Николай Шпанов - Повести об удачах великих неудачников Страница 9

Дени и самому было ясно, что, пока он не встанет, двигатель не будет построен. Он готов был на костылях идти в мастерские. Но он был еще слишком слаб…

А Гюйгенс увлекся теперь теорией света. Постройка двигателя стала для него докучливой обязанностью, всего лишь средством для добывания денег при дворе. И потому, когда однажды вместо очередного напоминания о насосах из министерской канцелярии пришло приглашение собираться в путь, голландец с облегчением вздохнул.

Людовик Четырнадцатый отправлялся в очередное путешествие. Он любил посещать театр военных действий после того, как закончатся битвы. Он приезжал в области, недавно занятые его войсками, и для придворных это бывало настоящим праздником. Они могли вести жизнь еще более веселую, чем та, какую вели в Версале. Такие поездки устраивались частенько. Король разорил свою страну непрерывными войнами и неумеренной роскошью. За время его долгого царствования редкий год обходился без войны. Морские и сухопутные сражения непрерывно чередовались. То на немецкой границе, то на испанской, то на итальянской дрались армии короля. Королевский флот боролся с английскими и испанскими эскадрами….

Поводом для очередной королевской увеселительной поездки было занятие французскими войсками Лотарингии. Король пожелал осмотреть свои новые владения. Это путешествие обещало быть особенно пышным: Лотарингия — лакомый кусок для Короля Солнца!

Разъезжавший обычно в сопровождении генералов, министров и придворных дам, Людовик на этот раз приказал везти с собой целый штат поэтов, астрологов и ученых.

В число приглашенных попал также и Христиан ван Гюйгенс.

Папен оказался в трудном положении. Сначала болезнь не позволяла ему наблюдать за работой; когда же он встал с постели, то увидел, что мастера снова ничего не делают, — все забыли про двигатель. Не только короля и Кольбера, но даже Гюйгенса в Париже не было. Некому было припугнуть мастеров. Да и про самую машину, про версальские пруды и разведение форели уже успели забыты Эту королевскую затею, по-видимому, сменили новые…

И все же, несмотря на равнодушие академической канцелярии и хозяев мастерских, Папен с его энергией и страстным желанием осуществить изобретение, вероятно, преодолел бы все препятствия, если бы сам не испортил дело.

На беду, единственным влиятельным сановником, оставшимся в Париже в то время, был кардинал. И Папену пришла несчастливая мысль обратиться за помощью именно к нему.

Все последние годы жизни Папена в Париже протекали в лабораториях академии. Увлеченный своими исследованиями, он совершенно не замечал того, что творится вокруг. Уже давно миновало время, когда его единоверцы-гугеноты были такими же полноправными подданными французского короля, как католики. И хотя официально еще ничего не было сказано об отмене свободы протестантского исповедания, но протестанты стали подвергаться все большим и большим гонениям. Всем заправляла кучка придворных католиков во главе с полоумной ханжой маркизой де Ментенон, помыкавшей стареющим королем.

Маркиза всеми средствами добивалась того, чтобы католичество стало единственной религией во Франции. У протестантов отбирали государственные должности. Купцов-гугенотов всячески притесняли. В провинции, подальше от глаз иностранных послов, католические чиновники отнимали у гугенотов детей и насильно отдавали их в монастыри под надзор католических монахов. Крестьян-протестантов разоряли, назначая на постои в их деревни драгунские полки. Королевские драгуны никогда не отличались скромностью, а зная, зачем их привели, окончательно распоясывались и не оставляли в несчастных деревнях камня на камне. Когда же с ограбленных крестьян нечего было взять, они переходили к мызам и к замкам гугенотов-помещиков.

Никакие жалобы не помогали. Власти оставались глухи к воплям пострадавших.

Папен и не знал, что, принадлежа к протестантской церкви, сам находится в постоянной опасности. Он не знал, что остался академиком только благодаря постоянному заступничеству Кольбера.

В такое-то неподходящее время ему и пришло в голову обратиться за помощью к кардиналу — одному из главных подстрекателей фанатической борьбы с гугенотами.

