Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая Страница 8

Всё это было из разных источников известно Радищеву, занимавшемуся изучением материалов о Михаиле Ломоносове, прежде чем написать о нём своё пламенное слово в книге «Путешествие из Петербурга в Москву».

«Российское могущество должно прирастать Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений Европейских в Азии и Америке», — живо припомнились ему строки учёного, выражавшие его заветную мечту о новом открытии Северных путей России, поразивших Радищева своей глубиной и дальновидностью.

В последние годы своей жизни Михайло Ломоносов настоял и адмиралтейств-коллегия снарядила правительственную экспедицию под начальством капитанов Креницина и Левашёва, выехавшую для изучения Алеутских островов. Об этой экспедиции Радищеву говорил Григорий Иванович Шелехов, хорошо знавший историю плаваний русских мореходов в тихоокеанских водах.

Не дремало и британское адмиралтейство. Оно снарядило к открытым берегам Америки экспедицию Джемса Кука, чтобы вновь открыть уже известные миру земли и именем короля вступить во владения всем американским побережьем. Как был прав Михайло Ломоносов, верно предчувствовавший, но не доживший до этих событий!

И вот, Джемс Кук, с копией карты плавания кораблей Чирикова и Беринга в руках, появляется близ Кадьяка, встречается на Уналашке с русским мореходом Герасимом Измайловым, который рассказывает ему о главных делах своих соотечественников на американском побережье, не подозревая того, что английский путешественник воспользуется потом его сведениями и выдаст их за свои собственные.

Счастливые обстоятельства. История великих деяний русских в этом краю словно сама шла навстречу Радищеву, помогала ему по-новому осмыслить и понять всё, что происходило здесь двести, сто и пятьдесят лет тому назад. Удивительно было то, что ранее разрозненные и не обобщённые им факты, о которых он многое узнал здесь, в Илимске, принимали стройную систему, связывались в единую и последовательную цепочку событий, говорящих о великих открытиях и преобразованиях России, свершённых на далёких восточных окраинах.

И пока Радищев, не отрываясь, читал эти редкие, сохранившиеся в Илимской канцелярии документы и думал о подвигах русских мореходов, Кирилл Хомутов стоял, не шевелясь, не спуская завороженных глаз со странного человека, не похожего на всех ссыльных, каких ему довелось видеть на Усть-Кутском солеваренном заводе и здесь, в Илимском остроге.

Нет, это был совсем иной человек, умный, любознательный к старине, дворянин в звании, но обходительный с простым людом, как равный ему.

Когда Александр Николаевич отложил бумагу в сторону и окинул взглядом Кириллу Хомутова, тому захотелось сделать для Радищева всё, что он его попросит. Канцелярист очень редко ошибался в людях, а в Радищеве он разглядел человека большой души и ума.

— С Беринговой экспедицией отец мой хаживал, — сказал Хомутов, — до Якутска доплыл и вернулся по болезни… А бумага важная, о делах российских, потому и берегу её…

— О сём надо писать, писать, — страстно проговорил Радищев и подумал о том, что ему пора уже и самому засесть за историю Сибири, рассказать о её героических страницах, не написанных в летописи, о деяниях её сынов — простых и безвестных России людей.

Перед Радищевым встал такой далёкий и в то же время близкий 1782 год. Прошло десять лет, как он написал «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске». Рассказав об открытии фальконетовского памятника Петру Великому, он высказал своё мнение о деятельности этого умного и дальновидного царя, оставившего значительный след в истории государства Российского. Теперь Александр Николаевич вновь подумал об этом же: да, Пётр был, действительно, большим государственным деятелем, заслужившим название мужа необыкновенного и великого — человек с сильной волей и характером, остроумный и храбрый царь с широким русским размахом и необузданной, смелой предприимчивостью.

— По Петрову Указу Беринг ходил с экспедицией в Северные моря, — сказал Радищев. — Он дал стремление вперёд столь обширной громаде, как Россия, которая до него не имела широкого действия и выхода к морям.

Александр Николаевич немного помолчал и добавил:

— Пётр Первый, много заботясь об общественных связях, обращал свои законы на торговлю, мануфактуры, морское и сухопутное войско. В судах учредил порядок течения дел, но ось, так сказать, на коей всему вертеться должно, оставил прежнюю…

Кирилл Хомутов несколько раз согласно тряхнул густой бородой и вставил:

— Царь царём, Александр Николаич, но он без народа никуда, как без рук. По царёву Указу Беринг в Северные моря хаживал, зело похвально. Скажу тебе и допреж Беринга и Чирикова простые люди оставили в тех далёких краях свой след…

— Кто же? — полюбопытствовал Радищев.

