Федерико Андахази - Город еретиков Страница 8

Потом Аурелио мягко обхватил Кристину под мышки и положил на траву. Сам он, с той же нежностью, возлег на девушку сверху; ему не хватало ни рук, чтобы ласкать ее, ни губ, чтобы ее целовать. Все было так, словно вновь зазвучали слова из Ветхого Завета:

Живот твой — круглая чаша, в которойне истощается ароматное вино.Чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями.Два сосца твои — как два козленка, двойни серны.И груди твои были вместо кистей винограда,и запах от ноздрей твоих, как от яблоков.

И вот Аурелио отыскал путь между ног Кристины, осторожно вошел в нее и медленно и плавно принялся прокладывать дорогу через эти девственные края. Юноша вовсе не думал, что лишает девушку какой-то добродетели, вовсе не считал, что пятнает ее тело и оскорбляет ее душу, — нет, он мог бы повторить священные стихи:

Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятнанет на тебе!

И Кристина почувствовала, что, отдаваясь по собственной воле, а не по условиям брачного договора, не превратившись в предмет обмена между семействами, не сделавшись еще одной монетой в составе приданого, которое родители платят, чтобы отделаться от дочерей, она становится благородней всех супруг. И этого было достаточно, чтобы воскликнуть словами Песни Песней:

Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему;он пасет между лилиями.

И вот, когда эти двое отдавались друг другу, повинуясь велениям всех своих чувств и своего сердца, каждой клеточкой своих тел, каждым уголком своих душ они прославляли Творение, в точности следуя Священному Слову:

Положи меня, как печать, на сердце твое,как перстень, на руку твою:ибо крепка, как смерть, любовь;люта, как преисподняя, ревность;стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.Большие воды не могут потушить любви,и реки не зальют ее.

Так они и уснули, переплетя свои тела в траве, под ветвью ели, убаюканные жарким летним ветерком и умиротворением, которое приносит спокойная совесть.

Обо всем этом Аурелио вспоминал в темной монастырской келье, не выпуская из рук письма Кристины.

7

Жоффруа де Шарни с восторгом рассматривал свое последнее приобретение. Он расстелил полотнище на полу просторной комнаты и теперь изучал его, шагая по периметру и теребя бороду. Ткань имела три шага в длину и один в ширину, была она какого-то сероватого оттенка, а светозарная фигура Иисуса овевала ее священным сиянием. Особое внимание герцог обратил на лицо: у Христа на плащанице было безмятежное выражение, несмотря на муки, испытанные им в последние часы жизни. Стигматы от тернового венца представляли собой маленькие пятнышки, нанесенные, по-видимому, настоящей кровью. Руки были скрещены на груди; на одном из запястий виднелся след от гвоздя; так же обстояло дело и с ногами. Неожиданно герцог хлопнул в ладоши, и, прежде чем эхо этого звука успело умолкнуть в высоких сводах, на зов явилось трое слуг. Герцог повелел им посмотреть на плащаницу и высказать свое мнение об увиденном. Первый слуга перекрестился и тотчас же принялся бормотать какие-то молитвы. Второй повалился на колени и схватился за полотнище, точно потерпевший кораблекрушение мореход, в руки которого попал кусок дерева. Третий онемел и застыл как вкопанный. Герцогу пришлось трижды, в голос, приказывать своим слугам покинуть комнату. Вновь оставшись наедине со своей плащаницей, Жоффруа де Шарни окончательно убедился, какой огромный потенциал заключен в этой реликвии. Вернувшись взглядом к фигуре на ткани, герцог сказал сам себе, что если уж этот кусок материи, представляющий собой подделку наихудшего качества, картинку. созданную человеком, который даже звания художника не заслуживает, все равно вызывает подобные взрывы эмоций, то плащаница, изготовленная лучшим из мастеров, способна собрать толпы верующих. Церковь не могла закрывать глаза на значение реликвий. Так, Вселенский собор 787 года постановил: «Если, начиная с сегодняшнего дня, какой-либо епископ освятит храм, в котором не будет священных реликвий, то лишится сана как нарушитель церковных традиций». Конечно же, эта древняя энциклика фактически не действовала, однако юридически она оставалась в силе, поскольку с тех пор никто ее не отменил. Жоффруа де Шарни знал, насколько важен был этот закон в свое время. Вера не нуждалась в доказательствах, но существовали реликвии, которые служили материальным подтверждением того, чего не могла доказать религиозная догма. Распространение священных предметов способствовало появлению все новых и новых приходских церквей; теперь из центров епархий потянулись процессии, и становилось их все больше и больше. Шагая через поля, церковники переносили груды костей — предполагалось, что останки святых, — во вновь открытые приходы. Разумеется, эта энциклика VII века породила волну фальсификации реликвий, потому что было просто невозможно набрать столько священных предметов, чтобы хватило на все церкви, — зато церковные иерархи убедились, насколько возросло прихожан. Глубокомысленные религиозные мистерии, мудреные трактаты Блаженного Августина и Святого Фомы были непонятны для подавляющего числа неграмотных верующих и не могли состязаться в красноречии с терновым венцом или с чудесной фигурой Христа, отпечатавшейся на полотне — с мифическим эдесским мандилионом[7] или с окровавленным платком из Астурии. И действительно, в эпоху действия энциклики процветание монастырей и поселений, при которых они располагались, обеспечивалось именно реликвиями. Священные предметы и останки святых собирали вокруг себя толпы богомольцев из соседних городов. И притяжение этих духовных центров было настолько сильным, что деревушки превращались в поселки, а поселки — во все более могущественные города. В той же пропорции наполнялись сундуки священников, религиозных орденов и владетельных феодалов. Повсюду воздавались почести святым костям и бесчисленному множеству предметов, которые якобы сыграли какую-то роль в жизни Христа. А новые церкви расплодились настолько, что реликвий перестало хватать. И тогда возник особый род деятельности: изготовление и оптовое распространение фальшивых святынь. Жоффруа де Шарни знал историю всех и каждой церквей во Франции. Давешний мошенник на площади не просто продал герцогу бездарную подделку — он подарил ему блестящую идею, благодаря которой герцог собирался заложить самую прибыльную церковь во всей Европе. Оставалось только вернуться к истокам.

