Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 Страница 9

В тот вечер пришлось мне идти домой и ложиться спать одному. А когда она пришла уже под утро, то была холодная, и запах от неё шёл какой-то незнакомый и не очень приятный.

Примерно через неделю Степан уехал. Вскоре его взяли в армию и я больше его не видел, хотя в их доме бывал несколько раз. Дом этот был большим, во дворе – много добротных построек. Стоял он на краю переулка, рядом с главной дорогой. Семья их жила не бедно.

Вскоре закончилась и командировка Людмилы. Она уехала, «победив тиф». Эпидемия отступила. Мама осталась на прежней должности. В нашей семье тифом никто не заболел, возможно, потому что мы ежедневно принимали спиртовой настой осиновой коры, по чайной ложке три раза в день, а также хину – медицинский препарат, который применялся при лечении тифа.

Глава 10. ОТЕЦ

После того, как отца призвали, мы от него получили лишь два письма. Одно с месячных военных учебных курсов, второе – по дороге на фронт. И после этого почти девять месяцев не было никаких известий. И вдруг примерно в августе 1942 года получили от него письмо из госпиталя. Он ранен и находится на лечении. Мы были так рады, что он жив!

А месяца через два я увидел сон: нахожусь на гумне, а там гуляет стая гусей. Гусак-вожак кидается на меня, хочет меня ущипнуть. У меня в руках оказалась палка, которой я его ударил по шее. Голова отлетела, а из шеи полилась кровь. По соннику ОБС («одна баба сказала») увидеть во сне кровь – ко встрече с близким родственником. Так и случилось. Через несколько дней отец появился дома. О, радости было!

И ничего, что ходил он на костылях. Народу собралось – полный дом, все хотели услышать про войну. Почти у каждого кто-то из близких находился на фронте. Отец рассказывал, как они с боями отступали по Белоруссии, и немцы их взяли в окружение, из которого они несколько раз пытались вырваться, но безуспешно. Их армия оказалась зажатой в лесах Могилёвской области, фашисты пытались её уничтожить. Особенно досаждали бомбардировки с воздуха. Люди гибли от немецких бомб, снарядов и пуль, а также от голода и болезней. Питались в основном кониной – мясом погибших лошадей, иногда сырым и не всегда свежим. Костры разжигать запрещалось, так как немецкие самолёты-разведчики их засекали и направляли бомбардировщики.

Почти шесть месяцев их армия находилась в окружении. Немцы все основные силы направили на взятие Москвы, но потерпели на этом направлении сокрушительное поражение. А окружённая армия тем временем вела партизанскую войну. После поражения под Москвой немцы не смогли организовать полномасштабное наступление для полного уничтожения окружённой армии. Наши воспользовались тем, что фашисты начали подготовку к новому наступлению на Москву (1942 год), и окружённая армия тоже стала готовиться к прорыву из окружения. Одним из десятков тысяч её бойцов был наш отец.

На этот раз им всё же удалось вырваться из окружения. Помогли в этом и войска, находящиеся на линии фронта. Во время прорыва отец с другом бежали рядом, но тут близко взорвался снаряд, отца ранило и засыпало землёй. Одна рука оказалась свободной, он кое-как выбрался, и его подобрали санитары. А друга своего он так и не нашёл…

Ранения отца были такими: оторван безымянный палец, рана на бедре и основное ранение – раздроблена стопа. После двух, а то и более, месяцев лечения он был отпущен домой для выздоровления. Ходил он только на костылях. А через неделю отдыха был избран общим собранием председателем колхоза «1 Мая».

Конный двор был от нас через два дома. Дорога шла под уклон, поэтому отцу было легче дойти до конюшни. Там он вместе с конюхами разбирался с гужевым транспортом. Ему запрягали лошадь в телегу, и он ехал в правление колхоза, а через некоторое время – на объекты. Хозяйство было довольно большое: стадо коров, отара овец, свиньи. Молоко, мясо, шерсть, кожа – всё сдавалось государству за бесценок, не говоря уже о зерне. Приходилось отцу бывать на всех объектах, встречаться с людьми, особенно на полях, где много сотен гектаров земли необходимо было вспахать, посеять, убрать урожай и сдать зерно государству. Отец принял колхоз уже осенью, когда уборка была в основном закончена, а от него требовали госпоставки. В то время лозунг «Всё для фронта, всё для победы!» был не пустыми словами. После начала войны трактора в колхозах появляться перестали, пахали на лошадях, сеяли и убирали вручную.

