Евгений Санин - Иду на Вы Страница 8

– Дед, а что ты сам все время делаешь то, за что нас ругаешь? – вдруг с лукавинкой спросила статная женщина, подталкивая локтем худую.

– Что именно? – вскинул на нее лохматую бровь дед Завид.

– А вот – «дай Бог памяти», «Боже упаси» – божишься! Ведь это же, сам говоришь, – грех!

– Правильно, грех поминать имя Божие всуе. Но я же ведь не божусь, глупая! Вот – те крест!

– А что же ты делаешь? – поддерживая подругу, усмехнулась худая.

– Ох, верно люди говорят – кого Бог хочет наказать, того в первую очередь обделяет разумом! – покачал головой дед Завид и значительно поднял указательный палец. – Я на самом деле к Богу так обращаюсь. И если хочешь знать, этому тоже Мономаху обязан!

Однажды услышал его разговор, прислушался и понял – уж коль он, князь, все время молится и каждую мысль Богу вверяет, то каково же тогда быть мне, простому смертному?!

Дед Завид принялся и дальше говорить о Мономахе, о том, что всегда было туго на Руси, потому что до половцев были торки, до них печенеги, а там сказывают – какие-то скифы… Но теперь его слушали только старавшиеся не отставать от него старушки да малыши.

Милуша всем своим существом уже была в полуверсте отсюда, куда еще предстояло дойти, и ничего не слышала и не видела вокруг.

А женщины-подруги, когда опасность миновала, неожиданно принялись за старое.

– Ты что это меня все с тропы сталкиваешь? – вдруг подала недовольный голос худая.

– Я тебя? – возмутилась статная. – Да это ты мне идти не даешь!

Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.

– Ты это… – первой, как бы невзначай, начала статная, – полмеры зерна все-таки мне верни!

– Ладно, – с вызовом согласилась худая. – Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!

– Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!

– Цыц! – прикрикнул, гася разгоравшийся было спор дед Завид. – Вон, кажется, наш малец возвращается.

Вдалеке действительно опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего как вкопанного перед людьми.

 Лицо его было бледным как снег.

– Ты что – поморозился? – встревожился дед Завид.

– Да нет!

– Половцы в веси?

– Тоже нет!

– Ну, слава Богу! – дед Завид перекрестился и почти до земли поклонился в ту сторону, где когда-то стояла церковь. – Тогда уже можно идти и быстрее! Славке передал, что убью?

– Нет, не передал! – всхлипнул мальчишка.

– Как это не передал? Он что, побил тебя?

– Не-ет…

– Тогда почему?!

– Потому что его самого убили-и!

– Как это – убили? – охнул дед Завид.

– А вот так! Весь пол, овчина в крови, а его самого – нет!

Услышав такую страшную весть, женщины и старухи завыли в один голос.

– И еще, дед… – покосившись на Милушу, умоляюще потянул старика за рукав малец: – Отойдем в сторону, мне тебе еще пару слов по секрету сказать надо!

И подражая Онфиму, который отводил деда Завида для разговора наедине, малец стал говорить ему то, от чего теперь уже лицо самого старика стало белеть прямо на глазах.

– Ч-что?! – в ужасе переспросил он. – Ты… уверен?

– Да, да! – часто закивал малец. – Я сам видел!

– О, Господи! Вот правду люди говорят, пришла беда – отворяй ворота!

Дед Завид нашел глазами женщин и поманил их к себе рукой:

– Эй, вы! Быстро сюда!

Женщины подошли, ожидая что сейчас им будет нагоняй за то, что начали ссору в такой неподходящий час. Но дед Завид шепотом сказал им такое, от чего они не то что завыли, а, схватив себя ногтями за щеки, – заголосили во все горло.

– Цыц! – как никогда грозно прикрикнул на них дед Завид. – Идите и делайте, как я велел, пока она сама туда не дошла!

Женщины испуганно закивали и, догнав продолжавшую с плачем и рыданиями идти вперед Милушу, вдруг подхватили ее под руки и повели в сторону…

 Понурые, словно с кладбища, после похорон самого дорогого человека, возвращались люди в Осиновку.

Трех человек не досчитались из двадцати. Бывало, что счет оказывался и наоборот – из двадцати возвращались всего трое. Но тут все было как-то не так… Может, потому набега-то даже не было?..

Старушка ладно, она отжила свое и пошла, по заверению деда Завида, как гонимая от безбожных язычников – прямо к Богу.

Но – Славко… И не успевший даже надышаться земного воздуха малыш, словно в насмешку названный богатырским именем – Добрыня…

Люди шли и плакали.

