На день погребения моего - Томас Пинчон Страница 88

 — Не всегда поддающихся расшифровке,  — добавил Коген,  — но в данном случае, без сомнения, они связаны с Восточным Вопросом. Очередная мелодрама Ренфрю и Верфнера. Неприятности для Утомительных Близнецов, я бы сказал. Пока не ясно, чья воля победит другую, но само преступление столь же определенно, как полная луна.

   — Кто у нас там в Кэмбридже следит за Ренфрю?  — спросила мадам Э.

   — Нэвилл и Найджел, я надеюсь. Они в Королевском.

   — Да помогут небеса Королевскому.

 —  Начался Михайлов триместр,  — сказал Коген,  — и мисс Хафкорт приступает к обучению в Гертоне. Благодаря этому у нас появится возможность взглянуть на Профессора...

Служанка мадам Эскимофф с кухни принесла чай и печенье, а также односолодовый виски «Спейсайд! двенадцатилетней выдержки и стаканы. Они сидели в уютных электрических сумерках, и Коген, который не мог оставить эту тему, рассуждал о Ренфрю и Верфнере.

  — Это неизбежный итог Викторианской эпохи как таковой. Персонаж и его августейший эпоним. Если бы к слабоумному мальчику на побегушках Эдварду Оксфордскому приблизились на расстояние выстрела шестьдесят лет назад в Зале Конституции, если бы молодая Королева умерла бездетной, невыносимо тошнотворный Эрнст-Август, герцог Камберлендский, стал бы Королем Англии, и нормы салического права снова были бы соблюдены, троны Ганновера и Британии воссоединились бы...

 —  Давайте представим параллельный мир, бесконечно близкий к тому, который, как нам кажется, мы знаем, и в том мире всё это произошло. Британцы страдают от деспотизма тори, тягот и жестокости, которые прежде нельзя было представить. По законам военного времени Ирландия превращается буквально в руины  — католиков любого уровня достатка или таланта тщательно выявляют в юности, немедленно сажают в тюрьму или убивают. Оранжистские ложи повсюду, и каждым округом управляет одна из этих лож. С первого по двенадцатое июля празднуется мрачное анти-Рождество, годовщины битв на реке Бойн и при Охриме. Франция, Южная Германия, Австро-Венгрия и Россия объединились в протекционистскую Лигу Европы, чтобы Британия оставалась парией для содружества народов. Ее единственный союзник  — США, превратившиеся в преданного сообщника, ими правит, по сути, Банк Англии и золотой стандарт. Индия и колонии находятся в еще более тяжелом положении, чем раньше, если это возможно.

 — Кроме того, нужно учитывать непреклонное отрицание бега Времени Викторией, например, она более шестидесяти лет настаивала, чтобы единственным ее почтовым изображением оставался портрет юной девушки, изображенный на первых почтовых марках с клеевым слоем 1840 года, когда было совершено туманное покушение графа Оксфорда. Ее изображение  — на медальонах, в виде статуй или на памятном фарфоре  — должно было быть как можно более величественным, но изображенная юная леди была слишком молода для этого имперского облачения. Добавим сюда ее неспособность принять смерть Альберта  — она приказала оставить всё в его комнате, как было, каждый день приносили свежие цветы, его форму носили прачке, и так далее. Словно в тот судьбоносный день в Конститюшн-Хилл выстрелы графа Оксфорда все-таки попали в цель, и Виктория, которую, как нам кажется, мы знаем и чтим, на самом деле  — призрачный подменыш, ее заменили кем-то, невосприимчивым к бегу Времени, особенно  — к общеизвестному Старению и Смерти. Хотя она могла, технически говоря, стареть, как все остальные, выросла в могущественную мать, заслужившую международное признание Государственную Деятельницу и всенародно любимую, хоть и лишенную чувства юмора коротышку, представим, что «настоящая» Вик где-то в другом месте. Представим, что она пленница, неуязвимая для Времени, она в плену какого-то правителя преисподней, периодически ей наносит супружеские визиты возлюбленный Альберт, никто из них не стареет, они влюблены столь же пылко, как в последнее ужасное мгновение въезда во дворец, Принцессе-Цесаревне в ее утробе навсегда три с половиной месяца, бурный прилив чувств на раннем сроке беременности, связывающий мать и ребенка потоком, которого никогда не коснется Время. Представим, что вся эта эпоха, известная нам теперь, как «Викторианская», была лишь великодушной маской для суровой реальности Эпохи Эрнста-Августа, в которой мы на самом деле живем. А управляют этой всеохватывающей пантомимой именно профессора-близнецы Ренфрю и Верфнер, действующие, как некие полюса потока времени от Англии к Ганноверу.

   Лью был потрясен:

 — Коген, о боже, это ужасно.

   Великий Коген пожал плечами:

   — Просто немножко повеселились. Вы, янки, такие серьезные.

   — Эти профессора  — не повод для смеха,  — заявила мадам Эскимофф,  — и вам сообщили, мистер Баснайт, что Айкосадиад необходимо воспринимать со всей серьезностью. Я была одной из них, в качестве Дурака  — или «Глупца», как предпочитал это называть Элифас Леви, вероятно, это наиболее требовательная карта Старшего Аркана. Теперь вокруг меня собралось стадо тусовщиков из пригородов, бедные души, они верят, что я обладаю мудростью, способной им помочь. Оставаясь столь же глупой, как прежде, я не могу лишить их иллюзий.

  — Вы перешли во вражеский лагерь?  — спросил Лью.

   Она улыбнулась, как ему показалось, немного снисходительно:

 — Лагеря. Нуу. Нет, не совсем так. Это было препятствием моему призванию, поэтому я смирилась и вместо этого вступила в И. П. Н. Т., нельзя сказать, что потом у меня не было причин жалеть. Видите ли, это довольно тяжело для женщины, но если она вдобавок еще и пифагорейка  — хорошо.

 Кажется, у всех британских мистических орденов, члены которых провозглашали себя последователями Пифагора, были собственные представления о табу и крупицах открытой информации, известных как акусматы, и любимой акусматой мадам Эскимофф оказалась двадцать четвертая по списку Ямвлиха: «никогда не смотри в зеркало, если рядом с тобой лампа».

  — Это значит, что свой день нужно планировать так, чтобы непременно быть нарядной до наступления сумерек, не говоря уже о прическе и макияже  — всё, что обязательно будет выглядеть по-другому при газовом или электрическом освещении.

  — Не могу поверить, что у вас это отнимает больше одной-двух минут,  — сказал Лью.

   И снова этот взгляд:

  — Несколько часов можно потратить,  — она притворилась, что стенает,  — только на шляпные булавки.

По мере того, как осень сгущала тона, Лью всё быстрее, как можно было заметить, перемещался с одного места на другое, словно ему предъявляли всё более веские аргументы  — напряженно нормальный,