Владимир Юрезанский - Исчезнувшее село Страница 8

 — Ишь, окаянные, к панам под крышу лезут, — отмечали турбаевцы. — Как-то они судить будут?

 — Да уж наверно им нашепчут против нас…

 — Подкупят!

 — Опять деньгами всю правду замажут.

Опасения, сомнения, недоверие наполняли до краев все разговоры.

Но вскоре произошло такое, чего никто не ожидал: через час в село вошла воинская команда — двадцать пять егерей — в полном вооружении. Перед командой гарцовал на буланом коне офицер. Он подъехал к хате атамана Цапко и потребовал размещения солдат по казацким хатам — на постой — на все время, пока в селе пробудет суд.

Тревога и смятение охватили Турбаи. Предчувствие какой-то ужасной, непостижимо надвигающейся беды гнетуще пронеслось из конца в конец.

 — Да что это; война или что?

 — Разве мы разбойники?

 — Смотрите, смотрите. Братцы!.. С пищалями, с саблями… Против кого?

 — Может, вместо воли нас поубавить хотят?..

 — Ах, боже милосердный!

 — Это все панские денежки делают…

Как тростник под ветром, зашелестели, заметались, заволновались подавленные, растерянные люди.

 — Что с нами будет?..

 — Ах, предатели! Ах, звери! Что затеяли!..

Солдаты хмуро и недоверчиво размещались по хатам.

 — Зачем вас пригнали сюда? — спрашивали турбаевцы запыленных загорелых егерей. — С кем вы воевать собираетесь?

 — Да, говорят, бунт у вас тут получился… — отвечали те с некоторой неловкостью, видя перед собою мирных людей.

 — Бу-унт? Да нам волю должны объявить!.. От царского сената! Сенат вырешил. Какой же тут бунт?

 — Нам ничего неизвестно.

А в барских хоромах шла в это время совсем другая суета. Повара и стряпухи резали для приезжих гостей цыплят, кур, индюшек. Из погребов вынимались старые заграничные вина, разные домашние наливки, настойки, запеканки, к столу выбирались наиболее удачные соленья и приправы, из сундуков отсчитывалось ключнице парадное, затейливое столовое серебро.

Приезжие, умывшись и отряхнувшись от дорожной пыли, гуляли с любезными хозяевами по садовым дорожкам около помещичьего дома. Подстриженный на английский манер, сад был светел и просторен. Офицер, покручивая черные усики, увивался около Марии Федоровны, восторгаясь сельской природой, цветами, искусно устроенными садовыми клумбами и самой хозяйкой.

 — Как ваше мнение относительно указа? — спрашивал тем временем Степан Федорович представителя губернатора, советника киевского наместнического правления, Корбе, отведя его в сторону.

 — Не извольте беспокоиться, батюшка, — успокоительно улыбался тот.

В нем сказался хитрый обрусевший француз, желавший похвастаться знанием русского языка. Он взял Базилевского за пуговицу сюртука и, дружески понижая голос, весело зашептал:

 — Помните твердо пословицу: «Закон, что дышло, — куда поверни, туда и вышло»… Правильно я говорю? — И Корбе закатился довольным, клокотавшим в горле смешком.

 — А вы уверены, что исправник, стряпчий и весь суд так же думают?

 — Какой вы чудак, какой вы наивный человек, Степан Федорович! Да они у меня вот где сидят, — решительно подмигнул советник отекшими веками, наглядно разжал и снова сжал перед собою пухлую руку. — А ваших людей, которые с бараньим упрямством казачьих прав добиваются, мы тугим узлом привяжем в ваше вечное подданство.

 — Тут их какой-то отставной канцелярист Коробка бунтует, — возмущенно жаловался Степан Федорович. — От него вся муть идет, все зло.

 — Кончено, успокойтесь, батюшка! Коробки больше не существует. «Коробка» эта достукалась до крышки. Его превосходительство приказал мне смутьяна арестовать и немедленно доставить в Киев для расправы за подстрекательство. А то как же? Там ему и плети уже назначены.

После обильного, затянувшегося до ночи обеда, во время которого непрерывно хлопали пробки винных бутылок, охмелевшие чиновники пробовали играть в карты, но скоро осоловело улеглись спать. А утром, позавтракав, пошли осматривать Турбаи.

В селе было затаенно тихо и глухо.

 — Перелякались, как тараканы, — самодовольно показывал направо и налево советник Корбе.

Навстречу вышел атаман Цапко.

 — Ну, что атаман, где твое войско? — подсмеивался Корбе. — Говорят, твои казаки штаны попачкали после нашего приезда и теперь переодеваются. Правда?