— А-а, кто же? Казаки! Что Илимск, что Братск, аль Усть-Кутский острожек их руками поставлены. Ты загляни-ка в нашу походную казачью церковь, там знамя-хоругвь есть. Казаками сюды принесено… Дело первооткрывателей Сибири Ермаковых сподвижников они распространяли. В моём сосновом ящике много бумаг о тех далёких годах лежит… Будет время — почитай; узнаешь такое, что дух захватит…

— Спасибо, порадовал меня, Кирилл Егорович, — сказал Радищев, загоревшийся желанием быстрее познакомиться с архивными бумагами илимской канцелярии.

— Ленский казак наш земляк, Ерофей Хабаров на стругах своих в тех Северных морях плавал… А поморы Ломоносовы? Что мужики-казаки?!! Баба, говорили, с тем Берингом в Северной экспедиции была, Марья Прончищева, баба-а!..

— Откуда такие познания? — удивлённый услышанным, спросил Александр Николаевич.

— Из бумаг да из уст бывалых людей, что проезжали через Илимск. Один одно скажет, другой — другое, а голова моя — кладовая, всё вбирала… — и признался, — сам думку держал политиканствовать, да царёва служба к канцелярской скамье приковала…

Старик прозорливо заметил:

— Вижу, большой к сему интерес имеешь, взгляни ещё бумагу…

Это была переписка воеводской канцелярии с другим участником Северной экспедиции — с Герардом Фридрихом Миллером. Две промемории академика, писанные им из Братского острога Илимскому воеводе об оказании помощи людьми и провизией.

Пытливый и жадный до славы Миллер! Книга его об истории Сибири была среди книг, привезённых Радищевым в Илимск. Он ещё поспорит с Миллером, он напишет по-другому историю этого замечательного края и покажет, что её творил народ, что сущность и содержание истории есть жизнь, деяния народные. Да, он будет писать повествование о приобретении Сибири! Радищев увидел, как подвиг за подвигом встаёт история россиян, устремившихся в Сибирь, начиная с походов Ермака Тимофеевича и кончая знатными мореходами Григория Ивановича Шелехова. Он покажет в своём сочинении, в чём состоит величие духа россиян, в чём твёрдость народного характера, благоприятствовавшие их победным походам!

Кирилл Хомутов разохотился и поднял ещё одно дело. Он показал документ о картофеле, завезённом в Сибирь и Илимск по Указу Сената в 1766 году.

Это были два печатные наставления, рассылаемые вместе с семенами картофеля. В одном из них описывалось, каким образом «отправленные зимою земляные яблоки, дорогою от замерзания хранить и по привозе в определённые места до наступления весны содержать». В другом предписывались правила о «разведении земляных яблок потетус именуемых».

Радищев взял наставление и с любопытством прочёл его. Оно гласило:

«…Из перенесённых в Европу американских плодов, ни который так хорошо во всяком климате не родится, а в рассуждении великой его пользы так не спорен, как сей род земляных яблок, который земляными грушами, а в иных местах тартуфелями и картофелями называются…

Они тем важные в домостроительстве и для деревенских жителей, а наипаче, где ржи, пшеницы, гречи и прочего известного хлеба весьма мало или ничего не родится, свободно растут и так размножаются, что никакая ненастная погода росту их не препятствует…»

— Растёт? — спросил Радищев.

— Сей забавой не потребно тут заниматься, — вставил Аверка до сих пор молчавший.

— Аверка! — прикрикнул на него Хомутов, — молчать, в такие разговоры не встревать, — и, обращаясь к Александру Николаевичу, продолжал, — пытали, но помёрзли…

Радищев вспомнил, как в Иркутске, в саду Лаксмана видел величиной в кулак и больше картофелины со странной и необычной табличкой, написанной по латыни: «Potetus». Тогда Александр Николаевич не придал особого значения этому. В Европейской России картофель упорными трудами членов Вольного Экономического Общества привился и рос хорошо. Он спросил тогда жену Лаксмана, сопровождавшую его по теплице, как растёт картофель в Сибири, и узнал, что его росту мешают заморозки. Теперь вопрос о картофеле ещё больше заинтересовал его. Он решил, что весной во что бы то ни стало разведёт в своём огороде картофель и овощи, попытается их вырастить.