Когда созревал урожай, каждой семье надо было вручную сжать энное количество соток на поле вдали от дома. Кормящие матери обычно с собой брали своих чад. Моя мама брала Женьку и меня в придачу с серпом. А бригадир будил людей на жатву на рассвете (около пяти часов), они работали до 9–10 часов, и после завтрака каждый отправлялся на свою основную работу. Мама шла в медпункт или на пасеку, а я – пасти свиней. Так я ещё в 9 лет мало-мало освоил специальность жнеца.

Когда отец стал председателем, он сразу понял, что в колхозе не хватает лошадиных сил. Стал искать с помощью конюхов. Но кто же продаст хорошую рабочую лошадь? Еле-еле нашли в ближайших деревнях жеребца-переростка и полуторагодовалую кобылку вороной масти. Жеребец был не обучен, хотя ему уже было четыре года, а обычно обучают в три. Но нрав этого жеребца был настолько враждебен к человеку, что он не давал себя обуздать, отбивался копытами, кусался. Целый год его пытались приручить на прежнем месте, но не нашлось смельчака, который бы с ним справился – мужчины все были на фронте. И вот отец мой приобрёл этого «зверя» и решил его приручить и ездить на нём. Привели его в нашу деревню, привязанным к тяжёлой телеге, запряжённой мерином. Поселили его в стойло Рыжика – нашего родового коня, взятого на войну.

Судьба Рыжика оказалась трагична. Дядя Ефим написал письмо с учебного полигона, где они готовились воевать в кавалерийской части вместе с Рыжиком. После окончания подготовки их погрузили в воинский эшелон, коней отдельно от солдат, в разные вагоны грузового поезда. Им оставалось немного до линии фронта, когда на эшелон напали немецкие самолёты-штурмовики. Вначале они разбомбили железнодорожные пути, поезд остановился. И началось методичное уничтожение всего живого и неживого. Солдаты выскакивали из вагонов и рассыпались по полю, но их тут же «косили» из пулемётов. А кони погибли все. Вагоны были разбиты бомбами и горели. Чудом уцелели около десятка человек, в их числе и дядя Ефим. Они двинулись в сторону линии фронта навстречу нашим отступающим войскам – был сентябрь 1941 года. Их группу приняли в пехотную часть, и он тогда смог написать последнее письмо, где описал обстоятельства гибели Рыжика. А через две недели пришло печальное известие: «Фёдоров Ефим Климентьевич пропал без вести»…

Мой отец продолжал дело своих погибших братьев.

Продолжая тему укрощения буйного коня, расскажу, как отец решил сам обуздать это «дикое» животное. Взял в одну руку узду и на одном костыле вошёл в стойло, однако этот буян снова решил протестовать. Как только отец сделал несколько шагов, конь прижал его к стене с такой силой, что отец даже не мог вздохнуть. Конюхи сначала стояли и наблюдали, но когда появилась опасность для здоровья, а то и жизни председателя, один из них огрел кнутом по крупу коня-нахала, и тот круто развернулся посмотреть: «Кто это меня посмел побеспокоить?» Но в это время ему на шею накинули аркан и вывели из стойла. Один конец аркана привязали к столбу, а за другой держались вдвоём. Конь начал задыхаться, поскольку петля сдавила ему горло. Он уже не мог кидаться на людей и дал возможность отцу себя обуздать. Аркан-петлю с него сняли, он очухался и приободрился. На двух длинных поводках его погоняли по кругу и через полчаса он, взмыленный, был поставлен в стойло. Но узду с него не сняли, чтобы на другой день снова не пришлось его ловить. Тут же ему дали кличку «Буян».

На следующий день на Буяна надели хомут. Как только он не пытался от него избавиться! Становился на дыбы, опускал голову до земли, тряс головой и лягался задними ногами, но всё было тщетно. Его подвели к телеге и запрягли. Вначале он вёл себя в упряжке, словно пьяный мужик. Но ему пришлось забыть, что он кусачий – во рту у него были стальные удила. Вот так его и укротили, а ведь на прежнем месте он даже не подпускал никого в стойло. Там даже навоз не убирали и жил он почти на втором этаже, ему лишь совали корм и ведро воды. Мой отец же на нём стал ездить без проблем.

В сентябре мне исполнилось десять лет, и я пошёл учиться в третий класс.

Зима 1942–1943 гг. выдалась труднейшей не только для фронта, но и для тыла. Мы почти всё отдавали для нужд обороны. На трудодень выдавали мизерное количество зерна – граммов по 200–300. И его пытались распределить до следующего урожая. Питались в основном картошкой и другими овощами, выращенными в огороде. Хотя за огородными растениями было трудно ухаживать – для этого не было ни сил, ни времени; в колхозе работали с раннего утра до позднего вечера.