Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности Страница 81

С трудом успокоившись, он задал последующие вопросы:

— Кто такая Варвара Дмитриевна Симонова?

— Моя гражданская жена.

— Только жена, Литвинцев?

— Только, ротмистр. Запомните это хорошенько и запишите в свой протокол.

— А Сурков?

— Квартирант.

— Из Уфы ты вез оружие в Саратов? Кому?

— На этот вопрос я уже отвечал.

— Подумай хорошенько. Времена сейчас строгие, недолго и галстук схлопотать.

— Не пугайте, я вас не боюсь.

— Не меня тебе бояться, не меня! — вскипел выведенный из терпения Леонтьев. — Бойся виселицы, которая уже стоит там, за красным корпусом, возле кузницы и ждет тебя со всеми твоими тайнами! Ведь не можешь же ты не бояться смерти?

— Не боюсь.

— Увести его, Шмотов! И в камеру с клеткой! Как волка! Как медведя! Все!

У порога Литвинцев обернулся, и ротмистр увидел его глаза — теперь опять совсем другие, светлые, блестящие, полные откровенного презрения и гордого, глубоко осознанного превосходства.

— Вон! — теряя над собой власть, закричал ротмистр. Но дверь кабинета уже захлопнулась, из коридора послышались гулкие шаги конвоя и ледяное звяканье цепей.

— Так в цепях и подохнешь! — крикнул он вслед этому зловещему звону и кинулся к графину наливать себе воды.

После допроса «назвавшегося Литвинцевым» Леонтьев подготовил ряд срочных писем и телеграмм, которые, после подписания их полковником, тут же ушли по своим адресам: в Саратов, Самару, Казань, на Кавказ…

Через три недели из Саратова поступил первый отклик. Тамошний жандармский полковник сообщал в Уфу своему коллеге полковнику Ловягину:

«Изображенный на возвращаемой фотографической карточке Литвинцев известен вверенному мне управлению как активный член местной организаций РСДРП. Агентурные сведения указывали, что он социал-демократ-большевик, имеющий связи с уфимской боевой организацией названной партии, с которой он, проживая в Саратове, поддерживал письменные сношения. В г. Саратове он значился прописанным под именем мещанина гор. Уфы Василия Козлова…»

Начальник Самарского районного охранного отделения, получив известия об аресте в Раевке опасного боевика-бомбиста, не преминул подключиться к операции, но имея весьма скудные данные, просил обстоятельного доклада и внешних примет арестованного. Леонтьев составил для него подробную информацию. Что же касалось примет, то они были следующими:

«…роста 2 аршина 51/2 вершка, лицо чистое, волосы на голове темно-русые, а усы черные, глаза серые и на правой стороне шеи шрам…»

Шли донесения из Казани, Перми, Самары, Саратова, лишь эриванские жандармы с ответом тянули. Пришлось напомнить — раз, другой, и вот, через три месяца, откликнулись и они, многое проясняя и в то же время еще больше осложняя непростое дело Литвинцева.

С е к р е т н о

18 апреля 1908 г.

Начальнику Уфимского губернского жандармского управления.

По имеющимся у меня сведениям, проживавший в городе Саратове… и назвавшийся при задержании Литвинцевым состоял на военной службе в г. Баку и дезертировал из части вместе с двумя другими нижними чинами, ограбив пороховой погреб, причем все похищенное было передано революционным организациям, и что Литвинцев в действительности есть Петров, сын ветеринарного фельдшера Петрова, проживавшего в Хвалынском уезде в селе Терёшке, у которого он возможно и скрывался после бегства из части.

При проверке указанных сведений оказалось, что в селе Дворянской Терёшке, Хвалынского уезда, действительно проживает фельдшер Дмитрий Петрович Петров, который заявил, что у него есть сын Иван, который служит уже четыре года во флоте в г. Кронштадте, в минной команде, взят на службу в заштатном городе Плесе, Костромской губернии, и что теперь, в течение целого года, он будто бы не имеет о нем никаких сведений. В карточке лица, назвавшегося Литвинцевым, он своего сына не признал…»

Читая эти строки, ротмистр Леонтьев снова, в который уже раз, вспомнил полковника Яковлева. Прав, ох как прав был старик, когда подозревал в этом Литвинцеве совсем не беспаспортного бродягу! Беглый военный матрос — это, согласитесь, нечто совсем другое. А как он оказался в каспийской флотилии? Что было в Кронштадте и после него? И какие дела привели его на Урал?

