Валентин Пикуль - Баязет Страница 83

………………………………………………………………………………………

Дениска резал тридцать шестого барана. Тридцать пять баранов уже лежало, шерстисто курчавясь, с перерезанными глотками, и казак задрал башку тридцать шестого.

– Не ори, дурной, – шепотом стращал Дениска барана, от страха заблеявшего под ножом.

Кровь животных под луной казалась густо-черной. Она чавкала под ногами казака, липкий нож увертывался из пальцев. Бараны покорно приносили себя в жертву русскому гарнизону. Взвалив на плечи по туше, люди волокли еще теплую добычу в крепость,

– Будя резать-то, – шепнул Участкин казаку, – всех и не перетаскаешь.

– Зови еще людей, – ответил, входя в азарт, Дениска. – Настругал я для вас закуски, только вот, жалко, чихиря не предвидится…

Евдокимов поддал ему кулаком сзади, предупредил:

– Тише ты. Под мостом пикет сидит – услышат!

Неожиданно в соседней сакле хлопнули двери, и хозяин баранов, заглянув через плетень изгороди, поднял суматошный крик. Хватая с земли тяжелые камни, стал швырять их в казаков. Удачно смазал булыжником Дениске по уху и орал во всю глотку, призывая турок на помощь:

– Эй, ярдыма-а! Барада руслар!..

Дениска скинул с себя ношу, поднял винтовку:

– На, собака! – Выстрел грянул, и в ответ отовсюду раздались крики редифов-пикетчиков.

– Держись скопом! – скомандовал юнкер. – Бежим…

Кинулись обратно к реке, но от моста их встретили выстрелами, и один солдат со стоном покатился в ущелье оврага. Евдокимов повернул людей в сторону, повел их, петляя между брошенных саклей, к майдану. Мельком заметил, что не все оставили баранов и бегут вместе с ношей, которая колотит их по согнутым спинам.

– Бросай их к черту! – крикнул он.

Вдоль майданных рядов их встретили опять выстрелами. Свернули круто в пожарище Армянского города. Не сговариваясь, заскочили в саклю. Дениска Ожогин обошел ее вдоль стен, размахивая кинжалом.

– Никого нет, – сказал он, задыхаясь. – В углу камыш свален… Не запирай дверь, ромашка персицкая, – зашипел он на Участкина. – Пущай открыта, чтобы турка не сразу догадку имел, куды мы сховались!

Дверь оставили нараспашку. Евдокимов велел охотникам укрыться в заднем приделе сакли, а камыш раскидать у самого входа перед порогом.

– Коли забредут сюда, – пояснил он, – мы услышим, как только камыш захрустит… Сколько нас здесь?

Сосчитались. Оказалось, тринадцать.

– А сколько нас было? – спросил Евдокимов.

– Не до счету сейчас, ваше благородие… Кажись, идет уже кто-то, – прислушался вахмистр.

У дверей зашуршал камыш, грянул в темноту сакли проверочный выстрел, и рядом с юнкером вскрикнул под пулей солдат. Турок громко позвал своих, и тут же был добит штыками. Его оттащили за ноги, чтобы не мешал, приперли дверь палками.

– Пропали мы… – отмахнулся вахмистр.

Из дверей, пробиваемых пулями, летела острая щепа. Через рваные дыры завиднелось небо. Потом в двери застучали тяжелые камни.

– В сторонку отойди, братцы, – распорядился Евдокимов. – Стой побоку, чтобы не задело…

Из-за двери донесся голос:

– Открой, урус! Мы не плохой осман, мы хороший черкес будем… Мы свинина вчера кушал!

В руке юнкера единожды (экономно) громыхнул револьвер.

– Шкуры, – сказал он. – Шамилевские выкидыши!..

Дениска Ожогин добавил по дверям из своей винтовки, присел на корточки, обшаривая карманы мертвого турка.

– Уйди от падали! – сказал ему вахмистр.

– Дело воинское, – ответил Дениска, переправляя кисет с табаком себе за пазуху. – И стыда в этом у меня нету, если покурить хоцца… Сам же просить будешь!

Дверь затрещала под ударами камней и горстями «жеребьев». Потом турки начали разбирать стену сакли, чтобы проникнуть внутрь.

– Прихлопнут нас, – загрустил Трехжонный. – Чует сердце мое, что остатнюю ноченьку ночую… Ладно, Дениска, отсыпь мне самую малость. А я кремешком огонька тебе выбью…

Рассвет уже близился. Спокойный и ясный, он пробивал тонкие лучи через пыльные щели. Турки то начинали отчаянно колотиться в двери, стреляя наугад внутрь дома, то отдыхали, о чем-то возбужденно споря и ругаясь. Но вот в передней комнате сухо зашумел камыш.

– Ребята, бей! – крикнул Евдокимов.

В ответ – шлепки падающих тел и глухие стоны. Сквозь щели замерцал огонь.

– Жарить будут, – сказал Дениска. – Это, пожалуй, хужее!

