Роберт Паль - Бессмертники — цветы вечности Страница 83

— Ты знаешь этого человека? Кто он?

— Не знаю, господин ротмистр. Никогда не видел.

— Спасибо тебе, брат мой, — поклонился Литвинцев и ему.

После Густомесова у клетки оказался Иван Артамонов. Он был все так же сосредоточен и невозмутимо спокоен, словно находился не в тюрьме накануне казни, а в родном златоустовском доме среди родных ему людей.

«Богатырь, — любуясь Артамоновым, думал Петр. — Хорошо у него тогда с динамитом вышло. Да и не только с динамитом…»

— Знаешь этого человека? — торопил Леонтьев.

Артамонов бросил на ротмистра пренебрежительный взгляд и отрицательно качнул головой. Литвинцев молча поклонился ему: спасибо, мол, тебе и прощай. В ответ поклонился и Артамонов.

— Удачи тебе, узник.

— Разговорчики! — взвизгнул выслуживавшийся перед начальством надзиратель, однако, хорошо усвоив опыт других и свой собственный, близко подойти не посмел.

— Ввести следующего! — распорядился между тем смотритель.

В камеру вошел совершенно незнакомый Литвинцеву парень. Лет двадцати, выше среднего роста, с острыми черными глазами из-под крутых черных бровей, башкир.

— Посмотри внимательно и вспомни, видел ли ты раньше этого человека, — приказал ротмистр.

Волоча по полу цепь, парень сделал несколько шагов к клетке и принялся с интересом разглядывать Петра.

— Ну, что за человек? — наседал сбоку Леонтьев.

— Человек как человек, — ответил парень-башкир.

— А ты смотри лучше. Узнаешь?

— Хороший человек. Нынче все хорошие сидят в тюрьме.

— Не рассуждай, а отвечай! Ясно?

— А разве я говорю не ясно, господин ротмистр? Хороший, говорю, человек. Жалко, раньше встретиться не пришлось.

— Значит, не признаешь?

— Нет.

— А ты вспомни, напрягись!

— Не старайтесь, господин ротмистр, не знаю я этого человека, — правду сказал парень. И неожиданно заключил: — А и знал бы, какая разница? Все равно не сказал бы: у нас, у башкир, друзей не выдают.

— Увести!

У порога парень обернулся. Литвинцев поклонился и ему.

— Спасибо, братишка. Скажи хоть, как зовут тебя!

— Ишмуратов я! — уходя, крикнул тот. — Прощай, брат!

Когда шум шагов и текуче-холодный звон железа стали стихать, Литвинцев нашел слово благодарности и для Леонтьева.

— Спасибо, ротмистр, и вам. Сегодня по вашей воле я узнал столько хороших людей, приобрел столько братьев, — и тоже, явно издеваясь, низко поклонился.

— Не юродствуй, Литвинцев! Как бы вместе с этими братцами на одной перекладине болтаться не пришлось!

— Сочту за честь, ротмистр.

— Можешь считать, что эта честь тебя не обойдет.

— Еще раз спасибо…

Ротмистр явно устал, терпение его было на пределе.

— Почему ничего не спросишь о жене, Литвинцев?

— Потому что не хочу услышать ее имя в этой мерзкой тюремной грязи!

— Ну а повидаться? Повидаться с нею тебе бы хотелось?

Литвинцев молчал. Широко распахнутые серые глаза Петра растерянно и недоуменно смотрели на ротмистра.

— Отчего молчишь, Литвинцев? Ведь это последняя возможность. Последняя, понимаешь?

В душе Петра шла напряженная борьба.

— Здесь? В этой мерзкой звериной клетке? — наконец выдавил он.

— А ты бы хотел, чтобы мы для вас отдельный номер в гостинице заказали? — наслаждаясь его растерянностью, рассмеялся ему в лицо ротмистр.

Литвинцев ожег его ненавидящим взглядом и, тяжело волоча цепь, медленно отошел в глубь клетки.

— Не надо, ротмистр, — не оборачиваясь, сказал он оттуда. — Тем более, что о такой милости я вас не просил… Не надо…

— Вот не ожидал! — искренне удивился Леонтьев. — И тем не менее такую возможность я вам предоставлю. Не из милости, как ты думаешь сейчас, нет. Просто мне нужно выяснить еще один вопрос, только и всего.

Петр представил себе, как вот сейчас в эту грязную, мрачную камеру войдет она, Варя, как она увидит его в этой жуткой звериной клетке, в цепях, грязного и обросшего, и ему стало не по себе.

— Не надо, ротмистр, — повторил он твердо. — Ей будет тяжело увидеть все это. Она ведь женщина, ротмистр!

— Стесняешься своего вида? — опять засмеялся Леонтьев. — Ничего, это же еще не виселица, Литвинцев!.. Ввести арестантку Варвару Симонову!

