Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) Страница 9

Поступок Плотникова был понятен мне, как понятна была и тактика лицемерного курбаши. Слушая Бокало, я мысленно представил себе финал свадебного пиршества. И не ошибся. Но одна деталь оказалась неожиданной. Когда Плотников вошел со своим переводчиком в михман-хану, жених встретил его очень любезно и из собственных рук подал пиалу с водкой. Оба выпили и уселись среди гостей. Начался оживленный веселый разговор, рассеивающий всякие опасения. Казалось, все идет обычным порядком и бояться нечего. Но когда подали плов, Байтуман достал из кармана лист бумаги и развернул перед гостями. Плотников сразу узнал свое письмо. Он бросился к курбаши, чтобы вырвать листок, но предупрежденные заранее басмачи оттолкнули его и стали избивать. Началась свалка. Сильный Плотников какими-то судьбами все-таки вырвался из рук басмачей и, сопутствуемый Бокало, побежал к своим памирцам.

— Капитан был ранен ножом в бок и истекал кровью, — поведал мне Бокало последний эпизод ночного происшествия. — Но он все-таки успел добежать до пулемета и дать две-три очереди по басмачам. На большее не хватило сил. Он упал навзничь, и джигиты Байтумана стали топтать его ногами. Я хотел защитить капитана, кинулся в толпу, но кто-то сзади ударил меня прикладом по голове. Остальное не видел… Очнулся ночью в конюшне, на копне сухого клевера. Кто втащил меня туда, не знаю. Одно было ясно: надо бежать. Осторожно выбрался во двор и, шатаясь от слабости, натыкаясь на трупы, побрел к берегу. На брошенном каюке переплыл Дарью. Всю ль и день шел к Намангану. Вот и все… Простите… устал…

Паренек оперся о стол, и на бледном лице его изобразилась страдальческая гримаса.

— Накормите его, — приказал я дежурному. — И уложите спать!

«В волчьей стае неспокойно», — вспомнил я слова Абдукаххара. Старик оказался прав. «Неспокойно», — нет, это было слишком мягко. В берлоге Мадамин-бека не только нарушен покой. Там идет грызня. Жестокая грызня, где каждый старается вцепиться в горло другому, задушить своего вчерашнего соучастника по борьбе.

Я сажусь за стол и пишу срочное донесение в штаб. Там должны знать о положении в ставке Мадамин-бека. Знать сегодня же.

ВРАГ ЦЕЛИТСЯ В ЛУЧШЕГО ИЗ НАС

Сегодня мне вспомнилась старая кавалерийская песня, Не вся песня, а только несколько строк. И печальных.

Носилки не простые —Из ружей сложены,И поперек стальныеМечи положены…

Они звучали внутри, выжимали из сердца слезу. До чертиков было обидно и больно — снова враг нанес удар, и удар страшный. Передо мной письмо. Долгожданное. Но лучше бы его не было. Незнакомый почерк, неровный, взволнованный. Скупые слова: «Пишу вам по просьбе Эрнеста Францевича: сам он писать не может. Я должна вас огорчить. Он тяжело ранен в сражении с Исманкулом-курбаши возле кишлака Яйпан. Басмаческая пуля прошла грудь навылет, пробив правое легкое. Выходное отверстие, мне говорили, было очень большое, с медный пятак. Эрнеста привезли на самодельных конных носилках. Я услышала топот коней и увидела эту процессию из окна. Я помертвела от страха, сразу поняла, что случилось большое несчастье. Не помню, как выскочила на улицу. Арноша лежал па носилках недвижимый, бледный. Мне показалась, что он без сознания. Но когда я вскрикнула, он на мгновенье открыл глаза и чуть улыбнулся. А может быть, мне это показалось. Я хотела видеть его улыбку…»

Еще недавно, еще сегодня утром я мечтательно думал о скором окончании войны. Донесение из ставки Мадамин-бека, рассказ перебежчика, стычка между Плотниковым и Байтуманом — все подтверждало мою мысль, что враг переживает агонию, что внутренние противоречия раздирают басмачество, и достаточно нескольких ударов, чтобы оно развалилось. Но сейчас эта благодушная мечта померкла. Враг еще силен. Он наносит удары, и еще какие. Он подкашивает наши ряды, он целится в лучших. Пуля угодила в смелого Кужело. Его избрал басмач и, конечно, не случайно. Он знал, кто летит впереди отряда…

Рассказывали, что Эрнест Кужело успел только скомандовать «Шашки вон!» и перевел своего коня с рыси на галоп, как пуля ожгла грудь. Эскадрон продолжал мчаться на кишлак, где засели басмачи, летел и конь командира, как всегда, впереди, а сам Кужело выпустил повод и стал клониться к седлу.