Цапко угрюмо молчал. А Корбе громко и победоносно продолжал:

 — Довольно игрушки играть! Наслушались сказок старых баб, размечтались о казачестве. Ишь чего захотели! Только огорчаете милостивых господ ваших. Другие на их месте такую бы порку задали за эти бредни, что небу жарко стало бы.

Опустив в землю горячие глаза, Цапко мял в руках сивую шапку.

 — Работать надо, слушаться, повиноваться, угождать господам своим, — вот ваше дело! — строго поучал Корбе.

 — А как же указ, ваше благородие? — тяжело поднял помутившийся взгляд Цапко.

 — «Указ, указ»… Вот суд разберется в указе, разъяснит вам. Указы не для ваших мозгов пишутся: их понимать надо.

 — Как вы думаете, — обратился Корбе к стряпчему, исполнявшему при суде обязанности прокурора, — когда мы может приступить к объявлению указа?

 — По-моему, восьмого с утра уже можно будет.

 — Слышишь, атаман? Скажи твоим бунтовщикам и лодырям, чтобы приготовились. Утром восьмого июня пятьдесят выборных должно явиться в судейскую избу выслушать объявление указа.

Цапко тихо, но решительно возразил:

 — Ваше благородие, вся громада желает слушать указ…

 — Как? Желает? Ах ты, господи, скажите, пожалуйста!.. Же-ла-ет? Вы слышали? — обратился Корбе к чиновникам. — Как это вам нравится? Они же-ла-ют всей громадой присутствовать! А?.. Никаких желаний! Никакого вольнодумства! Не допущу! — закричал он вдруг на Цапко. — Сказано пятьдесят, значит, пятьдесят. Ты должен исполнять приказ, а не разговаривать. Дерьмо!..

Отставшего исправника Клименко окружило несколько турбаевцев.

 — Вы же нам перед церковью и перед громадой поклялись, что суд полную волю привезет. Какая же воля, если с солдатами?

 — Ничего не поделаете. Ошибка в указе произошла, — разводил руками Елименко.

 — Як то может быть ошибка? Побойтесь бога, пане исправнику! Указ справедливый. Царского же сенату! Хиба мы его выдумали?

 — Мало ли что царского… Сенат далеко — в Петербурге. Разве оттуда можно видеть, что здесь делается? Вот и ошиблись. Если кого из турбаевцев, как казаков, и отберут сейчас у Базилевских, то лишь на самое короткое время. А потом, все равно, опять в подданные запишут.

 — Ну як же так?.. Ах, боже… Да лучше в могилу лечь, чем подданными Базилевских быть! Мы же не холопы, не холуи.

Тревога тяжелей тучей придавила Турбаи. В черной горькой мгле билось каждое сердце. Казалось, еще немного, и погаснет свет, не будет солнца, не будет дней — наступит одна сплошная ночь.

Когда накануне суда турбаевцы собрались около хаты атамана Цапко, они долго выбирали назначенных пятьдесят человек, долго наказывали им не поддаваться до самой последней крайности.

 — Стойте на своем — аж до смерти: все мы природные казаки.

Коробка, которого турбаевцы скрывали все последние дни, как единственного и притом ценнейшего своего доброжелателя, говорил напутственно выборным:

 — У судей лисьи ухватки. Они будут стараться запутать вас хитрыми вопросами. Ничего не отвечайте. Молчите. У вас только один ответ: «Мы все природные казаки спокон веков». И шабаш. Больше ни слова. Пусть хоть треснут.

Настала ночь. Господский дом сиял огнями: горели свечи в канделябрах по стенам, горела торжественная люстра в зале, играла музыка, хлопали пробки крепких и легких вин, сновали хлопотливые слуги в белых перчатках, — веселый, пьяный говор наполнил просторные богатые горницы. Но темны, глухи и сиротливы были турбаевские хаты, рассыпанные между Хоролом и Пслом. Как два разлученных брата, сливались у села реки и текли в темноте неслышно. Никто не спал в хатах: завтра должно, произойти решительное, окончательное, непоправимое. Или воля, или гибель… Сонмы мыслей зловещими птицами бились, кружились, вспыхивали, падали, — снова и снова приближались, мучили неотступно, до рассвета.

И вот занялся день. С самого раннего часа весь народ собрался около хаты Цапко. И хата, и двор атамана были полны. Полна была и улица в обе стороны; пришли все, кто только мог ходить — и мужчины, и женщины, и старики, и молодые, и дети, — свыше двух тысяч душ — весь люд с напряженным ожиданием высыпал узнать решение своей судьбы.

 — Судьи, судьи пошли!.. — пронеслось по толпе. — Вон, в судейскую избу входят.

И еще раз громада, всем миром, просила выборных не поддаваться, не уступать, не отказываться от казацких прав, стоять твердо и решительно. И в тишине, со смертельной четкостью, ответил за всех Колубайко: