Юрий Крутогоров - Куда ведет Нептун Страница 9

Ходьбы до школы минут пятнадцать. На выструганной доске у школьных ворот каленым железом выжжены слова: «О, тщательно любезный, услыши глас полезный».

В восемь утра на башне бьют часы. В классах звучит глас полезный — заунывный вой дьяка, читающего Часослов, окающий басок цифирного учителя Магнитского, говорок флотского служаки, показывающего, какие есть паруса…

Читать и писать Прончищев умел сносно. Скучно слушать «собрание всех письмен», как называл свой урок дьяк. Вася смотрел из окна на шатер — вот откуда голубей пускать!

Уезжая из дому, он препоручил дорогую голубятню татарчонку Рашидке. Сизари снились по ночам. Оглашенный свист как-то разбудил его среди ночи. Подбежал к окну. Тускло и одиноко желтел слюдяной фонарь, старый солдат дремал возле мясной лавки.

А то батюшка привиделся. Стучала над ухом деревянная нога с железной набойкой. Бегал по комнате, ругался. Вася раскрыл глаза — тот же фонарь, а под ним, присевши на задние лапы, скулила бродячая собака. Может, думала, что луна скатилась на Мясницкую с ее убитыми коровами, головой быка на шесте, со свиными тушами.

Иногда зачем-то вспоминалась дочь Кондырева. Пигалица ведь, а глаза слезами наполнились, когда Вася сказал, что навсегда покидает деревню — едет на мореходца учиться.

— И ты сюда больше не приедешь?

— На фрегате по Мышиге приплыву.

— А я хотела в театрум играть.

Прончищев засмеялся:

— Вот на фрегате и поиграем!

— Врешь ты, врешь все.

…На третьем ярусе под шатром — таинственная зала. Говорили, что оттуда звезды близко видать. Глянешь — хоть в ладони звезду забирай.

— Зала для обсерваций, — пояснил Семка.

Поди узнай, что есть «обсервация». Оказалось, зала для научных наблюдений за небом.

— Только звезды там можно увидеть?

— Ему звезд мало! — захохотал Челюскин. — А ты б чего хотел?

— Ну, Санкт-Петербург.

— Чего-чего? Санкт-Петербург? Да за милую душу. Завтра мне Андрею Даниловичу экзамент сдавать. Поведу тебя.

— А про что экзамент?

— Каково есть топографическое положение Москва-реки.

— Штюрманская наука?

— Самая что ни на есть.

— Плохо все же, Семка, что нет в Москве моря. Река только.

— Это верно. Москва-море все же лучше, чем Москва-река.

— А вдруг бы Богимово затопило?

— Не, лучше пускай река будет. А то и мое родное Борищево затопит.

— Так возьмешь на экзамент?

— Когда это борищевские богимовских омманывали?

ЗРИТЕЛЬНАЯ ТРУБА

Навигатор Андрей Данилович Фархварсон своими руками сотворял всяческие морские приборы для мореплавателей — квадранты, градштоки, буссоли. Он приехал в Россию по приглашению Петра I, а до этого был профессором Эбердинского университета в Англии.

В круглой зале для обсерваций он дневал и ночевал. «Живу между небом и землей, — говорил он, — но ближе к небу».

За кафедрой стоял редко. Живчик необыкновенный. В круглой зале — между небом и землей — носился как белка в колесе.

Сейчас профессор в классе был один. Держал в одной руке циркуль, в другой линейку. Рисовал на бумаге какие-то линии, полукружья. Отбегал в сторону, возвращался к столу, прицеливался глазом на сделанную работу.

В окошки залы, как в бойницы, выставлены зрительные трубы на раздвинутых, словно у циркуля, ножках.

— Можно, Андрей Данилович?

— А, Тшелюскин! Входи.

Фархварсон нацелил глаз на новенького.

— Кто есть?

— Имеет охоту до обсерваций, Андрей Данилович. Дозвольте остаться.

— Пусть!

Профессор отложил циркуль.

— Тшелюскин, я давал тебе занимательное задание. Ты обошел берега Москва-реки?

— Да.

— Тогда послушаю.

Прончищев с интересом слушал рассказ Семки. Он узнал, что Москва-река вступает в город при диком урочище Трех Гор, пробивает себе русло через кулижки — болота. От Дорогомилова поворачивает прямо на южную сторону. На левой стороне имеет берег весьма гористый. У Девичьего монастыря в Москву-реку вливается речонка под именем Сетунь, речушка паршивая и не судоходная.

Тут Фархварсон перебил Семку:

— Тшелюскин, река может быть не судоходной. Но паршивой?

— Грязная. Как корыто для помоев.

