Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) Страница 80

— Проси, чего хочешь. Вот, посмотри, как убрана эта комната, — это все мое, все добыча из Бара; на шести конях привез я это сюда для тебя. Проси, чего хочешь: золота, драгоценных камней, парчи, послушных рабов. Я богат, у меня своего добра немало, а Хмельницкий для меня ничего не пожалеет, и Кривонос не пожалеет; ты жить будешь, как княгиня Вишневецкая; я для тебя добуду десятки замков, половину Украины подарю тебе… Я хоть и казак, не шляхтич, но все же бунчужный атаман, за мной пойдут десять тысяч казаков, поболее, чем за князем Еремией. Проси, чего хочешь, только бы ты не стремилась уйти от меня, любовь моя, жизнь моя!

Княжна приподнялась с подушек. Лицо ее было смертельно бледно, но в глазах горело твердое решение.

— Если вы хотите моего ответа, — сказала она, — то знайте, по, если б мне было суждено целый век пробыть в плену у вас, то и тогда я не полюблю вас, не полюблю, клянусь Богом!

Богун с минуту боролся сам с собою.

— Не говори мне таких слов, — сказал он севшим голосом.

— И вы не говорите мне ничего о своей любви, не оскорбляйте меня, Я не для вас.

Атаман встал.

— А для кого же ты, княжна Курцевич? Кому бы ты досталась в Баре, если б не я?

— Кто спас мне жизнь, чтоб заключить меня в неволю, опозорить меня, тот враг мой, а не друг.

— Ты думаешь, что холопы убили бы тебя? Нет, о, нет! Подумать страшно.

— Меня убил бы нож… вы же отняли его.

— И не отдам. Ты должна быть моей!

— Никогда! Лучше смерть!

— Должна и будешь!

— Никогда!

— Ну, если бы ты не была ранена, то после этих слов я сегодня же отправил бы казаков в Рашков за монахом, а завтра был бы уже твоим мужем. Да, да… Мужа грех не любить и не приголубить. Эх ты, панна вельможная, тебя обижает казацкая любовь! А ты кто такая, что считаешь меня холопом? Где твои замки и слуги, и войска? Откуда взялся твой гаев, твоя обида? Я тебя на войне взял, ты моя пленница. О, если б я был холоп, я бы нагайкой научил тебя уму-разуму и без священника насладился бы твоей красой… если б я был холоп, а не рыцарь!

— Ангелы небесные, спасите меня! — прошептала княжна.

А на лице казака все явственнее обозначалась ярость. Гнев окончательно овладел им.

— Я знаю, отчего ты обижаешься, отчего отворачиваешься от меня! Для другого ты бережешь свою девичью честь, да ничего из этого не получится, пока я жив! Нищий шляхтич! Проходимец! Провалиться ему! Едва посмотрел, только прошелся в танце, и всю опутал, а ты, казак, терпи, лбом бейся об стену! Ну да я достану его, шкуру с него сдеру и насмеюсь же над ним! Знай, на ляхов идет Хмельницкий, и я иду с ним и найду твоего возлюбленного, хоть под землей, но найду, а как возвращусь, так его голову вместо подарка брошу тебе под ноги.

Елена уже не слышала последних слов атамана. Боль, гнев, волнение, страх помутили ее ум, и она без чувств вновь упала на подушки.

Атаман все стоял, гневный и страшный, потом вдруг увидел, что голова Елены скатилась с подушек, и из груди его вырвался нечеловеческий крик:

— Сюда! Сюда! Горпина! Горпина! Горпина!

И он упал наземь.

Колдунья не замедлила явиться на зов.

— Спаси! Спаси! — кричал Богун. — Убил я ее, душу мою, солнышко мое ясное!

— Да ты не спятил?

— Убил, убил! — стонал атаман и ломал руки.

Но Горпина, приблизившись к княжне, сразу поняла, что то не смерть, а лишь глубокий обморок, выпихнула за дверь Богуна и принялась приводить девушку в чувство.

Княжна скоро открыла глаза.

— Ну, дочка, ничего, — увещевала Горпина. — Ты, верно, перепугалась сильно; ничего, пройдет. Тебе еще долго на свете жить и быть счастливой.

— Кто ты? — слабым голосом спросила княжна.

— Я слуга твоя, потому что он так приказал.

— Где я?

— В Чертовом яру. Тут пустыня, никого не увидишь, кроме него.

— И ты здесь живешь?

— Здесь наш хутор. Я Донцовна, брат мой подполковник у Богуна, казаков на бой водит, а я тут сижу и буду стеречь тебя в твоем золотом покое. Вместо хаты — терем! Глазам даже больно! Это он все для тебя привез.

Елена посмотрела прямо в лицо Горпины, и оно показалось ей необычайно добрым.

— И ты будешь добра ко мне?

Лицо колдуньи расцвело широкой улыбкой.

— Буду. Отчего нет? Да и ты будь добра к атаману. Он сокол, он славный воин, он тебя…

Тут она наклонилась к уху княжны и шепнула что-то.