8

Ярость, переполнявшая письма Кристины, имела под собой веское основание, о котором Аурелио ничего не было известно. Для него, как только он проснулся в ее объятияx под елью, это свидание в лесу тотчас перестало казаться фрагментом сладостных стихов Песни Песней и превратилось в кошмарное видение. Когда юноша раскрыл глаза и обнаружил, что лежит, полуодетый, рядом со спящей девушкой, лицо которой выражало полную умиротворенность, он принялся креститься, как будто это был сам дьявол. Теперь, когда Аурелио отдохнул и зов плоти утратил свою остроту, юноша почувствовал себя выпавшим из Божьей десницы: он казался самому себе самым презренным грешником; теперь слова святого Павла из Послания к Коринфянам о прелюбодеях относились именно к нему:

Я писал вам в послании — не сообщаться с блудниками; впрочем, не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, или хищниками, или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира.

В точности таким он ощущал сам себя: изгнанным из мира, изгнанным из своего рая, выстроенного на страницах писаний Блаженного Августина, и уже заранее изгнанным из Царства Небесного. За один миг наслаждения, говорил он себе, он только что раз и навсегда лишился вечного блаженства по правую руку от Всевышнего.

Ибо знайте, что никакой блудник, иль. нечистый, или любостяжатель, который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Христа и Бога. Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления; итак, не будьте сообщниками их.

Слова апостола Павла проникали в его сознание, чтобы его мучить. Как случилось, что он не устоял перед чарами Кристины? Как мог он ослушаться божественных установлений? Аурелио поднялся на ноги и поспешил отряхнуть с себя налипшие травинки, словно пытаясь тем самым избавиться от угнетавшего его ощущения внутренней нечистоты; юноша снова хотел стать самим собой, каким он был раньше, и он не мог себя за то, что лишился своей драгоценной невинности. У него даже не хватило храбрости взглянуть в глаза своей подруге и высказать ей все это в лицо; Аурелио подхватил свое платье, оделся и ушел прочь, прежде чем девушка успела проснуться. Спустя несколько дней Кристина получила письмо, в котором он подробно излагал ей причины, по которым навсегда отрекается от ее любви. Девушка восприняла письмо Аурелио с молчаливым смирением.