Евгений Люфанов - Великое сидение Страница 9

В бубен колотят, и пьяная баба пляшет. А где пьянство, там срамные слова и блуд. А вон скованные цепями колодники, выведенные для сбора подаяния, чтобы было чем им пропитаться. Юродивый что-то кричит…

У кремля, между Спасским мостом и храмом Василия Блаженного, был поповский крестец – место, где собирались находившиеся не у дел попы и дьяконы, в ожидании, когда кто-нибудь из московских жителей наймет кого из них справить ту или иную требу либо у градожителя на дому, либо на кладбище. Здесь же стояла тиунская изба, в которой патриаршие дьяки взимали с подрядившихся на исполнение требы священнослужителей пошлину. С неведомо-давних пор повелось тут поповское сборище, и раздосадованный свидетель непотребных дел, свершавшихся на крестце, доносил патриарху Иову: «А сходятся безместные попы и дьяконы у Фроловского моста (как тогда называли мост у Спасских ворот), меж собой бранятся и укоризны чинят скорбные и смехотворные, а иные меж себя играют и борются, в кулачки бьются, а которые наймутся обедню служить, и они с своей братьею, с которыми бранилися, не простясь, божию литургию служат».

Прежде бояре, вельможи, выбившиеся в знатные люди купцы, по-теперешнему негоцианты, один перед другим хвастались убранством своего иконостаса, хорошо подобранным причтом во главе с представительным попом и горластым дьяконом; много было в Москве и малых, и больших домашних церквей и часовен.

На крестце тогда обретались большей частью безместные пришлые попы, приходившие в Москву в надежде устроиться в каком-либо приходе. Может, пожелает тамошний приходский иерей взять помощника, чтобы не так сильно утруждать себя – одному справлять вечерни, часы, всенощные, заутрени и обедни, молебны и панихиды, венчать, давать роженицам молитву, детей крестить, исповедовать, соборовать умирающих и покойников хоронить. А если не посчастливится в приходской церкви определиться, то в чьей-нибудь домашней молельне. И было их, безместных священнослужителей, прежде десятка два, три, а вот подошла негаданная лихая пора, когда стали они собираться каждодневно чуть ли не сотенными толпами. Царь Петр издал указ, запрещающий всем боярам, вельможам и другим знатным персонам иметь свои домовые церкви или иные какие молельни, обязав их хозяев, наравне с прочими московскими жителями, посещать церкви приходские. Об этом настоятели церквей и соборов били челом царю, чтобы не оскудевала и церковноприходская и патриаршая казна. Князь Федор Юрьевич Ромодановский следил, чтобы царский указ неукоснительно выполнялся, и ради того принимал строжайшие меры. Попробуй ослушаться, кто бы ты ни был, живо попадешь на бесчестье в Преображенский приказ. А в добавку к цареву указу московский митрополит, будучи недоволен некоторыми вдовыми попами, повелел не давать им благоволения на жизнь и отправление церковной службы в мирских домах по той причине, что, находясь на полном хозяйском довольстве, иные попы и дьяконы бесчинно ведут себя, безмерно упиваясь хмельным вином, и в непотребном виде справляют церковную службу. Пришлось хозяевам домашние церкви закрыть, и валом повалили попы па безместный крестец. Сильно пообиделись они, оказавшись не у дел, и чем же, кроме еще большего винопития, такую обиду и досаду в себе заглушить или же еще больше разбередить ее? Как злую тоску развеять? Одно средство – в кружало зайти. А там любой винопивец – желанный гость, от него государевой казне доход будет. И хотя не раз появлялись решения и светских и духовных властей о запрете священнослужителям и монахам ходить в кабаки, напиваться и сквернословить, но не в строгости соблюдался этот запрет. Перестали ослушников и кнутом стегать и в монастырь заточать, где, кстати сказать, была своя неизбывная беда: за одной царской грамотой шла другая, чтобы в монастырях не держали вовсе хмельного питья потому, что усиление пьянства грозило иноческому чину совершенным разрушением. В тех грамотах говорилось: «В московских, в ближних и дальних, степенных и нестепенных монастырях архимандриты, игумены, келари и строители, казначеи и священники, и братья на монастырских погребах и по кельям у себя держат хмельное питье, вино, пиво и мед, и от того хмельного питья церкви бывают без пения».

И еще:

«Игумены, черные и белые попы и дьяконы хмельным питьем до пьянства упиваются, о церкви божией и о детях духовных не радеют, и всякие бесчиния во всяких людях чинятся: сделать заказ крепкий, чтобы игумены, черные и белые попы и дьяконы, и старцы, и чернецы на кабак пить не ходили, и в миру до великого пьянства не упивались, и пьяные на улицах не валялись бы».

