Владимир Мартов - Юность Карла Страница 8

— Подумаешь, красные башмаки! Ну и что? Это ведь не деревянная колода, чтобы спровадить нашего друга Шарля в последний путь, — усмехнулся Ольвед.

— А ты, оказывается, тоже можешь неплохо пошутить, — захохотал Ганелон.

— Конечно! Не все же тебе развлекать нас. Или Харольду рассказывать свои лесные истории и легенды.

— Башмаки? Красные? Зачем? — Шарль сыпал одним вопросом за другим.

— А затем, мой наивный Шарль, что ты с недавних пор сын короля. Историю надо учить. Или твой зануда Фулрод тоже поглупел, — насмешливо проговорил Ганелон.

Шарль мысленно поклялся отплатить ему за очередную колкость «с недавних пор», но сдержался и спросил:

— Ну ты, Геродот, может, просветишь?

— Охотно, если этот медвежатник не будет пускать в ход свои кулаки, а ты, дружище Шарль, не лишишь меня своего благорасположения.

Ганелон явно издевался, но Шарль и на этот раз сдержался, так велико было его желание узнать, что готовится.

— Я тебя потом лишу за что-нибудь еще, а сейчас выкладывай.

— Так вот. Красные башмаки полагается надевать императорам во время коронации. Дошло?

— Фью! — присвистнул Ольвед. — Так вот что готовится?

В то время как Харольд и Оврар очумело глядели то на Шарля, то на Ганелона, со стороны дворца послышалось:

— Шарль! Шарль! — И показался аббат Фулрод.

— А вот и подтверждение моим словам, — расхохотался Ганелон.

— Шарль, — аббат слегка задыхался, — пойдем со мной. Отец зовет тебя.

Войдя во дворец, Шарль направился сначала к матери, намереваясь задать ей несколько вопросов, и застал ее примеряющей новое платье из блестящего шелка с золотым шитьем, плотно охватывавшее шею и запястья и ровно ниспадавшее книзу. Было видно, что ей трудно и непривычно в нем двигаться. Но также было заметно, как она радовалась при этой примерке, как гордо старалась вышагивать. В этом платье Бертрада была необыкновенно хороша, и Шарль не смог сдержать чувства восхищения матерью. А та чуть преклонила колено, так, ей казалось, делают настоящие аристократки, и улыбнулась сыну.

— Мама! Мама! Какая же ты красивая!

— Да, это так, сын. Впрочем, тебе тоже надо переодеться. Предстоит церемония. Пройди к отцу, он ждет тебя.

Шарль прошел в комнату отца и застал того с малюткой Карломаном на руках.

— Собирайся, Шарль. Предстоит церемония торжественной коронации. Святой Отец, Папа Римский, согласился помазать меня на царство, а также и вас, тебя и Карломана.

Шарль так и не понял до конца, что все-таки предстоит, но выяснять не стал, решив, раз он в этом участвует, то все увидит собственными глазами. Тем более отец никогда не любил лишних вопросов.

В тот же день весь двор снялся с места, а за ним потянулись толпы любопытствующих.

Неподалеку от Парижа находился монастырь Святого Дениса, или Дионисия, как называли его оставшиеся здесь потомки галло-римского населения. Святого Дениса-мученика, принявшего смерть лютую через отсечение головы, но не отступившего от веры Христовой, провозгласили покровителем Парижа. Его святейшество Стефан уже был там и ждал их к вечерней мессе.

По окончании мессы Бертрада попросила Шарля остаться с ней и помолиться на ступенях алтаря. Мальчик, и так чрезмерно взволнованный всем происходящим, хотел побродить по окрестным лесам и успокоиться.

— Останься со мной, прошу тебя, — сказала Бертрада и мягко добавила: — Может статься, дорогой мой сын, скоро придет время, когда ты не сможешь поступать только так, как ты хочешь, так, как ты делал до сих пор.

Для полной уверенности, что он останется, она взяла его неловкую руку своими мягкими пальцами. От нее исходил запах чистых волос и свежего полотна. И он остался. Зажженные свечи являли чарующую мозаичную картину в апсиде. Там обезглавленный святой Денис шел забирать свою голову из-под ног дюжего меченосца. Многие из тех, что остались, с восхищением смотрели на блистательную женщину и рослого мальчика, стоящих на коленях и погруженных в молитву. Худенькая стройная девочка, его сестра, с веснушками и распущенными волосами, подошла к Шарлю. Ее серые глаза были устремлены на него в немом обожании. Не обращая на сестру никакого внимания, он склонил голову с королевским достоинством и застыл рядом с матерью.

Шарль стоял на коленях перед усыпальницей святого Дениса и не сомневался, что тот сейчас у трона Господа нашего всесильного и всемогущего. Но перед глазами его вставала и другая картина: коленопреклоненный Стефан, призывающий на помощь силу оружия.

