Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов Страница 8

— Э, старый пень, — беззлобно сказала мать, укутываясь в платок. — Всю ночь его карало, а туда ж… Куда и влезает-то? Ты, Ваня, не будь таким, как батька-то.

Ивану было грустно и смешно. Мать ему говорит, как непутевому парню, а не мужику, тридцати с лишним лет, который прошел и Крым и Рым.

Отец, допев складуху, свалился со скамьи на пол и захрапел.

— Ой, Вань, ты его на брюхо положи, — запричитала мать. — А самогоновку-то эту надо подале прибрать. Найдет, выжрет всю. Околел бы, от самогоновки-то, так я бы и реветь-то не стала! Похоронила бы, да и ладно, без него и жить лучше.

Оставив отца спать, Иван решил пройтись по деревне, посмотреть — что там и как. Набросив на плечи шинель и, по въевшейся в плоть и кровь привычке, сунул за пояс армейский наган, пошел от одной околицы до другой. Иван шел, осматривая покосившиеся дома, заброшенные колодцы. По сравнению с девятьсот седьмым или даже семнадцатым годом — грустное зрелище. Парочка построек, выглядевших приличнее — под железными крышами и с крашеными ставнями, дело почти не меняло. От гулянки стало тоскливо. Так тоскливо, что пожалел недопитый самогон, и накатилась досада на отца.

"Вот сволочь старая, — подумал Иван. — Бабу мою драл, самогон выжрал". Но, рассудив здраво, решил, что обижаться грех — не пропадать же добру? (Хоть самогонке бесхозной, хоть бабе.)

— Эй, мужик! Стой, кому говорят! Документы покажи! — услышал Иван грозный окрик и нехотя поднял глаза на смирную кобыленку, на которой сидел некто в кожаной тужурке. Судя по ремню с провисшей кобурой — начальник. Под фуражкой с синей звездой имелась и морда — толстая, с короткими белесыми усиками. Таких вот, толстомордых и наглых начальников Иван не любил. Вроде плохого ничего они ему не сделали, а все равно не любил.

— Ты чё, оглох?! — рыкнул толстомордый. — Я кому сказал — документы покажи!

— А ты что за прыщ, чтобы я тебе документы показывал, а? — усмехнулся Иван, не особо испугавшись. Судя по чалой лошадке — это и был начальник тутошней милиции. Ну, не хрен и начальник! — Тебе по уставу положено — прежде чем документы требовать, самому представиться надо!

— Ты чё, мужик, против Советской власти идешь? — вызверился толстомордый, кладя руку на кобуру. — А ну-ка, руки живо поднял и встал смирно! Э, да ты че…

На начальника смотрело дуло нагана. Иван, не расстававшийся с оружием ни днем, ни ночью, выхватил свой револьвер раньше, чем начволмил отстегнул непослушный клапан.

— Ну вот, а теперь с лошади слезай, мандат показывай, — приказал Николаев толстомордому.

Зотин слез с кобылы с кряхтением, как столетний старик. Чувствовалось, что ему страшно, но продолжал хорохориться. Разворачивая мандат, милиционер пригрозил:

— Ты знаешь, что тебе будет за угрозу оружием представителю власти? Под трибунал пойдешь!

— Я же не знаю, кто ты такой — может, бандит с большой дороги?! — возразил Николаев, забирая мандат: — Щас прочитаю, там и решим… Так… предьявитель сего, Зотин Владимир Иванович, действительно является начальником Абакановского волостного отделения милиции Череповецкого уездупрамилиции Череповецкой губернской милиции Народного комиссариата внутренних… Подпись — начальник отдела управления Череповецкого губисполкома Курманов. Курманов… — раздумчиво повторил Иван, возвращая мандат Зотину. — Это не Лешка, тьфу, не Алексей ли Николаич будет?

— Ну, — настороженно кивнул начволмил, забирая документ и посматривая на оружие, которое Николаев до сих пор не выпустил из рук.

— Вона… — протянул Иван, убирая наган и доставая свои документы: — Ну, тогда, мил-друг, извини! Вот справка моя.

Зотин, жадно схватив бумажку, зашевелил губами, читая. С трудом осилив сведения о том, что справка выдана демобилизованному командиру взвода РККА, не то чтобы подобрел, но успокоился. А успокоившись, обнаглел:

— Оружие сдай и шагом марш со мной, в волость!

— А чего я там не видел? — хмыкнул Иван. — Никак контрреволюцию мне пришить хочешь? Нет, мил-друг, не выйдет. Справку ты мою видел, а на оружие у меня тоже документ имеется. Вишь, оружие-то у меня какое?

Начволмил отшатнулся, когда Иван вновь выхватил револьвер, но, углядев серебряную пластинку на рукоятке, украшенной гравировкой: "Командиру взвода РККА тов. Николаеву И. А. от командующего фронтом М.В. Фрунзе", сник и зачмокал толстыми губами.

— Видал? Ты что, начальник милиции, против товарища Фрунзе? Или супротив самого товарища Троцкого? Али ты демобилизованных красных командиров не любишь?

— А! — протянул начволмил после паузы. — Ну, тогда — да. Тогда — ошибочка вышла…

Иван кивнул и, слегка повеселев, решил подшутить над милицейским начальником.

— Я, товарищ, на тебя жалобу напишу! — неожиданно строго изрек бывший комвзвода.

— За что? — опешил тот.

— Как за что? Во-первых, за то, что револьвером мне в харю тыкал, не представившись как положено. Я ж человек темный, тебя в личность не знаю. А вдруг ты бандит? А ежели бы я тебя пристрелил? Это что ж, из-за тебя я должен под расстрельную статью идти? Ну, под расстрел бы меня, красного командира, не подвели, но и в допре из-за тебя сидеть невелика радость. А во-вторых, за хамство, проявленное по отношению к рядовому гражданину, которого рабоче-крестьянская милиция должна всемерно защищать. А в-третьих, за самогонку, которую ты сегодня с утра пораньше выпил у неизвестной мне гражданочки деревни Демьянка!

— Ну, ты, мужик, даешь… я хотел сказать, — поправился начмил, — ты, товарищ Николаев, кругом неправ! Не обязан я представляться, коли подозрительную личность вижу, понял? И самогонку не пил!

— Вот видишь! Бывший красноармеец с фронтов Гражданской войны пришел, на которых кровь проливал, а ему наган в харю — подозрительная, мол, личность! Мне-то что, по политической части мне все равно ничего не будет. Я ведь на голову раненый, у меня и справка есть. Под политику меня и Чека подвести не сможет. Не,