Петр не заметил, как снова оказался у решетки своей клетки. Пальцы до хруста сжали холодные ржавые прутья. На мгновение он забыл и о своем виде, и о наблюдавших за ним тюремщиках, — все его внимание было приковано к двери, откуда должна была появиться она.

В камеру Варя вошла спокойным твердым шагом, с гордой высоко поднятой головой. Похоже было, что она даже не подозревала, куда ее привели. Вот она остановилась перед клеткой, озадаченно оглядела это нелепое средневековое сооружение, подошла еще ближе.

— Варя, — не выдержал, позвал он. — Варя… Ты только не волнуйся, это я…

— Петя? — вздрогнула она. — Ты?.. Какое счастье, милый!..

— Ты только не волнуйся… ты…

В следующее мгновение она уже была рядом. Горячие руки их сплелись. Ржавая железная решетка, разделявшая их, будто исчезла. Во всяком случае они ее не замечали.

Петр слышал, как что-то кричали топтавшиеся рядом надзиратели, как что-то говорил ротмистр Леонтьев, но все это было так далеко и нереально, что словно бы и не касалось его.

— Милая, ты только не волнуйся… ты…

Варю оторвали от решетки силой, а его оттеснили в глубь клетки штыками.

— Арестантка Симонова, знаете ли вы этого человека?

— Что за нелепый вопрос? Я люблю его… Он — мой муж!

— Было ли вам известно о его прежней революционной деятельности и что именно?

— Мне известно лишь то, что я люблю его!

— Кому принадлежит нелегальная литература, изъятая у вас по обыску в Саратове? Вам или этому лицу, назвавшемуся Литвинцевым?

— Господи, о чем вы спрашиваете! Конечно, мне. Только мне!

Услышав это признание, Петр опять рванулся к решетке.

— Господин ротмистр, я протестую! Допрашивать в такой обстановке женщину — это садизм. Неужели вы не видите, в каком она состоянии?

— В таком случае не ваша ли это литература, Литвинцев?

— Нет, не моя. Но и не ее!

— Чья же все-таки?

— Эти книжки были в квартире, когда мы сняли ее для себя. Должно быть, остались от кого-то из прежних жильцов. Но если вам очень нужно, можете считать их моими.

— Арестантка Варвара Симонова, вы подтверждаете это?

— Подтверждаю только то, что я люблю его!..

Ее увели, не дав им ни проститься, ни сказать друг другу даже нескольких слов. И все-таки Петр был счастлив: они увиделись! Увиделись, когда была потеряна всякая надежда. Увиделись, надо полагать, в последний раз…

Рядом, на расстоянии вытянутой руки, перед клеткой стоял и курил ротмистр Леонтьев. Для чего он устроил весь этот спектакль? Чего думал добиться?

— Литвинцев, тебе не жаль своей жены? Разве ты не видишь, какое это для нее горе?

— Я горжусь ею, ротмистр!

— Чтобы облегчить ее положение и спасти себя, требуется совсем не много.

— Да? Что именно?

— Назови людей, от кого ты получил и кому вез оружие?

— Только-то, ротмистр! Всего-то?

Теперь смеялся он. Все громче и громче. До слез. До хрипоты.

— Ну так что же, Литвинцев?

— Я все сказал. И… подите вон.

Больше допросами его не мучили, и он понял, что дело передано в суд.

В один из апрельских дней в его камеру вошел незнакомый ему человек. Когда их оставили одних, представился:

— Присяжный поверенный Алексей Алексеевич Кийков. Мне поручено быть вашим адвокатом и защищать вас на суде.

— Кем поручено? — нахмурился Литвинцев. — Сам я о такой милости не просил. Да и нанимать защитника мне… несподручно.

— Почему? — удивился адвокат.

— Прежде всего у меня нет денег, чтобы платить вам за ваши труды. А потом… какой смысл защищаться, когда и так все ясно?

— Что же вам ясно, Петр Никифорович?

— Так и так меня ждет виселица. Зачем же зря деньги переводить?

Кийков неодобрительно пожал плечами.

— Дела политических заключенных я веду бесплатно, примите это к сведению. Что же касается вашего преждевременного решения, то оно хотя и небезосновательно, но все-таки преждевременно. К тому же это поручение комитета, ваших товарищей, которых я очень уважаю и которым никогда не отказываю в помощи.

Последние слова он проговорил тихо, почти одними губами, опасаясь, что их разговор могут подслушать притаившиеся за дверью надзиратели.

— Послушайте, любезный, уж не провокатор ли вы? — отстранился от него Литвинцев. — Откуда мне знать, что вы за птица и кто вас подослал ко мне?

— Ну, зачем вы так? — обиделся адвокат. — Если вы уфимец, то должны были бы слышать обо мне. Я вел дела симских рабочих, Ивана Якутова, многих других… И никто еще не встречал меня с таким недоверием.