Сергей Омбыш-Кузнецов - Повесть о партизане Громове Страница 8

Поп загнусавил:

— Со святыми упокой души рабов твоих, идеже несть ни печали, ни болезни, ни воздыхания, но жизнь бесконечная…

Не успел поп произнести последние слова молитвы, как поручик Воронцов скомандовал: «Пли!»

Громыхнул залп, и заживо отпетые ни в чём не повинные люди упали на землю.

На площади началась массовая расправа: пороли всех подряд — и мужиков и женщин.

— Предупреждаю, если через три дня новобранцы не явятся на призывной пункт, каждого десятого расстреляю, а деревню сожгу, — пригрозил напоследок Воронцов и направился в дом Монохина продолжать попойку.

Большое село притаилось. На улице — ни души. Только заросший чёрной щетиной человек с кожаной сумкой через плечо, в котором угадывается бродячий коновал, иногда появляется на ней, переходит из одного дома в другой.

Под вечер к землянке прибрёл паренёк. Он был не по возрасту рослый. Из-под шапчонки выбилась прядь чёрных волос. Глаза смелые, дерзкие. Он спросил у собравшихся около землянки партизан:

— Кто Громов будет?

— Я буду, а тебе зачем? — ответил Громов.

— Вам пакет, — паренёк достал из-за пазухи вчетверо сложенный листок. — Батя прислал.

Баев писал: «В Корнилово каратели учинили расправу. Провёл работу. Многие решили партизанить, а может быть, уже пришли к вам. Нет, так ждите. Иду „коновалить“ в другие деревни. Ждите и оттуда пополнение».

Громов разорвал на мелкие клочки письмо и, обращаясь к пареньку, заметил:

— Спасибо за сообщение. Можешь возвращаться, домой.

Однако паренёк не думал уходить. Он топтался на месте, видно, собираясь что-то сказать.

— Говори, Киря, говори, — подтолкнул его Петя Нечаев (они уже успели пошептаться между, собой, пока Громов читал донесение).

— Товарищ Громов, разреши остаться в отряде. — В глазах Кири — надежда и боязнь, что его не примут. — Что хошь буду делать: белых бить, в разведку ходить.

— Ишь ты! — удивился Громов. — А тебе сколько лет?

— Пятнадцатый…

— Маловато. Ещё забоишься. Да и стрелять, поди, не умеешь?

Киря оглянулся по сторонам, схватил у землянки бердану и побежал через поляну, тянущуюся неширокой полосой между пашней и берёзовыми околками.

Вот он присел по колено, стал прицеливаться. И тут все увидели, что на оголённой раскидистой берёзе сидит с десяток косачей.

Раздался выстрел, и черныш, цепляясь за ветки, свалился на землю.

Киря подбежал к птице, поднял её и уже не торопясь вернулся к землянке.

— Вот. На похлёбку, — проговорил он. — А вы говорите, стрелять не умею. Баевы — все охотники.

Громову паренёк понравился.

— Молодец! Что же, ладно, берём. Будешь моим связным.

Киря обрадовался. В обнимку с Петей Нечаевым он и отошли в сторону, улеглись невдалеке на жухлую траву и принялись о чём-то разговаривать.

Ночью прибыло ещё несколько мужиков, но теперь уже из Ярков: Проня Поставнев, Илья Чеукин, Василий Коновалов и другие. Народ всё стреляный, фронтовики. Позже всех пришёл из Поперечного Данько Кольченко. В руках у него — винтовка. Он тяжело опустился на порожек землянки, закурил и только тогда хрипло проговорил:

— Не мог оставаться в деревне, а в их армию не хочу. Терпение лопнуло. Примите в отряд. Буду бить их не жалея.

— Принимаем. Нам люди нужны, — ответил Громов.

Прошла неделя. Отряд вырос до 23 человек. «Пора дать знать о себе мужикам, да пусть и белые почувствуют. Двадцать три партизана тоже сила немалая. И оружие есть», — думал Громов.

В одну из тёмных октябрьских ночей он побывал на явочной квартире в Камне, встретился с Иваном Коржае-вым. Рассказав о расправе карателей над крестьянами села Корнилово, об организации отряда, Громов попросил совета:

— Думаю, пора нам действовать, да не знаю, с чего начать?

— А вот и начни, пожалуй, с Корнилова, — посоветовал Коржаев. — Кулачьё всюду выдаёт карателям большевиков и им сочувствующих. По всей строгости советского закона накажи предателей Монохина, Леоненко, попа Остроумова.

Вернувшись в отряд, Игнат Владимирович подозвал к себе Кирю Баева, усадил рядом и, по-отцовски обняв, проговорил:

КИРЯ БАЕВ — партизанский связной и разведчик.

— Ну, вот что, Киря, даю тебе боевое задание: надевай на себя что похуже да постарее, мешок через плечо вешай и иди в Корнилово милостыньку собирать, как я когда-то в детстве.