Скакавший рядом боец Лерский подхватил и обнял падающего командира. Почуяли беду и другие красноармейцы. Догнали, поравнялись, стали плечами, руками поддерживать Эрнеста. Но огонь угасал в нем. Конь сбавил шаг. Остановился.

Без вожака стая теряет цель. Эскадрон, пролетевший по инерции вперед, сбился с хода, рассыпался, повернул назад. Атака захлебнулась. А она должна была завершить хорошо начатый бой под кишлаками Яйпан и Кудаш.

Операцию против Исманкула-курбаши приурочили к рассвету. Сводный отряд Кужело выступил из Коканда после полуночи и направился к кишлаку Ультарма, чтобы в темноте обогнуть его и выйти в степь на сближение с противником, засевшим в кишлаках Яннан и Кудаш. Один из эскадронов, которым командовал разведчик Павел Богомолов, был послан в обход Кудаша, в тыл басмачам.

Несмотря на предосторожности, эскадрону все же не удалось пройти незамеченным. Подступы к кишлаку защищал Хаит-курбаши с шестьюдесятью хорошо вооруженными джигитами. Они обстреляли Богомолова. Он вынужден был спешить эскадрон, отправить коноводов с лошадьми в безопасное место за дувалы, а бойцов повел в наступление. Перебежками, кроясь за кустами и деревьями, они стали приближаться к большой байской курганче, где засел отряд Хаита-курбаши.

Под самыми стенами, вдоль арыков, ребята залегли. Басмаческие винтовки и пулеметы били непрерывно, хотя в темноте и плохо угадывали цель. Богомолов послал несколько бойцов, чтобы они проползли к воротам курган-чи и попытались открыть их.

Трудное задание удалось наполовину выполнить. До ворот осталось каких-нибудь пять метров. Вдруг створки сами распахнулись, и в проеме, освещенная молочными проблесками рассвета, показалась могучая фигура самого Хаита-курбаши. Он был обнажен до пояса, синие шаровары перехвачены цветным кушаком, на ногах яркие желтые сапоги, на голове тюбетейка, обмотанная красной тряпкой, в руках маузер.

Появление курбаши было неожиданным и непонятным. Возможно, он хотел привлечь на себя бойцов и в гуще ударить по ним из пулемета, который был укрыт за воротами. Ребята действительно вскочили, но не кинулись на курбаши, а лишь метнули ручную гранату. Брошенная в спешке, она не попала в цель и, ударившись о косяк, разорвалась. Осколки поразили насмерть двоил красноармейцев. У ворот завязалась борьба. А в это время вторая группа бойцов обошла курганчу, шашками прорубила дыру в дувале и пробралась внутрь двора. Никому из банды Хаита-курбаши уйти не удалось. Полегли в собственной крепости. Она запылала, словно костер, извещая Кужело, что путь к Кудашу и Яйпану открыт. Сам Богомолов повел свой эскадрон на соединение с основными вилами. Однако соединиться не удалось. Он только подоспел на выручку к отряду конной милиции, участвовавшей в операции, и попал под удар банды второго сподручного Исманкула — головореза Карабая-курбаши. Пулеметы эскадрона облили басмачей свинцом. Банда отхлынула и пугливо метнулась к дальним холмам.

Вот тут-то и нужна была решающая атака, чтобы добить врага. Она началась, но не завершилась. Помешала басмаческая пуля, пущенная в командира Кужело.

Рассказывали, что Эрнест Францевич не захотел оставить седло. Когда перевязали рану, он снова сел на коня. Мертвенно-бледное лицо его окаменело, скрывая ужасные страдания, причиняемые раной. Он не стонал. Но губы посинели, даже почернели от напряжения. И все-таки он ехал. Ехал впереди отряда как командир.

Он не мог упасть. Стремя в стремя, рядом, следовали товарищи и не давали ему даже качнуться. На пол пути до Коканда силы истощились. Приходит минута, когда человек перестает владеть собой. Пришла такая минута и для мужественного Кужело. Он склонился па плечи товарищей. Тогда его сняли с седла и положили на конные носилки.

Так, впереди отряда, почти потерявший сознание, Кужело вернулся в Коканд. И он еще сумел улыбнуться жене…

И рядом с этой правдой жизни одна похожая на легенду деталь. Когда у дома отпрягли носилки, подошла какая-то старушка и, крестясь, стала приговаривать: «Такой молодой, такой молодой…» А потом спросила:

— Как звать-то? Свечку бы поставить за упокой.

Боец, стоявший рядом, замахнулся зло на старуху и твердо проговорил:

— Я тебе дам, упокой! Жив он. И жить будет…

— Тогда за здравие, — не смутилась бабка — Как звать-то?

— Эрнестом.

— Имя что-то чудное, не православное… Ну да все равно.

И она, крестясь, пошла своей дорогой.

ВОЛКИ СНОВА ГРЫЗУТСЯ…