Ивлин Во - Елена Страница 9

— Училась. Читала стихи. Ездила на охоту.

— Ну, без этого тебе здесь придется обойтись. Знатной даме не пристало ездить на охоту. Правда, я, случалось, охотилась, когда мы стояли в Испании, и, стыдно сказать, мне это ужасно понравилось.

— Расскажи.

— Ни в коем случае. Если будешь ездить на охоту, не сможешь зачать ребенка.

— По-моему, я уже, — сказала Елена.

— Вот и хорошо, моя дорогая. Надеюсь, это будет сын. Очень может быть, что он станет весьма важной персоной.

В том непривычно возвышенном положении, которое теперь занимала Елена, ее больше всего устрашали подобные предсказания. Их она слышала не только от супруги правителя. Одна богатая матрона, настолько не удавшаяся ни умом, ни лицом, что не принадлежала ни к религиозному, ни к светскому кругу Ратисбона, высказалась еще определеннее. Сразу после первого знакомства она стала проявлять к Елене подчеркнутое почтение; однажды, когда Елена не захотела пойти вместе с ней в гости, она сказала:

— По-моему, ты очень мудро делаешь, что смотришь на всех немного свысока.

— Я?! — в ужасе воскликнула Елена. — Свысока?!

— О, госпожа Флавия, я не хотела сказать ничего плохого. Но ведь ты действительно даешь всем почувствовать, что ты им не ровня, верно? И ты совершенно права. Это большая ошибка — подружиться в ранней молодости с такими людьми, с которыми потом придется раззнакомиться.

— Но почему я должна буду с ними раззнакомиться? Если бы ты только знала, как мне плохо без настоящего друга!

— Дорогая госпожа Флавия, со мной ты можешь быть откровенна. Меня просто восхищает твое умение держаться в такой ситуации. И не делай вид, будто ты не знаешь, какую блестящую партию сделала.

— Ну да, это я знаю, но причем тут друзья, с которыми придется раззнакомиться?

— Может ли быть, госпожа Флавия, что ты ничего не слыхала? Ведь твой муж вот-вот получит власть над всем Западом! И не говори мне, что ты этого не знала.

— Я не знала, правда, не знала. О боги, надеюсь, что это неправда!

— Но это всем известно. В Ратисбоне только об этом и говорят.

Лишь теперь Елена догадалась, что все эти внезапные паузы в разговоре, наступавшие, когда она входила в комнату, все эти взгляды, которые она так часто замечала — не слышит ли она? — объяснялись вовсе не ее молодостью и чужестранным происхождением, как она полагала. Вот в чем была причина, и это еще больше ее встревожило. Она чувствовала себя так, словно заснула в своей мирной детской спальне в Колчестере — маленькой комнатке с низким потолком, которая была отведена ей с тех пор, как она стала спать одна, в которой она, сидя на сундуке, могла повесить сорочку на гвоздь в противоположной стене, которую она бесчисленное множество раз измерила шагами вдоль и поперек, два шага от сундука до зеркала, четыре шага от зеркала до двери, — что, заснув там, она с тех пор живет в каком-то нескончаемом кошмаре, где стены и потолок то надвигаются на нее, то уходят вдаль, где все вокруг то и дело вырастает до чудовищных размеров, а в углах таятся зловещие тени.

Дни и ночи становились знойными; ратисбонские дамы обмахивались веерами из слоновой кости и перьев и перешептывались, украдкой поглядывая на Елену, а она мечтала только о том, чтобы поскорее вернулся Констанций.

Он приехал наконец в начале августа, весь в дорожной пыли и исхудавший, словно только что из похода. Его встречали почтительно и поздравляли, потому что за много дней до его приезда стало известно о решительном сражении под Шалоном, об уничтожении галльского войска и о закованном в цепи Тетрике. Сам он принимал поздравления сдержанно, не скупился на похвалы полководческому искусству Аврелиана, а о своей роли помалкивал.

Елена встретила его радостно — у нее появилось такое чувство, будто после этого скучного лета снова пришла весна.

— Все прошло по плану, — сказал он. — Теперь — в Нисс.