— Прочь! — крикнула княжна.

Глава III

На третий день, утром, Донцовна и Богун сидели под вербой, около мельничного колеса, и смотрели на пенящуюся воду.

— Ты будешь ухаживать за ней, стеречь… глаз с нее не спускай, чтоб никогда из оврага не выходила, — сказал Богун.

— От оврага к реке узкий проход, а тут места много. Прикажи засыпать проход камнями, и мы окажемся здесь, как на дне горшка. А я себе дорогу найду.

— Чем же вы тут кормитесь?

— Черемис под скалами сеет кукурузу и ловит птиц в силки. А той, что ты привез, у нас недостатка ни в чем не будет. Ты не бойся; она из оврага не выйдет, и никто о ней не узнает, только бы твои люди не разболтали.

— Я им приказал присягнуть. Они верный народ, не скажут, хоть кожу с них сдери. Но ты сама говорила, что к тебе приходят люди за ворожбою.

— Иногда приходят из Рашкова и из других мест приходят. Но они дальше реки не идут, в овраг войти боятся. Ты видишь кости? Были такие, что хотели войти; вот их кости и лежат здесь.

— Это ты их убила?

— Кто убил, тот убил! Кто хочет ворожбы, ждет у оврага, а я иду к колесу. Что увижу в воде, то и скажу. И для тебя сейчас буду смотреть, только не знаю, покажется ли что… не всегда бывает видно.

— Только чего дурного не увидела бы.

— Если увижу дурное, ты не поедешь. И так бы лучше не ездил.

— Нужно. Хмельницкий прислал мне письмо в Бар, да и Кривонос приказывал. Теперь на нас ляхи идут с великой силой, и нам нужно собираться вместе.

— А когда вернешься?

— Не знаю. Будет большая битва, какой еще не бывало. Или нам смерть, или ляхам. Если нас побьют, то я схоронюсь здесь; мы побьем — заеду за моей кукушечкой и вместе с ней направимся в Киев.

— А если тебя убьют?

— Один раз живем.

— А с девушкой что я тогда буду делать? Зарезать ее, что ли?

— Тронь ты ее только пальцем, и я тебя велю посадить на кол.

Атаман угрюмо задумался.

— Если я погибну, скажи ей, чтоб она меня простила.

— Эх, глупая она, что не любит за такую любовь. Если б мне такой, я бы не ломалась так!

Горпина два раза пихнула Богуна кулаком в бок и ощерилась.

— Убирайся к черту! — крикнул казак.

— Ну-ну! Я знаю, что ты не для меня.

Богун засмотрелся на водяную пену, точно сам хотел ворожить для себя.

— Горпина!

— Что?

— Если я пойду, будет она тужить обо мне?

— Коли ты не хочешь заставить ее полюбить себя силой, по-казацки, то, может быть, и лучше, если ты уедешь.

— Не хочу, не могу, не смею! Я знаю, она руки на себя наложит.

— Так поезжай. Пока она тебя и знать не хочет, а посидит со мной и с Черемисом месяц, два, и ты ей мил покажешься.

— Я не знаю, что сделал бы, только бы она была здорова. Хотел было я попа привезти из Рашкова, обвенчать нас, да боюсь испугается и отдаст Богу душу. Ты сама ведь видела.

— Оставь ее в покое. Да зачем тебе поп и свадьба? Не настоящий ты казак, нет! А мне вовсе не хочется видеть здесь ни попа, ни ксендза. В Рашкове стоят добруджские татары, ты еще им сюда дорогу покажи, тогда век не видать тебе твоей княжны. И что тебе взбрело на ум? Поезжай себе и возвращайся.

— А ты смотри на воду и говори, что увидишь. Говори правду, не таи, даже если меня мертвого увидишь.

Донцовна подошла к плотине и подняла еще один затвор; вода хлынула бурным потоком, колесо начало вертеться с удвоенной быстротой и скоро скрылось в брызгах водяной пыли и пены.

Колдунья вперила свои черные глаза в водоворот и, схватив себя за волосы, начала кричать:

— Гук! Гук! Покажись! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, злой ли ты, добрый ли, покажись!

Богун приблизился и сел рядом с ней. На лице его одновременно обозначились страх и лихорадочное любопытство.

— Вижу! — наконец, крикнула Горпина.

— Что видишь?

— Смерть моего брата. Донца сажают на кол.

— К черту твоего брата!

Богуну хотелось знать совсем другое.

С минуту слышался только бешеный плеск воды.

— Синее лицо у моего брата, синее… вороны его клюют!

— Что видишь еще?

— Ничего. О, какой синий! Гук! Гук! В колесе дубовом, в пене белой, в тумане ясном, покажись!.. Вижу.

— Что?

— Битва! Ляхи бегут перед казаками.

— А я их преследую!

— Вижу и тебя. Ты столкнулся с маленьким рыцарем… О, о!.. Берегись маленького рыцаря.

— А княжна?

— Ее нет. И опять вижу тебя, а при тебе тот, что тебя предаст. Твой вероломный друг.