Олег Фурсин - Барнаша Страница 84

Но мать не теряла веры. И когда Иисус встал, и прошёл мимо, словно не слыша её мольбы, она последовала за ним.

— Остановись, Господи, не уходи! Любовью твоей заклинаю тебя! — вне себя кричала она тому, кто был видимо холоден к её горю. Даже и твоё сердце болит о ком-то, сжалься надо мной во имя тех, кого любишь!

Раздражённые её настойчивостью ученики попытались оторвать цепляющиеся руки от одежд Иисуса, но тщётно. Горе придало ей сил, которых не было у них. И тут даже они стали просить Его отпустить её. Подарив то, о чём она неотступно молила. Обернувшись к женщине, что проползла эти несколько шагов за ним на коленях, он со странным выражением, обращаясь скорее к ученикам, и ища в них какого-то отклика, сказал:

— Я послан к погибшим овцам дома Израилева.[262]

И в этих словах Дидим услышал упрёк. Скрытый упрёк ученикам. Разве не говорил Он им множество раз: «Я пришел в мир, чтобы спасти всех, принимающих Меня»? Дидим первым из всех понял урок, который пытался преподнести им Иисус. Он испытывал их, одержимых исключительностью иудейского духа. Он знал, что большинство не подготовлено к любым благодеяниям Его по отношению к потомкам проклятого рода. Никто из них и не думал помочь душам, находящимся во мраке.

Пройдясь своим пронзительным взглядом по лицам учеников, Иисус продолжил мысль:

— Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.[263]

Такой ответ обескуражил бы любого менее искреннего просителя. Он означал: благословения, дарованные избранному народу Божьему, не могут быть отданы другим, презренным чужестранцам. Он был оскорбителен по сути своей. Но что-то в голосе говорящего было иным, отличным от самих слов. Иисус не смог на сей раз сохранить холодность и равнодушие. Он чувствовал сострадание. И этого сострадания не мог скрыть — дрогнувший голос выдал его.

Никогда ещё эти уста не отвечали на мольбу просящего чем-нибудь иным, кроме милосердия, и на сей раз они просили того же. И труден был им этот холодный ответ, невыносимо труден, — вот что понял Дидим.

И не он один. Душа матери была полна редкостной надежды. И, как эхо, последовал её ответ, ответ, в котором была уверенность в успехе:

— Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола их!

Быть может, Он испытывал не только их, своих учеников. И её любовь и вера были подвергнуты испытанию. И на века он ободрял своих последователей, учил не ослабевать и надеяться, даже когда слух Всевышнего, кажется, закрыт нам. Мало ли какие могли быть мысли у одного из величайших Учителей человечества?

Но в это мгновение он не сумел продлить пытку. Никогда не забыть Дидиму улыбку, озарившую любимое им лицо. Словно прощение всех грехов. Облегчение, радость, любовь выразили эти черты. Иисус сказал:

— О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему…

Стоит ли удивляться тому, что было потом! Они шли по городам Десятиградия[264], на восток от Иордана, и Он исцелял слепых, хромых, немых, увечных, уже не спрашивая о их вере. А ведь это была область, которую иудеи по возвращении из плена уже не могли никогда вернуть себе, и занята была она главным образом язычниками, и была римской провинцией… И эти язычники и полуязычники «прославляли Бога Израилева», и не отрывали изумлённых глаз от Иисуса. А они, ученики, в полной мере постигали истину — любовь не ограничивается одним народом, в любви нет места предубеждениям. Трудно давалась эта истина всем ученикам, кроме Иуды-Дидима и того, кого называли любимым учеником. Лишь эти двое несли в душах своих искры человеческого понимания, что даны немногим. Но они и были избранными, другими. Даже до встречи с Иисусом.

54. Иисус и женщина

«Что посеет человек, то и пожнёт: сеющий в плоть свою от плоти пожнёт тление, а сеющий в дух от духа пожнёт жизнь вечную»[265].

«Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное…»[266]

Эти слова принадлежат апостолу Павлу, тому, кто, распространяя учение Иисуса-Мессии после распятия, был признан его апостолом наравне с учениками, хотя таковым не являлся. Этот человек был тем, кто строил институт Церкви таким, каким его мы знаем сейчас. Церкви католической, православной, григорианской…. Неважно. Речь идёт о постулатах христианских церквей. И на основании именно этих слов когда-то была развязана война. Война женоненавистнической Церкви против самой прекрасной плоти на земле — против Женщины! «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями…»

Справедливости ради следует отметить, что речь в послании Павла к галатам шла несколько о другом. И в нём женщина как таковая не упоминалась. Но отлучаемый от Женщины церковник мог ли не думать о ней? Это она, лучезарная, приходила к нему по ночам, от её притягательной плоти истекал непреодолимый соблазн. Она прижималась к нему тёплым своим и родным телом, заглядывала в зажмуренные до рези глаза, отвлекала от молитв и ночных бдений. Измученный её отсутствием в своей жизни, одураченный наставниками, тщетно борющийся с собственной природой церковник объявлял Женщину и её тело, прекрасную плоть, к которой стремился, — демоном, врагом, злом. Христианские теологи, имеющие множество разногласий по такому же множеству вопросов, дружно соглашались в следующем. Бог уступил свою власть над познанием, над телом, над женщиной и богатством — Дьяволу. И, следовательно, с женщиной следовало бороться. С собственным телом, с женщиной, с познанием… Не с богатством, ибо Церковь немыслима без благолепия церквей, без позолоты куполов и крестов, без храмов… Но надо же с чем-то бороться, в конце концов, Дьявол-то не дремлет!

И она всходила на костёр, неповинная. Милая, нежная, любящая — была закопана в землю живьём. Ей отрезали груди, дробили кости. На площадях кричали о ведьмовстве, позоря её доброе имя, да что там имя — самый дух её, главное в ней — любовь! Измученная пытками, порой она склоняла голову и сознавалась. В том, что за неё придумали жалкие в своей мужской неполноценности церковники. А иногда, едва отойдя от пытки, кричала молчаливым и безжалостным судьям, равнодушным к её крику застенкам: «Я не виновна, господи Иисусе, не оставь меня, помоги мне в моих муках… Господин судья, об одном молю Вас, осудите меня невиновною… О Боже, я этого не делала, если бы я это делала, я бы охотно созналась. Осудите меня невиновною! Я охотно умру!..»

Те, кто отправил Женщину, её любовь, её красоту и её тело в ад, называли себя последователями Иисуса из Назарета, христианами…

Глухое молчание Писаний по поводу женщины, что была Его подругой, неслучайно. Усилия церковников были согласованы, они дружно замалчивали, затирали, выкорчёвывали с корнем и переписывали. Исключали отдельные Евангелия из свода принятых, запрещали. Странно, что так и не сумели убить память о ней. Прекрасно, что не сумели!..

Они шли по городам и округам Декаполиса уже не первый день. Повсюду их встречали радостно и с надеждой. Исцеляющие руки Иисуса были нужны здесь не меньше, чем где-либо. Но в Десятиградии ждали еще и Его речей, и приникали жадно к тем истинам, которые Он провозглашал. Здесь Его не просто слушали, Его слышали и понимали. И от этого дар Его расцветал. И не только Его дар. Счастливые успехом ученики простирали свои руки — и изгоняли болезни, и даровали здоровье людям, и говорили им о жизни в чистоте и праведности, о добре, о любви. Многие были охвачены радостным подъёмом духа — и исцеляющие, и жадно слушающие проповеди, и исцелённые. Казалось, в те дни в Десятиградии царили Бог, Иисус и любовь. А в сердце Иисуса ещё и женщина, поскольку та, которую Он любил, шла с Ним рядом.

Мужской наряд шёл ей. Повязка скрывала частично волны её роскошных волос, но подчеркивала красоту черт. Безупречный овал лица, разлет бровей, широко расставленные большие глаза. Скрывающие улыбку губы. Что поделаешь, ей хотелось улыбаться без конца, она старалась, и не умела прятать своё счастье. Иисус был с ней, солнце светило им каждый день, несчастные люди исцелялись на её глазах, становясь счастливыми. Её любимый был вне опасности, окружён почётом, уважением и любовью окружающих. Ей всё казалось прекрасным и заслуживающим любви.

Могла ли она знать, что внесла смятение в ряды учеников? Посеяла вражду, ревность, злобу, в которых сама была неповинна. Самым злобным её противником был Симон, Симон-Кифа. «Почему — женщина? Ну почему — она? Предпочёл он её более нас? И любит более всех остальных? Бесстыдница, развратная женщина, как и праматерь её — Ева, что стала для всех источником бед… Нечиста от рождения, нечиста по своей жизни… Как может Он касаться её тела, которое познало стольких мужчин… Я прогнал бы её от себя сразу, как только увидел. Ну разве что однажды попользоваться, всё-таки красивая она… А потом всё равно прогнал бы!.. И очистился бы от скверны, и омылся бы. И умолял бы Господа о прощении. И пусть бы она плакала, и просила меня, я был бы непреклонен!»