Как же было в таком разе пьяных винопивцев в монастырь заточать? Только и слышно было, что неумеренное винопитие до великого сраму пастырей доводило. В Севске архиерей, будучи хмельным, на панихиде в соборной церкви зашиб двух молящихся, а служившего с ним иерея кулаком бил и сам себе приговаривал: «Бей гораздо, все мертвые – наши!» И этот же преосвященный многие дни держал у себя дома чужую женку, а явившегося к нему митрополичьего посланца не впустил и самого митрополита бесчестил.

Из Тотемского уезда слух дошел, что там объявились разбойники, а в разбоях тех был и грабежную рухлядь укрывал у себя строитель Тафтенской пустыни старец Ферапонт.

Известно, что многие поповские сыновья проводят дни в гулянках, «ходят за непотребными промыслами и воровством».

В прежние времена как просто и ладно было: по смерти отца, служившего в церкви попом, его место занимал старший сын, бывший при отце дьяконом, а на его место в дьяконы ставился следующий брат, служивший дьячком, место которого выходило третьему брату, бывшему до того пономарем. Если же поповская семья оказывалась хотя и многодетной, но в ней было больше поповен, чем поповичей, и случалось так, что на все места братьев недоставало, то освободившееся место духовного чина замещалось сыном брата попа или зачислялось за ним, если он еще не подрос.

Всем есть-пить надо было, и если допытливый архиерей при посвящении спрашивал: «Что тебя привело в чин священнический, то ли желание спасти себя и других, то ли другое что?» – не зазорно было ответить: «Истинно так, владыко, спасти себя и жену с детьми прокормить».

Бывали счастливцы, например, басовитые, громогласные дьяконы, тем путь широко открывался, и приравнивался такой дьякон по чести словно бы к большому церковному колоколу, что октавой гудел. Но таких удачливых было мало, а в большинстве своем дьяконы козлогласные, под стать своим сиплым попам, допускавшим во время службы и пение и чтение многогласное, чтобы им скорее до последнего аминя дойти. Додумались иные прохиндеи-попы до того, чтобы читать молитву в шапку, принесенную для того прихожанином, поленившимся постоять в церкви. Потом придет такой за шапкой к попу, наденет ее на голову, веря, что вся благость произнесенной в шапку молитвы проникнет ему в самое темя, благо он к тому ж и плешив. Служили попы молебен под дубом и, срывая с дерева листья, раздавали их молящимся как освященные.

Драки между иереями из-за молебна или панихиды, стало быть, из-за денег, случались даже в самом алтаре; повсюду подлоги и плутовство. А ходили священнослужители в грязной одежде и в лаптях. Возложит на себя златотканое церковное облачение поп, а под тем облачением расхлюстанный или заскорузлый от грязи зипун. Уж где бы где, а то в самой Москве, в кремлевских соборах дьяконы во время богослужения кидают в священников скатанными восковыми шариками, кто – со злобы, а кто – с хмельного озорства. «Окаянное наше время, в которое так пренебрежно слово божие, – писал митрополит Димитрий. – И не знаю, кого прежде надобно винить, пастырей или пасомых».

В селах у прихожан стал такой обычай: не состарившись, на исповедь не ходить, и сокрушался о горемычном поповском житье не один каждодневный посетитель поповского крестца, – уныние овладевало всеми безместными попами.

VII

Среди толпившихся на крестце духовных лиц было два заурядных иерея – отец Гервасий из Коломны и отец Флегонт из Серпухова. Случилось так, что они, обездоленные жизненными испытаниями, накануне в одночасье пришли в Москву, только что к разным заставам. Наравне с деревенскими мужиками заплатили рогаточным караульщикам по копейке, понеже явились в первопрестольную столицу с нестриженой бородой, – не посчитались караульщики с тем, что пришедшие назвались попами. Одновременно они и к поповскому крестцу подошли, оба изумившись такому множеству безместной братии, одинаково с другими и приуныли, не надеясь на улучшение своей злосчастной судьбы.

Отец Гервасий забедовал на первой неделе великого поста. Узнал он, что в соседнем приходе некому церковную службу справлять, что тамошний отец Прокл слег от банного угара в один из дней широкой масленицы и оклематься еще не мог. Великопостная неделя началась в том приходе церковным запустением, и он, Гервасий, вызвался помочь беде. Не считаясь со временем, отслужив наскоро у себя, торопился в соседний приход, чтобы принять там покаяния прихожан и отпустить им грехи. Первая неделя великого поста всегда в Коломне самая покаянная: отягощали православных накопившиеся за зимнюю пору грехи, и каждому хотелось поскорее освободить душу от них. Дьякон того прихода не знал, как отца Гервасия за помощь благодарить. И день, и два все шло у них по-хорошему, а на третий день прослышал отец Прокл, что ему подмена нашлась, – сразу будто и хворь сошла. Подговорил он своих родичей да с ними в церковь скорей.