаф.

Вновь раздался умилительный, проникновенный хор старцев-иноков и молодых послушников.

Изумленные ляхи прервали на короткое время пальбу, но скоро опять зачастили выстрелы. Ободрясь духом, монастырские отвечали им тем же…

Приступ

Наступил тринадцатый день октября месяца. Осажденные уже привыкли, притерпелись к ежедневному грохоту пушек, к дождю ядер и пуль; наловчились и сами метко отвечать на выстрелы, укрываться от снарядов за зубцами и выступами, заделывать проломы в стенах от ядер. Дружно бок о бок держались на монастырских стенах и стрельцы, и дети боярские, и деревенский люд.

Отдохнув краткое время от трудов истекшего дня, воевода князь Долгорукий вышел на рассвете поглядеть, что кругом творится. Прежде всего направился князь на Водяную башню; злая Трещера беспощадно громила и терзала ее меткими, тяжелыми ядрами. Много изувеченных бойцов выбыло из отряда ее защитников, не один раз пришлось на нее и новые пушки встаскивать, взамен разбитых.

Бодро поднялся воевода на башню; там уже давно пальба началась; ляхи принялись громить обитель с первым проблеском зари — не пришлось воинам монастырским и отдохнуть хорошенько.

Поздоровался князь с храбрым пушкарем Меркурием, с товарищами его, окинул взором ляшские туры.

— Что, еще не разбила вас Трещера?

— Живы еще, княже, молитвами святого Сергия… Еще две пробоины враги сделали, да не больно страшно: забили мы их глиною…

— Ладно, молодцы!

И опять стал воевода зорко в польский стан глядеть. Показалось ему, что вражьи полки за ночь ближе к турам подвинулись. Словно гуще стали отряды их. Задумался князь Григорий Борисович, подозвал к себе сотников стрелецких, Меркурия Айгустова, Анания Селевина и других бойцов, ловких да сметливых.

— Вот что скажу я вам, други мои… Приметил я, что в стане ляшском полки собраны. Гляньте-ка вон там, на горе Терентьевской, гусары краснеются, а дальше — венгерцы в своих куртках зеленых… Не впервой мне в боях быть, не обидел Бог опытом. Пойдут ляхи на приступ. Готовьтесь.

Переглянулись бойцы, словно говоря друг другу: "Мы уж давно готовы… хоть сейчас в бой…"