– Бей! – снова выкрикнул юнкер, и огонь потух…

Так они досидели до рассвета, пока турки не отступили в глубь развалин города, принужденные к тому меткими выстрелами с фасов крепости. Таясь от пуль, охотники выбрались к реке, но внутрь цитадели было уже не проникнуть: пикеты строго следили за всеми тропинками. Тогда решили провести целый день возле воды, в глубине прибрежного оврага, и с болью в сердце наблюдали, как турки вывозили на мост арбы, груженные падалью, и сбрасывали трупы в реку.

С наступлением темноты охотники вернулись в крепость, словно побывав на том свете, и юнкер Евдокимов сказал:

– Назар Минаевич Ватнин, как всегда, прав: блокада цитадели не такая уж тесная, и вылазка для боя с противником вполне возможна!..

Здесь еще лежали снега. А на снегу были следы: и дикий барс, и горный козел бродили там, где шли сейчас люди…

Арзас Артемьевич запахнул бурку, кликнул адъютанта.

– Душа моя, – сказал генерал, – прикажи в обоз ломать фуры. Пусть матери разводят костры и греют детей. На походе вели солдатам нести детей, чтобы женщины и старики имели отдых… Сделай так, душа моя!

Тер-Гукасов был без шапки, и ветер шевелил его седины – первые седины, которые он нажил в этом страшном походе. Громадный багратионовский нос, унылый и лиловый от холода, делал лицо генерала немножко смешным и совсем не воинственным.

– Вай, вай, вай, – протяжно выговорил Арзас Артемьевич.

Да, карьера генерала была испорчена. Пусть даже отставка. Он свой долг исполнил перед отечеством и может спокойно доживать век в своем имении. Пусть. Да, пусть… Что ж, давить виноград и стричь кудлатых овец – это ему знакомо еще с детства.

– Вай, вай, вай! – сказал генерал. – Какие мы, армяне, все бедные люди…

Среди полководцев Кавказского фронта генерал от кавалерии Арзас Артемьевич Тер-Гукасов был самым скромным и самым талантливым. Это он, еще задолго до похода, предложил двигать армию прямо на Эрзерум, что и было единственно правильным решением. Но его не послушались – армию раздробили на три колонны, и вот теперь бредет его эриванский эшелон, ступая опорками разбитых сапог по следам барса и горного оленя…

В последнем приказе ему писали: «Не стесняйтесь могущими быть у вас большими потерями…» Впрочем, у Арзаса Артемьевича хватало умения вытаскивать хвост из капкана. А хвост у него был теперь большой: несколько тысяч армянских семейств. Мудрые старухи, тихие дети, печальные жены. Чтобы спасти их от турецкой поножовщины, он в бою под Эшак-Эльси послал в сражение денщиков и музыкантов.

– Вы не бойтесь, – сказал он им, – умирать совсем не страшно!..

И вот теперь Баязет в осаде, его колонна в окружении, а сам он поседел. Тонкими струями плыл в небо дым – жгли обозные фуры. Детям (он понимал это) нужна кашка. Когда не плачут дети, тогда не плачут и матери. А когда плакали женщины, генерал забирался в бурку и тоже плакал от жалости к своему умному и доброму народу, который имеет несчастье жить рядом с турками…

– Арзас Артемьевич, – к нему подошел адъютант. – Казаки князя Амилахвари перехватили игдырского лазутчика. Баязет еще держится!

– Спасибо, душа моя. Баязет свои ключи закинул в море, и туркам, я вижу, никак не подыскать отмычек. Пошлите конный разъезд по нашим следам, чтобы казаки подобрали больных и отставших.

Высоко в горах, с отшельнического подворья Эчмиадзинского монастыря, колонну Эриванского отряда встретили вооруженные монахи-грегорианцы. Возглавлял монахов старый друг Тер-Гукасова, когда-то лихой конногвардеец князь Вачнадзе, скрывшийся от мира в ущельях после стыдной истории, связанной с бриллиантами одной петербургской красавицы. Монахи встретили солдат и беженцев вином и медом, дружно поскакали на лошадях по самому краю пропасти, паля из ружей в небо. Под вой ветра, тянувшего из ущелья, поручик Вачнадзе, а ныне смиренный старец Иосиф, прокричал генералу:

– Дорога свободна и дальше, Арзас! На Зорский перевал не выходи, вытягивай обоз к Караван-сарайскому кордону. Мы уже вторую неделю бережем эту дорогу для тебя.

Тер-Гукасов обнял монаха-воина, и острые железные вериги на груди бывшего повесы гвардейца кольнули его через грубую рясу отшельника.

– Позволь, душа моя, я оставлю на твоем подворье больных и слабых. Сумеешь ли защитить их от резни султанских «баш-ягмаджи»?

– Раньше я служил не только богу, – скромно ответил Вачнадзе. – Куда ты спешишь с таким обозом? Тебя ждут в Баязете!

– Нет, душа моя! – Генерал взмахнул плетью в сторону синевших гор. – Пусть Баязет терпит, пока я не довел этих несчастных до русских кордонов…