На Милушу и вовсе страшно было смотреть: она уже просто бессильно болталась на руках ведущих ее женщин.

Ох и любили, оказывается, все тут Славку! И Милушу тоже любили.

– Ну и что, что бедовый был? – только и слышалось кругом. – Что с того, что озоровал?

– Зато добрый!

 – Мне однажды, когда умирали с голоду, зайца на порог кинул. Стукнул в дверь и бежать.

Выхожу, а на пороге – его следы…

– Сиротой рос…

– А Милуша, бедная, сама теперь как осиротела…

– Как мужу-то своему скажет, что не уберегла сына?

Дед Завид шел, низко опустив голову и сокрушаясь:

– Я ведь за каждую душу в ответе здесь! Господи, что я теперь скажу Тебе? Какой ответ дам на Страшном Твоем Суде?..

Увидев возвращающихся домой жителей, Тиун встретил их громким радостным лаем.

Дверь дома Милуши тут же сердито распахнулась, и из нее вдруг высунулся… Славко.

– Цыц! Окаянный… – накинулся он было на Тиуна и осекся, увидев так и застывших перед ним людей. – Как… вы?!

– Ты?! – в один голос выдохнула толпа.

– Живые!

– Живой!!

Дед Завид потянул с себя шапку и стал креститься прямо на небо:

– Слава Тебе, Господи! Хоть за одну душу, да все меньше отвечать придется! Жив! Жив!! – бормотал он, пытаясь протиснуться сквозь кольцо людей, обнимавших растерявшегося Славку, и через головы погрозил ему кулаком. – Но все равно, запорю… убью ослушника!

– Хоть ты жив… – прижимая Славку к себе, чуть слышно прошептала Милуша и вдруг заголосила: – А я своего – потеряла-а-а!

– Кого потеряла, – похолодел Славко, – мужа?!

– Какого мужа – Добрынюшку!

– Как? Где?!

– В поле! Лиса его съела…

– Какое поле? Какая лиса?!

И только тут до Славки дошло. Только сейчас его осенило.

Он метнулся в дверь и сразу вернулся с поднятым прямо из люльки Милушиным сыном.

– Да вот же он – твой Добрынюшка!

– Сынок! – только и охнула, оседая на снег, Милуша. – Живой…

– Живой! – загомонили все вокруг.

– Живее и не бывает! – подтвердил Славко, высоко поднимая над собой хлопавшего глазами спросонья малыша. – Было дело, лиса и правда уже собиралась загрызть его, да я ее – ножом! И все тут! А его – сюда…

Милуша – и откуда только силы сразу взялись – резво вскочила на ноги и бросилась к сыну.

– Да что ж ты его на ветру голым держишь?! – закричала она, выхватывая из рук Славки сына и пряча к себе под шубу.

– Эка, когда нашла беспокоиться, что простынет! – только и крякнул дед Завид.

– Слава Тебе, Господи! – плача принялась восклицать Милуша, а потом, со словами:

«Отмолил, отмолил, дедушка!», стала обнимать и целовать деда Завида, сына, наконец, Славку.

Тот даже немного обиделся, что она начала не с него. Ведь это он, а не кто-то другой вернул ей целым и невредимым сына!

– Ты это, Милуш… – виновато пробормотал он. – Я там у тебя всю клюкву забрал. И еще – пряник мы ваш с Добрынюшкой съели…

– Какая клюква, какой пряник? – ничего не понимая, уставилась на него Милуша.

– Пряник Онфим от мужа твоего в гостинец привез, – принялся объяснять Славко. – А клюква – это я чтоб кровь из нее сделать…

 Дед Завид громко крякнул, услышав про кровь, но, решив не портить праздник ни себе, ни людям, только махнул рукой и отправился в ближайшую рощу – за конем.

Славко после его ухода почувствовал себя настоящим героем.

Милуша с сыном убежала к себе домой, а он принялся рассказывать охающим на каждом его слове старухам и женщинам о том, что было с ним после того, как он ушел на реку проверять верши.

Малец и все остальные малыши смотрели на него с немым восторгом, как на богатыря Илью из Мурома, который после ратных трудов стал монахом и недавно почил в Лавре стольного града Киева, и как на живущего еще боярина Мономаха – Ставра Гордятича, о котором уже сегодня поют былины калики перехожие…

Увлекаясь все больше и больше, Славко как мог приукрашивал свой рассказ.

Налим у него стал огромным, в три аршина сомом, который пытался утащить его в прорубь, и только после долгой подводной борьбы ему удалось вытащить его обратно на лед.

Голову бросившегося на него глупого половца он ухитрился сунуть в пасть сому, и тот отгрыз ее, даже не подавившись!