Иван Кошкин - За нами Москва! Страница 9

— Что вы собираетесь делать, товарищ лейтенант? — быстрым шепотом спросил Берестов.

— Мы можем их освободить, — так же тихо ответил ротный.

— Освободить? Кого? Для этих война уже кончилась.

Вне себя от гнева Волков повернулся к белогвардейцу, но комиссар крепко взял ротного под локоть.

— Судя по длине колонны, здесь несколько сотен человек, — Гольдберг словно бы размышлял вслух, проговаривая слова тихим, но четким потоком, — а немцев в охране — от силы три десятка. И автоматы я пока увидел только у троих, остальные с винтовками. Если бы эти люди действительно стремились освободиться, они бы смяли охрану и попытались сбежать еще в лес. Но, судя по всему, они и не думали это делать.

Лейтенант чувствовал, что в словах комиссара и Берестова есть свой резон, и от этого на душе было еще хуже.

— Может, они просто пришиблены, — прошептал он, — может, если мы…

— Возможно, кто-то и попытается сбежать, — тихо сказал белогвардеец. — Но другие, поверьте мне, просто лягут на землю и будут пережидать стрельбу. А из тех, кто разбежится, большинство, подумав, сдастся снова.

Колонна шла мимо. У некоторых пленных на теле были грязные, окровавленные повязки или открытые раны.

— Они могли попасть в плен ранеными, в бессознательном состоянии… — Лейтенант ухватился за эту мысль, как за оправдание всем людям что шли сейчас в неволю, подгоняемые немецким оружием.

— Кто-то — наверняка, — шепотом согласился белогвардеец. — Но подумайте вот о чем: у нас с десятью ранеными проблем хватает. Пусть даже мы перебьем охрану, и что? Нам на шею свалятся десятки новых.

— Давайте смотреть правде в глаза, — еле слышно сказал комиссар. — Так или иначе, но эти люди УЖЕ в плену. И попыток вырваться не делают. А у нас там внизу — четыре десятка вооруженных бойцов, боевая единица Красной Армии. И жертвовать ею ради ТАКИХ я считаю неправильным.

Услышь он это от кого-то другого, лейтенант решил бы, что разговаривает с трусом. Но, едва оказавшись в дивизии, он узнал, что комиссар семьсот тридцать второго Гольдберг — это человек отчаянной храбрости. И сейчас этот самый комиссар Гольдберг, вместо того чтобы поддержать его, лейтенанта Волкова, порыв, советует отсидеться в кустах, пока немцы угоняют в плен наших бойцов. Ротный пристально вглядывался в проходивших мимо людей. У большинства на лицах не было ничего, кроме бесконечной усталости, опустошенности, несколько раз он с радостью замечал стыд и злость. И вдруг Волков вздрогнул: в середине колонны шел сержант, и на широкой его физиономии сияло такое облегчение пополам с радостью, что лейтенант невольно шевельнул карабин.

— Не глупите, — прошипел Берестов.

Но комроты не слушал старшего сержанта. Снова и снова его взгляд натыкался на это подлое выражение на лицах бывших бойцов Красной Армии. Молодой командир с тоской понял, что тут уже ничего сделать нельзя. В финскую ему случалось сталкиваться и с трусостью, и с безалаберностью, и с вопиющим неумением исполнять свои обязанности, но здесь было иное.

— А катились бы вы, — прошептал он.

Тем временем из леса показался хвост колонны. В самом конце тянулись тяжелораненые многие ковыляли, опираясь на плечи товарищей. Они отставали, и немцы это заметили. Здоровяк с автоматом, в расстегнутом кителе, что-то сказал двум солдатам, и те побежали назад.

— Шнелль, шнелль!

Они кричали, толкая пленных вперед, тыкая их в спины стволами винтовок, и люди, как подстегнутые, бросились догонять колонну. На дороге остались два красноармейца, поддерживающие раненного в голову капитана. Тот, похоже, уже потерял сознание и мешком висел на плечах товарищей. Немец передернул затвор винтовки, Один из бойцов вдруг стряхнул руку командира и, не оглядываясь, кинулся за остальными, второй остался на месте. Он стоял, держа раненого на плече, и молча смотрел фашисту в лицо. Тот вскинул винтовку к плечу и выстрелил. Боец осел в пыль, не выпуская бесчувственное тело, грянуло еще два выстрела, и немец, повернувшись, быстро зашагал вдоль обочины.

Больше всего Волков боялся, что у кого-то из его людей сдадут нервы и начнется пальба, но кусты молчали, лишь у Зверева побелели пальцы на рукоятке пулемета. Они лежали, провожая взглядами колонну, а Волков все думал, что же он скажет своим бойцам. Когда пленные удалились на километр, лейтенант скомандовал отход. Бойцы и командиры скатились вниз со склона туда, где на самом краю болота их поджидали остальные. К ротному подбежал старшина:

— А я уже скомандовал уходить, — возбужденно заговорил Медведев, — Но смотрю — вроде концерт продолжения не получил. Так кто стрелял-то?

