Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 84

Дальше пошло ещё хуже. Двадцать седьмого октября противники встретились, и снова при Ньюбери, месте роковом. Силы парламента вдвое превосходили армию короля, притом имевшую без Руперта слабую кавалерию, и не могли не победить, однако не победили. План сражения вырабатывался на военном совете. На нём присутствовали Манчестер, Кромвель, Скиппон, Уоллер и ещё несколько менее значительных генералов. Само собой разумеется, они никакого плана не выработали, но основательно перессорились между собой. Обозлённые, раздосадованные, они вели бой. В результате сражение получилось кровопролитным, но бестолковым.

В сущности, армия Эссекса осталась без руководства. Её солдаты, увидев в королевских рядах своих пушки, которые они потеряли во время позорной капитуляции, с яростью бросились на врага, пушки отбили, вручную перекатили на собственные позиции и радовались, как дети, забыв, что бой продолжается. Армия Манчестера должна была отрезать королю дорогу на Оксфорд. Манчестер бросил в бой кавалерию Кромвеля, а сам остался на месте. Кавалерия Кромвеля не могла победить без поддержки пехоты и вынуждена была отступить, понеся большие потери, истомив лошадей. Манчестер ввёл в бой пехоту с большим опозданием, после захода солнца, и был на голову разбит. В панике он кричал Кромвелю, чтобы тот бросил свою кавалерию на спасение бегущей в беспорядке пехоте, однако Кромвель не захотел да и не мог исполнить приказ, поскольку его уставшие лошади никуда не годились.

Несколько часов обе армии неподвижно стояли друг против друга, не решаясь атаковать и вырвать победу, которая в этот час была возможна для обеих сторон. Светила луна. Было видно поле сражения, покрытое ещё тёплыми трупами. Кричали раненые, умоляя о помощи. Король страшился, Манчестер не желал наступать. Наконец государь дал сигнал к отступлению, и было отчётливо видно, как усталые солдаты вразброд, тяжело ступая, медленно уходили в направлении к Оксфорду.

Парламентская армия праздновала победу, которой не смогла одержать. Напрасно Кромвель уговаривал Манчестера и других генералов преследовать врага и нанести ему если не полное, окончательное, то хотя бы серьёзное поражение. Манчестер не слушал его. Парламентская армия две недели продолжала стоять неподвижно. Бдительность и желание драться её генералов и офицеров дошли до того, что король, не чувствуя за своими плечами погони, которой он ожидал, повернул назад своё хоть и поредевшее, но не побеждённое войско. Девятого ноября, почти две недели спустя, он беспрепятственно вошёл в крепость Доннингтон-Касл, неподалёку от Ньюбери, которую парламентская армия осаждала спустя рукава. Он не только вывез оттуда всё продовольствие и всю артиллерию, но ещё постоял, точно дразнил неприятеля и вызывал его на сражение. Манчестер не ответил на вызов, и монарх ещё раз беспрепятственно ушёл по направлению к Оксфорду.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Десятого ноября собрался военный совет. Кромвель упрекнул Манчестера в том, что именно он виноват в последних неудачах, и потребовал преследования, нападения, уничтожения вражеской армии на походе, поскольку, так он считал, только с разгромленным королём можно вести переговоры о мире. Манчестер ему возражал. Он объявил, что неудачи последнего времени зависели не от его воли, простого смертного, но от воли Господней. Наступление же, по его мнению, невозможно. Тут он сослался почему-то не на волю Господню, а на вполне земные причины: люди устали, солдаты болеют, лошади истощены.

Оливер Кромвель никогда не был бунтовщиком и смутьяном. Сознавая свой долг, он всегда подчинялся распоряжениям военного комитета и приказам лорда-генерала Манчестера, даже тогда, когда не соглашался и выступал против них. Генерал Уильям Уоллер, хорошо знавший его, ещё до сражения при Марстон-Муре писал:

«Он никогда не бывал выскочкой, да я и не думаю, чтобы он им мог бы быть. Несмотря на грубость, он не был ни горд, ни презрителен. В качестве моего подчинённого он всегда беспрекословно исполнял мои приказания и не оспаривал их».

