Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник) Страница 9

А летом ласково торопили ниву:

Родися, родися,Рожь с овсом,Живите богато,Сын с отцом…

Всё это там, за лесами и дальней рекой Москвой! - размышлял Страшко. - Там в добром мире встречают детство, проводят зрелое мужество, доживают спокойную старость и тихо идут в последнюю домовину.

По крайней мере, так говорят о Суздале люди.

А у молвы, как у птицы, большие крылья: летит молва от края до края и всем поёт желанную песню.

Услышит ту песню седой былинник - и переложит молву на струны.

Услышит бездомный странник - свернёт с пути и пойдёт на Суздаль.

Услышат её печальные девушки или дети-сироты и старики да старухи - оплачут своих убитых и уведённых в полон, обуют калиги - грубую обувь из необделанной жёсткой кожи - и тронутся в путь: от леса до леса, от поля до поля, от горя до горя, к Москве-реке.

Услышит молву и разбойник, что рыщет по всем дорогам. Он свистнет свою ватагу, и встанет она на тропе, по которой идут и в сумках несут остатки добра бездомные люди. А может, проедет по той тропе и холоп боярский с дарами иль «гость» с заморским товаром. Заляжет ватага на тёмной опушке, и вот - притихла опушка: ни свиста, ни стука.

А к ней, к ватажной засаде, по узкой дороге шагает конь. На коне дремлет дева. За конём молча идёт большой бородатый мужик в холщовой белой рубахе…

Курносому парню Мирошке, ватажному новичку, хочется выскочить на поляну да крикнуть в лицо беспечному мужику: «Постой! Не ходи к опушке! Назад вороти! Эй, слушай!..»

Но и без этого крика раздумчиво шагающий за конём Страшко внезапно насторожился. На середине поляны его как будто что-то толкнуло. Остановившись, он пристально поглядел вокруг…

Над тихой поляной горело солнце. Трава под ним сверкала и колыхалась. Сверкал, колыхаясь, и лес вокруг.

Никого: тишина… безлюдье.

Но вот Страшко показалось, что впереди на опушке что-то мелькнуло. Недаром конь вдруг запрядал ушами и пугливо всхрапнул, как будто почуял зверя.

А может, помстилось? Видно, солнышком разморило, а как очнулся - так сразу и померещилось неведомо что!..

На всякий случай Страшко стянул с плеча половецкий лук и вынул стрелу. Но не успел он поднять головы от колчана, как из кустов к коню подскочили люди. Они схватили коня под уздцы, стянули с седла Любаву. Та крикнула во весь голос:

- Батя!

Страшко испуганно замер.

Большой бородатый ватажник - пожалуй, крупнее, чем сам Страшко, - схватился сильной рукой за лук. От его рывка толстая жильная тетива вдруг лопнула с жалобным струнным звоном. Стрела, которую кузнец успел всё же выхватить из колчана, упала под ноги ватажника и сломалась…

Страшко отскочил к кустам. Успел отскочить, сорвавшись с коня, и ловкий Ермилка. Любава же не успела.

Когда Страшко оглянулся из-за кустов, он с болью в сердце увидел: три оборванных, бородатых разбойника окружили Любаву и стали охлопывать и оглаживать её, будто вещь, пригодную для продажи.

Бродяг было пятеро. Один из них, совсем ещё молодой, кучерявый, курносый парень, стоял в стороне и только смущённо моргал рыжеватыми ресницами, наблюдая за остальными. Другой тоже не принимал участия в свалке: схватив коня под уздцы, он молча глядел на Любаву злыми, безжалостными глазами. Глаза и усы на его худо-ватом, бледном лице выделялись, как чёрные угли в недопечённой лепёшке…

В первые минуты Страшко растерялся. Оглядывая из-за кустов поляну, возбуждённо покрикивающих разбойников и рвущуюся из их рук, зовущую на помощь отца и брата Любаву, он торопливо прикидывал: что теперь делать? С чем кинуться на бродяг и выручить дочь да коня-бахмата?..

Пригнув лук грудью к земле, он попытался связать тетиву. Но пальцы не слушались. Да и лук выгибался так круто, что жилка вряд ли бы выдержала стрелу.

Мужика охватило отчаяние. А тут ещё один из разбойников погрозил ему издали кистенём.

Бородатые, удалые - они привыкли ко всяким делам, ничего не боялись. Застигнутый ими врасплох, кузнец от волнения даже забыл о запасной тетиве, замотанной им в онучу. Он только суетливо топтался с Ермилкой возле кустов да в бессильной ярости разгибал и сгибал половецкий лук.

Но вот один из бродяг - худой и высокий, как шест, с длинными вылезающими из рукавов хламиды руками - сорвал с головы Любавы платок и грубо схватил за косу:

- Моей она будет!