Он вдруг осекся и перевел взгляд на Шумова, затем на комиссара.

— Что там случилось? — тихо спросил комвзвода–2.

— Немцы наших пленных расстреляли, — глухо ответил за всех Берестов.

— Каких пленных? — спросила подошедшая Богушева.

— Самых простых, — резко сказал Волков. — Они добивают раненых, тех, кто задерживает движение.

— Как собак застрелил, — добавил Шумов, — спокойно так, деловито…

— А, — спокойно кивнула Ирина. — Да, они это делают.

Она развернулась и пошла к носилкам.

— Делают, — пробормотал лейтенант. — Ладно, нечего рассиживаться. Порядок движения прежний, Андрей Васильевич, будьте добры, с охранением — вперед. Медведев, поднимай людей, а то они тут у тебя сидят, как дома. Быстрее, быстрее, еще весь день впереди.

Им понадобилось почти три часа, чтобы углубиться в лес на десять километров. Волков понимал, что отряд идет слишком медленно, но ничего не мог с этим поделать — бездорожье и раненые сковывали роту. Простреленный бок наконец, доконал рядового Чиркина, и его тоже пришлось нести. Начали отставать ходячие раненые, и лейтенант приказал остановиться. Beлев Берестову выставить дозоры, молодой командир подошел к Богушевой. Женщины занялись ранеными, военфельдшер как раз осматривала Егорова, когда Волков тронул ее за плечо.

— Ирина Геннадьевна, нужно поговорить.

Врач вытерла руки и поднялась с колен.

— Вы о раненых? — спокойно спросила она.

— Да. — Волков поглядел в сторону. — Вы врач говорите откровенно. Лежачих у нас четверо, по-вашему, кто из них переживет этот поход?

— Состояние Егорова тяжелое, но достаточно стабильное, — ответила Богушева, — с остальными получше. К счастью, заражения нет ни у кого Думаю… Думаю, мы их донесем.

— Неизвестно, сколько придется нести. — Лейтенант упорно избегал смотреть женщине в гла за.

— Так… — Военфельдшер обхватила плечи руками, словно ей внезапно стало холодно. — Вы собираетесь их бросить?

— В семи километрах отсюда есть деревня, — медленно начал комроты. — Мы могли бы передать их местным жителям…

— Послушайте, — устало сказала Богушева, — давайте не будем друг друга обманывать. Вы видели, что они делают с ранеными. С теми, кто им не нужен. Я не знаю точно, но, думаю, за укрывание красноармейцев у немцев предусмотрено наказание. Даже если раненых не выдадут сразу… Мы просто поставим под удар кого-то еще. Вы этого хотите?

— Раненые сковывают нас. — Волков наконец нашел в себе силы встретить взгляд врача. — Мы двигаемся в полтора раза медленнее, чем могли бы.

— Тогда убейте их сразу. — Глаза у Ирины Геннадьевны были серые, как небо над их головами. — Вы в любом случае обрекаете их на смерть…

— Хорошо, раз так — начистоту! — Резкий, напряженный голос комиссара оборвал неприятный разговор.

Волков вздрогнул. Гольдберг почти выкрикнул эти слова, и лейтенант вдруг понял, что последние сутки они все едва ли не шептали. Даже сейчас, в километрах от дороги и от ближайшего жилья, Волкову показалось, что Валентин Иосифович слишком громок.

Бойцы окружили комиссара полукольцом, и у комроты шевельнулись неприятные подозрения, но, приглядевшись, он успокоился. Красноармейцы просто подошли ближе, чтобы лучше слышать политрука.

— В чем дело? — громко спросил лейтенант, вступая в круг.

— Товарищ лейтенант, дайте договорить! — прервал его Гольдберг.

Валентин Иосифович выглядел непривычно серьезным, и Волков, молча кивнув, встал рядом, всматриваясь в своих красноармейцев.

— Я ясно слышал, как кто-то из вас сказал: «Уж хуже не будет». Как я понимаю, он имел в виду: не будет хуже под немцем. — Комиссар говорил почти спокойно, и лейтенант поразился его выдержке. — Я не спрашиваю, кто именно это произнес, мне это не интересно.

Бойцы переглядывались, и на лицах их отражались очень разные чувства. Кто-то был возмущен. Кто-то смотрел равнодушно. Кто-то потупил глаза.

— Я знаю, далеко не все из вас хорошо относятся к Советской власти. Понимаю. Советская власть добра далеко не ко всем. У нее железная рука, и, к сожалению, она иногда бьет больнее, чем нужно. А бывает, и вообще ударяет по своим.