Кардинал очень любезно принял Папена, но мягкость эта была мягкостью кота, играющего с мышью. Кардинал долго расспрашивал Папена о его работах, хвалил его замыслы и даже обещал ему полную поддержку. И только когда обрадованный Папен от души поблагодарил прелата[10] и собрался уходить, тот вкрадчиво спросил:

— А скажите, сын мой, раскаялись ли вы уже в своем заблуждении? Поняли ли вы необходимость вернуться в лоно католической церкви — единственной истинно христианской церкви, возглавляемой наместником святого Петра?

— Монсиньор, — сказал удивленный Папен, — я не понимаю, какое отношение имеет мое вероисповедание к работам, о которых я вам говорил.

— Сын мой, я должен вам сказать прямо: ни о каких работах вы не сможете и думать, пока не откажетесь от реформатства. Франция больше не хочет иметь ничего общего с еретической наукой.

— Я не могу этому верить. Наука остается наукой, кто бы ее ни двигал.

— Мы иного мнения на этот счет.

— Вы заблуждаетесь, отец мой. И я докажу вам это!

— Вы мне докажете? — Кардинал от души рассмеялся. — Как же вы намерены это сделать?

— Я пойду к королю.

— Но король на театре войны. Вы это знаете.

— Он вернется.

Забыв свой высокий сан, кардинал свистнул:

— Ну, один господь бог знает, сумеете ли вы его дождаться… — И, подумав минуту после этой загадочной фразы, добавил: — Я уверен, что, даже если бы его величество появился здесь сегодня, вы все равно не смогли бы его увидеть. Мой отеческий совет — посидеть смирно, подумать и как можно скорее прийти к нам с чистосердечным раскаянием. Зная, что заблуждения переданы вам по наследству, мы не стали бы на вас сердиться и приняли бы вас в лоно истинной папской церкви.

— И тогда?

— О, тогда другой разговор! Перед вами раскрылись бы все двери, вы могли бы свободно работать. Я полагаю, что и король нашел бы тогда минуту для беседы с вами.

Папен задумался. Он не был фанатиком, но вера в бога, укрепленная в нем с детства, все же была тверда. Ему не раз приходилось убеждаться в крайней нетерпимости и жестокости католической церкви. Он много слышал о том, что творится за стенами монастырей и епископских кабинетов. Он знал, что за внешней пышностью и смирением скрываются позорные дела монахов. Еще в годы пребывания в университете Папен видел и понимал, что церковь мешает развитию наук. Но ему казалось, что та молодая ветвь христианства, к которой принадлежала его семья — реформатство, — лучше и чище католицизма. Папен не отдавал себе отчета в том, что реформатская церковь преследует те же цели, что и католическая: примирять обездоленных тружеников с существующим порядком и утверждать над ними власть королей, помещиков и купцов. Наивно веря в чистоту протестантской религии, он и думать не мог о том, что ради карьеры, даже ради любимой науки, сумеет изменить своей вере.

— Кем бы я ни был, протестантом или католиком, — подняв голову, дерзко заговорил он, — я должен работать и буду работать до последнего дня! Вы советуете мне сидеть смирно и чего-то ждать. Но это невозможно. Моя голова разрывается от новых идей!

— Ваши идеи вредны, сын мой!

— Напротив, они нужны Франции, монсиньор. Вы сами знаете все выгоды, какие сулит стране применение моей машины. С ее помощью можно будет удесятерить мощь производства. Станки будут приводиться в движение без помощи рек и ветра, без участия человеческих мускулов.

— Реки и ветры созданы господом богом на потребу истинным детям Христовым. Нет никаких оснований отказываться от пользования ими, — наставительно сказал кардинал. — Не вам менять порядок, введенный небом. Ваши разговоры принимают вредное направление, я не хочу их слушать!

— Может быть, святой отец, вас убедят другие доводы? Нынешних владельцев мастерских моя машина сделает вдвое, втрое богаче. Она даст возможность открыть заведения тем, кто сейчас о них и мечтать не может! Вся Франция покроется мастерскими, производящими самые нужные и изящные предметы. Народ станет вдвое богаче.

— Вы хотите устроить мастерские в каждой деревушке? Нечего сказать, хорошее дело! Вы забыли, что привилегии на производство того или иного товара выдаются его величеством королем. Никто не смеет их нарушать! Вы забыли, наконец, что королю принадлежат крупнейшие мастерские в стране. Шестьсот пар рук заняты в королевских зеркальных мастерских, да и в Аббевиле у короля работает более тысячи человек. И вы хотите соперничать с этими заведениями, хотите создать лишние хлопоты его величеству?