Меч и вера. Которая из этих сил возобладает? Или обе они должны идти рядом, рука об руку, и тогда только восторжествуют и создадут Царство Божие на земле?

2

День церемонии выдался солнечным и жарким. Сухой сладковатый запах сена доносился с придорожных полей. Шарль всегда называл июль месяцем сена. В полях никто не работал, потому что все собрались у церкви Святого Дениса, толпясь вокруг. Каменное здание не могло вместить всех желающих поглазеть. До них доносились трубные звуки нового органа. Инструмент прибыл из далекого Константинополя, и, хотя он шипел и хрипел, не услышать его мог только мертвый, да и тот бы, наверное, поднялся, потому что орган звучал как труба архангела.

О, никогда до этого мальчик не переживал подобной славы: его статная красавица мать, едущая верхом к ступеням храма, чтобы не испачкать, не порвать новое платье; отец с сурово-непреклонным и в то же время величественным выражением лица; стражники с пурпурными перьями на сверкающих шлемах, оттесняющие толпы уже изрядно подвыпивших людей в стороны; и он, Шарль, Карл, Каролюс, как называет его Папа, в красных башмаках и расшитом золотом манто.

Он долго стоял за спинами отца и матери, пока Папа Стефан в белоснежной мантии и высокой тиаре освящал новый алтарь храма, выложенный из полированного мрамора. Шарль многого не понимал из произносимого, но все же догадался, что старый Стефан взывал к всемогущему небесному воинству и просил дать власть алтарю над апостолами, архангелами, святыми, мучениками и другими служителями Божьими.

Наконец Папа закончил и подозвал Пипина к алтарю. Тот подошел и медленно и торжественно опустился на колени.

— Будь славен, король франков, патриций римский! — Голос Папы слегка подрагивал от напряжения, звенел и раскатывался под каменными сводами. — Будь славен! — При этом Стефан капнул сладко пахнущим маслом на лоб Пипина, помазав того на царство, как много сотен лет назад другой человек, Давид, был точно так же помазан на царство в сияющем золотом Иерусалиме. — Будь славен!

Затем Шарль увидел, как Папа подозвал Бертраду и капнул маслом на ее прелестно склонившуюся головку. Отныне она не женщина простой крови, а королева франков. Какой гордостью осветилось лицо матери, когда, обернувшись, она обвела взглядом примолкшие ряды владетельных сеньоров. И Шарль понял, что порой неосознанно, но всегда мать стремилась к этой цели, стремилась встать в один ряд с жеманницами солнечной Тулузы и южанками Прованса, считавшими себя подлинными потомками римских аристократок. Да, влиятельная королева франков существенно отличалась от той кроткой любовницы, родившей когда-то Шарля, а затем и Карломана.

Подошла очередь Шарля, и он едва расслышал слова:

— Vir nobilis, filis regnatoris, patricius Romanoram!

Сердце мальчика дрогнуло. Его провозгласили благородным королевским сыном и патрицием римским. Он не знал, что значит «патриций». В то мгновение он думал о капельках холодного масла, упавших в его густые волосы, и о том, что его назвали благородным сыном Пипина. Его. Его одного. Кёрла. И Шарль дрожал от счастья, возвращаясь на свое место рядом с аббатом Фулродом. Но уже в следующую секунду эта недолгая, по-детски непосредственная радость куда-то исчезла, провалилась. Шарль увидел, как старая, усталая женщина поднесла королеве младенца, его брата. Бертрада держала Карломана, а Стефан капнул на него маслом и затем провозгласил благородным королевским сыном и патрицием римским.

Сначала Шарлю захотелось смеяться. Конечно, он помнил слова отца и знал, что помазать должны и его братца, но действительно смешно, как это младенец может быть назван римским патрицием и уж тем более на правах наследника управлять королевством. Затем он увидел лицо матери, буквально вспыхнувшее восторгом, и острый как удар ножа приступ ревности охватил его. То, что было дано ему, не должно принадлежать этому кричащему, визжащему младенцу. Такого просто не может быть. Не должно быть.

Взволнованный, Шарль пропустил большую часть того, что говорил Стефан. С одной стороны, ему нелегко было следовать за словами ученой книжной латыни, но мальчик пришел в себя, расслышав знакомое: «…объявляется королем, как по праву, так и по титулу». А попытавшись вникнуть в дальнейшие слова Папы Римского, немного успокоился, отчетливо разобрав следующую фразу: «Поэтому вы должны быть верны вашему королю и королеве и тем, кто вышел из лона его, а больше — никому!» По крайней мере в словах его святейшества он сопричастен своему отцу. Правда, такую сопричастность делит с ним еще и Карломан, но эту обиду Шарль решил затаить.