Да пожалобнее тяни, знаешь, вот так:

«Подайте ради Христа на пропитание.

Нет у меня ни отца и ни матери…» Понял?

— Понял, товарищ Громов! — задорно ответил Киря.

— Побывай обязательно у мельника Монохина, у попа, посмотри, есть ли у них офицеры, чем они занимаются.

— Вот здорово! — восхищённо воскликнул паренёк. — Всё как есть разведаю.

Киря натянул на себя грязную, рваную рубаху, такие же штаны, не по росту большой, залатанный пиджак, Петя Нечаев пристроил ему сбоку мешок, наполненный до половины чёрствыми кусками хлеба. Киря и впрямь стал походить на нищего мальчишку. Он подошёл к Громову, сделал жалостливое лицо и дрожащим голоском протянул:

— Подайте ради Христа. Нет у меня ни отца и ни матери…

Громов улыбнулся:

— Похож, похож.

Киря козырнул, повернулся кругом и побрёл узенькой тропинкой к просёлочной дороге.

На улице в Корнилово тихо, людей не видно. Чтобы не было подозрений, Киря начал «побираться» с крайней избы.

Наконец Киря добрался и до поповского особняка. Он решительно открыл тесовую калитку, быстро прошмыгнул к крыльцу (как бы не увидели, а то ещё не пустят!). Дверь в дом оказалась незапертой, и Киря вошёл в кухню. У печи возилась попадья, низенькая, толстенькая, с двойным подбородком и маленькими заплывшими глазками.

Киря размашисто перекрестился на иконы в переднем углу и плаксиво протянул:

— Подайте ради Христа. Нету меня ни отца и ни матери.

Попадья торопливо подошла к шкафу, отломила кусок от ржаной булки, видно, испечённой на корм курам, и подала нищему.

Киря снова неистово закрестился, приговаривая: «Спаси Христос! Дай вам бог здоровья, всякого благополучия, и счастья, и богатства, и…», а сам всё соображал, как бы ухитриться заглянуть в другую комнату. Оттуда доносились приглушённые голоса, но кто там? Есть ли офицеры? Сколько их?.. А может, батюшка с кем-нибудь из местных забутыливает?.. И вдруг мелькнула смелая мысль…

В следующее мгновение попадья увидела, как у нищего мальчишки лицо перекосилось от боли, из рук выпал кусок хлеба, как он судорожно схватился за живот и, вскрикнув: «Ой, тошно!», повалился на порог.

Попадья перепугалась: не дай бог, помрёт, ещё отвечать придётся. Она кинулась к мальчишке и, теребя его за ворот пиджака, спросила:

— Что… что с тобой? Что случилось?.. Где болит?

— Ох, ох!.. — стонал Киря. — Живот схватило.

Попадья ещё больше всполошилась, крикнула мужа. Широко распахнулась дверь, и в ней показался раскрасневшийся поп. Киря бросил быстрый взгляд в комнату. За столом сидели пьяные офицеры, какие-то женщины. Леоненко, Монохин. Мельник, обнимая сухощавого поручика, запальчиво говорил:

— Нет, нет, господин поручик, мы вас сегодня не пустим. Н-не пустим. Мы ещё гульнём. Ко мне пожалуйте. У м-меня первач, как слеза…

— Ну и ладно… ну, и гу-гульнём, — заплетающимся языком проговорил поручик.

Киря ясно разобрал их слова, подумал: «Значит, ночью у Монохина будут пить».

— Чего орёшь? — облизывая жирные губы, спросил батюшка у жены, не понимая, что происходит.

— Да вот побирушка… Живот у него схватило. Как бы не помер, — ответила попадья.

Батюшка сытно икнул и заметил:

— Ни черта ему не сделается. Налей касторки — и пусть катится отсюда. — Повернулся и ушёл в комнату, захлопнув дверь.

Попадья налила из литровой бутылки в стакан маслянистой жидкости и подала Кире. Ом, морщась, залпом выпил касторку и выскочил из поповского дома.

Игнат Владимирович, выслушав сообщение Кири Баева, отобрал для операции небольшую группу партизан: Проню Поставнева, Михаила Титова, Егора Корнеева, Степана Листодорова, Петю Нечаева и Кирю.

Данько Кольченко, не попав в число назначенных, попросил:

— Товарищ Громов, и меня возьмите. Дайте душу отвести, злость согнать.

Громов посмотрел на партизана:

— Ладно, пойдёшь.

Кольченко обрадовался.

— Вот спасибо. Уж я их…

Ночь была по-осеннему тёмная. Лишь изредка ненадолго луна выплывала из туч.

Партизаны незамеченными вошли в деревню. И бесшумно, гуськом, двинулись к дому Монохина.

Большой крестовый, с застеклённой террасой, дом мельника обнесён высоким забором. На кухне горит огонёк, но сквозь щель в ставне никого не видно. Громов решил сначала заглянуть в соседний домик, к портному.