Они отправились водным путем — узнав о ее беременности, Констанций сделался необыкновенно заботлив. Великолепная барка, богато украшенная резьбой и росписью, была доверху нагружена мебелью и провизией с изобильных базаров Ратисбона. Рабы медленно ворочали тяжелыми веслами. Теперь Констанций никуда не спешил. Он и Елена возлежали, словно индийские принцы, под балдахином из желтого шелка; целыми днями они лениво смотрели, как проплывают мимо заросшие тростником берега, бросали сласти подплывавшим к барке голопузым детишкам и птицам, которые не отставали от них и иногда садились на позолоченный нос барки. На ночь они не останавливались в городах, а причаливали к какому-нибудь зеленому островку, разводили на берегу огонь и приглашали на пир жителей прибрежных деревень, которые нередко устраивали для них танцы и пели песни в свете костров. Охрана и матросы оставались ночевать на берегу, и все роскошное судно превращалось в супружеское ложе Констанция и Елены. Наутро, когда они собирались отчаливать, вчерашние гости часто приносили им на прощанье цветочные гирлянды, которые к середине дня увядали, и, выброшенные за борт, медленно плыли вслед за ними.

Любовь Елены к Констанцию, зародившаяся среди дождей и туманов, становилась все нежнее и по-летнему горячее по мере того, как в ней незаметно росла новая жизнь. И в эти счастливые дни недолгого отдыха Констанция, ставшего их запоздалым медовым месяцем, Елена с радостью чувствовала, что любима.

Когда они проплывали теснину под Грейном, Констанций, чтобы доставить удовольствие жене, велел рулевому направить судно прямо в кипящий водоворот. Обленившихся гребцов, погруженных в грезы о свободе, это застало врасплох, и судно боком понесло поперек реки. На палубе началась суматоха; рулевой, капитан и штурман истошным голосом выкрикивали команды, потом гребцы опомнились и изо всех сил налегли на весла. А Елена смеялась весело и звонко, как смеялась когда-то в Колчестере. Некоторое время казалось, что судно потеряло управление и теперь будет крутиться в водовороте так же беспомощно, как плававшие вокруг вырванные с корнем деревья; но вскоре порядок был восстановлен, судно снова легло на курс и продолжило свой путь.

В мрачной теснине у Землина, куда никогда не заглядывало солнце, оробевшей Елене вспомнились тревоги, пережитые ею в Ратисбоне, и она спросила:

— Хлор, это правда — то, что говорят в Ратисбоне: что ты станешь цезарем?

— Кто так говорит?

— Жена правителя Ратисбона, и вдова банкира, и все дамы.

— Может быть, и правда. Мы с Аврелианом обсуждали это уже раньше. А после сражения он заговорил об этом снова. Сейчас он отправляется в Сирию — там мятеж, надо навести порядок. Потом вернется в Рим, где состоится триумф. Тогда будет видно.

— А ты этого хочешь?

— Пойми же, Конюшенная Девчонка, — важно не то, чего хочу я, а то, чего хочет Аврелиан — и он, и армия, и вся империя. Тут нечего особенно бояться — это всего только новое назначение, ну и округ побольше: Галлия, Рейн, Британия, возможно, Испания. Для одного человека империя слишком велика, это уже доказано. А кроме того, нам нужно обеспечить надежную преемственность — должен быть заместитель, который знает дело, понимает, за что с какого конца браться, и, если трон окажется вакантным, сможет сразу на него вступить. Чтобы каждая армия не провозглашала императором своего полководца и не начинала воевать за него с другими, как они делали в последнее время. Аврелиан собирается переговорить об этом с сенаторами, когда мы будем в Риме.

— О Хлор, а что тогда будет со мной?

— С тобой? Об этом я как-то не думал, дорогая. Большинство женщин готовы были бы все отдать, лишь бы стать императрицей.

— Я — нет.

— Да, наверное. — Он пристально посмотрел на нее. Прическа у нее все еще была высокая, самая модная — за этим присматривал раб из Смирны, которого специально взяли с собой. Ее облик сильно изменился — все, что только могли для этого сделать портные и купцы, было сделано: прежние прелести умелой рукой скрыты, новые выявлены; но, глядя на Елену, Констанций почувствовал, что по-прежнему подвластен ее британским чарам, что при виде жены у него вылетают из головы все холодные расчеты и он снова испытывает такое же непреодолимое влечение, какое охватило его в тот волшебный вечер на пиру у короля Коля.

— Ты, Конюшенная Девчонка, можешь пока не волноваться, — сказал он. — Аврелиана хватит еще на много лет.

Но через некоторое время она попросила:

— Расскажи мне про сражение. Тебе угрожала большая опасность? Я почему-то не боялась за тебя, когда ты уехал. А может, надо было?

— Нет, не стоило. Все было подстроено заранее.

— Расскажи.

— В тот день нам не пришлось ничего делать. Тетрик сам явился к нам со всем штабом и сдался в плен. Свое войско он расположил там, где мы ему сказали. Нам оставалось только выступить и не спеша их перебить.

— Много было убитых?

— Наших — нет, хотя галлы отбивались на удивление храбро. Но они мало что могли. Мы окружили их со всех сторон.