— Нехорошо так говорить топографу. Не-хо-ро-шо.

Далее нисколько не смущенный Семен поведал, что у Новодевичьего монастыря река поворачивает на восток, к Воробьевым горам, а до того река упадала в луга Девичьего поля.

— Как «упадала»? — удивился профессор.

— Ну, по лугам пролегала.

Фархварсон улыбнулся:

— Куда же, Тшелюскин, дальше упадает река?

— Дальше течение принимает северное направление. Правый берег, нагорный, понижается. И так до Крымского брода доходит. А на правой стороне — Замоскворечье. У Данилова монастыря река совсем из города убегает. На юг и восток.

— Сколько раз река меняет направление?

— У ней два извива. В трех местах переменяется.

— Хоть насмешил немного, но обсервация твоя полная.

Это придало бодрости Семену. Он попросил дозволения глянуть в зрительную трубу. Профессор разрешил. Челюскин подозвал Василия.

— Гляди!

Перед глазом Прончищева оказалась мокрая крыша, на карнизе ее, как буквицы в строке, сидели голуби.

Привязанная к коновязи лошадь жевала овес.

На боярском крыльце лаем исходила собака.

Сорвалось в саду яблоко с дерева.

Дворовый мужик укладывал в поленницу березовые плашки.

Зрительная труба, подобно затаившемуся фискалу, шарила цепким глазом за всем, что было сокрыто от постороннего взгляда.

И было странно все это видеть воочию и не слышать хрумканья лошади, собачьего лая, шлепка яблока о траву, сухого стука поленьев. Мир лишился привычных звуков, оглох, и казалось, там вдали царит такая же тишина, как и в зале для обсерваций. Какая же тайна была в этой трубе?

— Санкт-Петербург увидеть можно?

Фархварсон не понял.

— Что-что? — Профессор повернул зрительную трубу на северо-запад.

— Санкт-Петербург в той стороне.

Челюскин умирал от смеха. Понявши, чего желает увидеть новенький, профессор тоже рассмеялся.

Именно в то самое время, ровно в 12 часов сентября 18 дня, в Санкт-Петербурге начинался викториальный триумф. В устье Невы вплыло белое облако парусов флагмана флота, линейного корабля «Ингерманланд». Над его реями развевался государственный штандарт: черный орел на золотом поле.

За флагманом — махонькие по сравнению с ним галеры. Так за неторопливой и строгой гусыней, боясь отстать, плывут друг за дружкой гусенята.

Вслед за победной русской эскадрой показались плененные шведские суда — фрегат «Элефант», три шхербота, шесть галер. Опущенные за кормой флаги жалкими тряпицами плескались на невской волне.

Ликующие возгласы петербуржцев. Марши военных оркестров. Перезвон колоколов.

Прежде чем бросить якоря у Троицкой пристани, русские корабли дали несколько залпов. И громовым эхом ответили им орудия Петропавловской крепости.

Казалось, бравые бомбардиры переговаривались меж собой на понятном им языке.

Залп русской эскадры возвещал: победа, победа, победа!

Крепостные пушки громыхали: виват, виват, виват!

Здравствуй, город Петров!

Добро вам пожаловать!

От кораблей отвалили шлюпки. Солдаты и матросы выстраивались на берегу поротно.

Трубы и литавры возвестили начало парада.

Его открыли гренадеры Преображенского полка. Солдаты Астраханского полка древками вниз несли трофейные шведские флаги и знамена. Шелковые полотнища мели деревянную мостовую.

Понуро шагали пленные офицеры вместе со своим бесславным адмиралом Эреншельдом.

По дуге высокой арки разбегались слова: «Торжественные врата, вводящие в храм бессмертной славы».

Сквозь эти триумфальные ворота шли победители.

И в окружении пяти флотских офицеров, возвышаясь над ними ростом, шел Петр I.

Святая дева, изображенная на огромном щите, как бы протягивала к русскому монарху руки: «К торжеству приложи торжество».

В плотной толпе горожан были и братья Лаптевы. Они стояли возле самых триумфальных ворот…

И первопрестольная праздновала победу под Гангутом.

Учеников повели в церковь.

Желтое пламя свечей стояло над окладами. Острые лучики света исходили от золоченого облачения священника. Сквозь ладанный дым сурово глядели лики святых. Слова проповеди содержали древнюю певучую тайну.

Священник повернулся к школярам. И не по-церковному, но с какой-то домашней интонацией сказал:

— Радуйтесь же и вы и торжествуйте, будущие российские флагманы, капитаны, матрозы и все христолюбивое воинство, за здравие своего отечества. Вам мученический венец уготован за то, что готовы отдать животы свои за Россию.