Письмо эриванцев захватило Леонтьева, и он стал читать дальше:

«Начальник Бакинского губернского жандармского управления на запрос мой… уведомил, что в ночь на 28 августа 1906 года действительно из караульного помещения Каспийского флотского экипажа было похищено 10 винтовок, а из склада 400 револьверных патронов, 10 дистанционных… трубок, а также еще 14 винтовок, бывших на вооружении членов караула…

В ночь происшествия дневальным был матрос Иван Дмитриев Петров, крестьянин Костромской губернии, Нерехватского уезда, деревни Горотково, вызвавшийся на дневальство добровольно, вне очереди, который с другими часовыми Миклиным и Пушкаревым скрылись, оставив во дворе казармы свою форменную одежду. Они, как надо полагать, и были участниками ограбления припасов и оружия с неизвестными лицами.

В ночь ограбления наружными часовыми стояли матросы Лучко и Лукин, а внутренними Миклин и Пушкарев.

Оставшийся на месте караул был предан Военному суду и понес наказание. Петров же, Миклин и Пушкарев оставались не разысканными и на суде не фигурировали.

Изложенное несомненно подтверждает, что задержанный под фамилией Литвинцев есть в действительности Иван Дмитриев Петров…

Переварив прочитанное, ротмистр Леонтьев направился к полковнику Ловягину.

— Вы читали это, Николай Николаевич? Что скажете?

— А вы сами, голубчик, что скажете? Давайте подумаем вместе.

— Я полагаю, что эти сведения в корне меняют все дело. Конечно, новое дознание потребует немалой работы, но тогда нам может открыться такое…

— Нет, нет, только не это! Это же опять — месяцы и месяцы. А разве вооруженного побега из тюрьмы и принадлежности к боевой организации недостаточно для виселицы?

— Вполне достаточно. Но использование Литвинцевым при побеге оружия не доказано.

— В чем же дело? Докажите! И не тяните, пожалуйста, с этим делом. Завершайте дознание и — к прокурору. В наше горячее время работать нужно четче, Иван Алексеевич!

Собирая со стола свои бумаги, Леонтьев уточнил:

— Значит, виселица, господин полковник?

— Если бы это было возможно, я осудил бы этого вашего Литвинцева не к одной, а к трем виселицам сразу. Жаль, что человека можно повесить только один раз!..

Глава тридцать четвертая

Почтальон с телеграммой появился перед самым вечером. Из телеграммы Варя поняла, что Петр схвачен, и бросилась в комнату его товарища Суркова. Тот первым делом принялся собирать оружие и заготовки для бомб, хранившиеся в его комнатке под кроватью. Сложив все это в две сумки, куда-то ненадолго исчез, а, вернувшись, горячо посоветовал:

— Бегите, Варвара Дмитриевна, немедленно бегите! Переночуйте у кого-нибудь из друзей в городе, а утром — на поезд. А еще лучше — этой же ночью. Давайте я помогу вам собраться.

Они начали укладываться, но руки ее не слушались, брали не то и не так. Все приходилось перекладывать и дважды, и трижды, а тут явилась и полиция. Начался обыск.

Появление полиции, причем такое стремительное, лишний раз подтверждало, что Петр взят и взят прочно. Ладно бы еще без оружия, думала она и в то же время сама не верила в это: Петр уехал за оружием, кроме того он был вооружен сам, и не такой он человек, чтобы дать взять себя безнаказанно.

По всей вероятности, была свалка, возможно Петр ранен или даже убит. Сейчас это модно — расправляться с революционерами на месте, безо всякого суда…

Эта мысль, эта тревога, этот страх за мужа не давали ей покоя. Поэтому она совершенно не интересовалась ходом обыска, а когда сказали, что они с Сурковым арестованы, молча оделась и под конвоем стражников вышла из дому.

Уже в тюрьме подумала о дочери: хорошо хоть Ниночка осталась у саратовских знакомых, иначе и ее пришлось бы брать с собой в тюрьму. Знакомые, конечно, будут в недоумении, — оставила на пару дней в связи с переездом на новую квартиру, а все нет и нет. Но, узнав в чем дело, все поймут и пропасть девочке, не дадут. К тому же держать ее долго не должны, ведь кроме «тенденциозных» книжек да еще кой-какой мелочи у нее в квартире ничего не нашли. Разве что задержат по делу Петра?

И опять ее начинал терзать страх за судьбу мужа: По привычке она продолжала называть его Петром, хотя давно знала его настоящее имя — Иван. Привык к этому и он сам.

Через несколько дней ее и Афанасия Суркова повезли в Уфу. Стало быть, Петр находится в уфимской тюрьме, решила она. И не ошиблась: по прибытии сюда ей объявили, что арестована она по делу задержанного ее «сожителя» Петра Литвинцева, содержащегося ныне в уфимском тюремном замке. Ответить на ее вопросы об обстоятельствах этого дела и о самочувствии Петра отказались. Ни переписки, ни свиданий как подследственным им тоже не полагалось, так что переезд из Саратова в Уфу мало что менял в ее положении. Правда, теперь появилось ощущение, что они рядом, близко, может, всего лишь через стену друг от друга, и самое главное — она теперь знала: Петр жив.