Второй ватажник - низенький, неуклюжий, с тёмной яминой вместо правого глаза - потянул Любаву к себе:

- Аи лучше будет моей!

Густобородый, с густыми же, сросшимися на переносице бровями гигант, который оборвал тетиву половецкого лука и только что пригрозил Страшко кистенём, оттолкнул обоих:

- Я первый в доле! Любава взмолилась:

- Ох, добрые люди, не погубите моей красы! Дайте мне выкупиться золотой ценой!

Бродяги сразу заинтересовались.

- А что за цена? - спросил её тощий, похожий на шест, бродяга. - И где твоё золото? Покажи.

- Вон там оно… у отца моего в онучах! - как можно громче вскричала она, повернувшись к кустам. - Там же и разные самоцветы… Эй, батя, ты слышишь?

Страшко изумлённо спросил из кустов:

- Чего ты? Какие тут самоцветы?

С особым значением девушка пояснила:

- Закатаны у тебя в онучах… в той правой онуче, помнишь?

- А-а, это…

Страшко торопливо крикнул:

- Я помню! - и сел за кустом в траву. Бродяги переглянулись.

- Ну что? - спросил товарищей одноглазый. - Возьмём?

- Да что же, - сказал густобородый. - Коль правда у странника есть самоцветы, выкуп возьмём!

Похожий на шест убеждённо забормотал:

- Чего нам рядиться? Пойдём к отцу, возьмём самоцветы… Кому ни есть продадим их. Еду и одежду купим!

Густобровый распорядился:

- Что ж, дева, пойдём к самоцветным онучам. А ты, Сыч, - он повернулся к черноусому, молча стоявшему у коня, - пока стереги животину, себя хождением не труди. Тебе твоя доля достанется, как и всем…

Но тот, по-прежнему не сводя с Любавы своих безжалостных чёрных глаз, вызывающе крикнул:

- Нет! На выкуп я не согласен! Бродяги насупились.

- Всегда с тобой, Сыч, морока, - наконец недовольно проговорил густобровый. - Что тебе в деве?

Названный Сычом со злым упрямством ответил:

- Берите себе мужика, его онучи со всем добром и мальца в придачу, а мне - коня с этой девой. Хочу я её себе одному…

Сердце Любавы дрогнуло, но она промолчала. Некоторое время молчали и остальные. Только голубоглазый курносый парень, стоявший поодаль, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, громко вздохнул и сказал с укором:

- В особицу одному себе всё берёт… Негоже! Бродяги заволновались:

- И верно… Чего ты чудишь, ей-богу?

- Известно, чай: Сыч…

- Ишь, хочет деву с конём! - вскричал одноглазый. - Ещё самоцветы-то где? В онучах? А он уже коня берёт…

- И то! - подтвердил бородач. - Добудем онучи, тогда бери!

Между тем Страшко достал тетиву, закрепил её на концах половецкого лука, наладил стрелы.

- Ну, скоро ли ты, отец? - закричал ему густобровый. - Чай, время!

- А я уж готов! - ответил ему Страшко и спустил стрелу.

Лицо подстреленного исказилось. Он ткнулся в траву. Пальцы его вцепились в сырую землю.

Вторая стрела, как чёрная молния, взвилась над кустом, но ни в кого не попала. Одноглазый разбойник растерянно закричал:

- Постой! Чего ты всех губишь, право? - и кинулся к лесу.

Страшко удалось попасть бегущему в шею. Тот закрутился на месте, стараясь вырвать стрелу рукой. Тогда и высокий, похожий на шест, бродяга прыжками, как вспугнутый заяц, устремился в лес. Обгоняя его, туда же промчался на половецком коне черноусый Сыч.

Минуту спустя из ватажников на поляне остался, кроме убитого, только голубоглазый курносый парень. Он в смертельном страхе глядел на Страшко, как на живого Перуна: разъярённый мужик метал свои стрелы подобно молниям!

Вот и над парнем метнулась молния.

Мимо…

«Ох, час мой смертный!»

Парень упал в густую траву и закрылся локтем. Он слышал, как дочь мужика и мальчик подошли к нему. Вслед за ними, тяжко дыша, подошёл и мужик.

- Лежишь? - с угрозой спросил он парня, ткнув его лаптем в бок. - Я и тебя, бродягу, пощекочу стрелой…

- Не тронь его, батя! - сказала Любава. - Он мирно стоял и меня не трогал…

- Одной он с ними ватаги! - сердито крикнул Страшко. - Один с них и спрос. А ну… - Он нагнулся и перевернул парня вверх лицом. - Ишь тощий!

Парень лежал и жмурился, прижав к груди руки. Вид его был так беспомощен и невзрачен, что сердце Страшко смягчилось.