Эти свойства характера были присущи ему от природы и навсегда остались при нём. Однако многие его взгляды решительно переменились после победы на Марстонской пустоши. Дело, за которое он выступал, самого себя и соратников по борьбе он увидел вдруг в новом, неожиданном свете. Ни у кого, и прежде всего у него самого, не вызывало ни малейших сомнений, что это была великая победа, какой не было с начала войны, и что она одержана только им, генерал-лейтенантом Кромвелем, и никем другим. Его командование было верным, его кавалеристы действовали как один человек и беспрекословно, радостно повиновались каждому повелению его руки.

Такие опыты не проходят даром ни для кого. Оливер Кромвель впервые поверил в себя, впервые осознал свою особенную роль в затянувшейся гражданской войне. Он, и только он, может возглавить армию, которая одержит полную, окончательную победу над королём и утвердит в Англии свободу вероисповедания, свободу личности, свободу предпринимательства и собственности. Он стал вождём.

В тот день Господь лишь указал на него, Господь дал понять ему и всем англичанам, что отныне он избран, что ему предназначено быть спасителем английского народа, что-то вроде нового Моисея, который избавил народ Израиля от рабства Египта. Отныне в это верили многие. Отныне это твёрдо знал и он сам.

По этой причине Оливер не переменился, не возомнил о себе, однако поведение его изменилось. Он получил власть от Господа и был обязан использовать её так, как повелел Господь. Кромвель видел, что самоотверженно и отважно сражались только индепенденты, сторонники веротерпимости, которую он исповедовал сам, тогда как пресвитериане, сторонники жёстких церковных уставов, повсюду трусили и отступали, а Манчестер и Ливен, их представители, и вовсе сбежали неизвестно куда. И он уволил из своего полка нескольких пресвитериан-офицеров, которых прежде без оговорок принял на службу, и потребовал отстранить от должности пресвитерианина Кроуфорда.

Кроуфорда взял под защиту Манчестера, тоже разделявшего убеждения пресвитериан, готового помириться с королём на условии введения в Англии пресвитерианского богослужения. Немудрено, что в Манчестере, бывшем сотруднике и сослуживце, он увидел неприятеля, тем более нетерпимого и опасного, что он не был его личным противником: по его убеждению, Манчестер стал врагом божественных предначертаний.

Человек сильного темперамента, Кромвель умел держать его в руках и вышел из себя только теперь. Военные ошибки Манчестера были для него очевидны, однако он выступал не против них, он даже готов был их простить:

— В военном деле ошибки командующих лиц неизбежны. Я сам признаю себя виновным во многих из них.

Он видел иные причины, однако всё ещё пробовал убеждать:

— Вы говорите о трудностях? Да, наши солдаты болеют, наши лошади шатаются от скудости корма. Но, сэр, известно ли вам, что французские паписты готовы помочь королю не только оружием и деньгами? Известно ли вам, сэр, что их войска, несколько тысяч солдат, вот-вот высадятся на нашем берегу? Должны ли мы в этих условиях, сэр, прекратить наступление?

Манчестер возразил, громко и грубо:

— Ну, это всего только слухи. Они лишены основания.

Не так думали генералы, понимавшие Кромвеля. В армии давно говорили о французской опасности. Теперь эти слухи усилились. Мало им было наступления шотландцев маркиза Мотроза. Не хватало ещё и французов. Тогда дело парламента будет погублено, погублено навсегда. Короля необходимо разбить до того, как к нему придёт помощь и паписты нападут на них с двух сторон. Они требовали сражения.

Манчестер сжал кулаки, вскочил, закричал:

— Вы требуете разбить монарха? Хорошо! А вы подумали, каковы будут следствия вашей победы? Да если даже мы девяносто девять раз разобьём его, он всё-таки останется государем, точно так же, как и его потомство, а мы останемся его подданными, несмотря ни на что! Если же король разобьёт нас хотя бы однажды, всех нас повесят, наши потомки будут разорены и превратятся в рабов!

Кромвель обрёл хладнокровие. Его правота обнаружилась перед всеми: Манчестер сознательно предавал дело парламента. Он больше не убеждал, возразил единственно из презрения к этому недостойному человеку:

— Милорд, если это действительно так, зачем же мы взялись за оружие? Если нельзя восставать против тирании, нам не следовало вовсе сражаться. В таком случае нам следует без промедления заключить мир, хотя бы на самых унизительных, самых позорных условиях.

2

Мнения разделились. Пресвитериане поддержали Манчестера. Индепенденты стояли за Кромвеля. Кое-кому принципиальное столкновение мнений представилось обычной перепалкой двух генералов, чуть ли не склокой. Военный совет ничего не решил.