Иван Ефремов - Таис Афинская Страница 9

— А у меня нет?

— Такой нет, и я довольна этим. Ты мой сильный, умный, смелый воин и можешь быть даже царем, а я — твоей царицей.

— Клянусь Белой Собакой Геракла, ты будешь ею, когда…

— Когда-нибудь. Я готова. — Таис приникла к Птолемею, и оба перестали заглядывать вперёд в неизвестную судьбу. Из безмерной дали будущего время текло на них медлительным потоком, неизбежно и неумолимо уходя в невозвратимое прошлое. Прошла и их встреча. И вот уже Таис стояла на пороге, а Птолемей, не в силах оторваться от подруги, топтался, подгоняемый необходимостью спешить в Гидафиней, к Неарху, куда должны были привести лошадей. Он не знал, что точный, исполнительный критянин сам ещё только пробирался с опущенной головой по переулкам Керамика после прощания с Эгесихорой.

— Ты не сказал мне, что будет, если Александр останется жив и сделается царем после отца? — спросила Таис.

— Будет долгий путь, война и снова путь, помоги нам Афина Келевтия, богиня дорог. Он мечтает дойти до пределов мира, обиталища богов там, где восходит солнце. И Стагирит Аристотель всячески разжигает в нем стремление к этому подвигу.

— И ты пойдешь с ним?

— До конца. А ты пошла бы со мной? Не как с воином, а с военачальником.

— Я всегда мечтала о далеких странах, но пути недоступны нам, женщинам, иначе как в колесницах победителей. Будь победителем, и если я останусь мила тебе… — Таис умолкла, крепко, рывком поцеловала Птолемея, шепнув ему «гелиайне» — пожелание здоровья при прощании.

Она долго смотрела вслед, когда Птолемей уже давно скрылся за дальним домом, пока её не вывело из задумчивости прикосновение рабыни, приготовившей воду для купания.

А Птолемей, одолевая в себе власть любви, шел скорым шагом и не позволял себе бросить прощальный взгляд на Таис — оглядываться уходя было плохой приметой — или даже на её мраморное воплощение — одну из девушек на балюстраде храма Нике Бескрылой. Там одна из «Ник» — в тонком древнем пеплосе, с откинутой назад головой, как бы собирающаяся взлететь или броситься вперёд в безудержном порыве, — живо напоминала ему его возлюбленную. Македонец, дивясь сам себе, всегда подходил к храму, чтобы бросить взгляд на барельеф.

Глава II. ПОДВИГ ЭГЕСИХОРЫ

Метагитнион — месяц всегда жаркий в Аттике — в последний год стодесятой олимпиады выдался особенно знойным. Небо, столь чистое и глубокое, что его воспевали даже чужеземцы, подернулось свинцовым оттенком. Кристальный воздух, всегда придававший всем статуям и сооружениям волшебную четкость, заструился и заколыхался, будто набросив на Афины покрывало неверной и зыбкой изменчивости, обмана и искажения, столь характерных для пустынных стран на далеких южных берегах.

Таис перестала ездить на купанье — слишком пропылилась дорога — и лишь иногда на рассвете выезжала верхом, чтобы ненадолго ощутить быструю скачку и веяние ветра на разгоряченном теле.

Послеполуденный зной тяжко придавил город. Всё живое попряталось в тень, прохладу храмов и колоннад, темноту закрытых ставнями жилищ. Лишь изредка стучали колеса лениво влекомой повозки или копыта потной лошади со спешившим в укрытие всадником.

Даже небывалая жара не ослабила энергии Эгесихоры. Лакедемонянка вошла по обыкновению быстро и остановилась, ослепленная переходом к полумраку спальной комнаты. Не теряя минуты, она сбросила лёгкий хитон и села в ногах распростертой на ложе столь же нагой подруги. По раздувающимся ноздрям и часто вздымавшейся груди Таис поняла, что спартанка злится.

— Что с тобой? — лениво спросила она.

— Не знаю. Злюсь на все. Мне надоели ваши афиняне — крикливые, болтливые, охотники до сплетен. Неужели это те самые великие строители и художники, мудрецы и воины, о которых так гордо писали во времена Перикла? Или после нашествия персов всё изменилось?

— Не понимаю, что на тебя нашло? Отравили чем-нибудь на позавчерашнем симпосионе? Вино мне показалось кислым…

— Тебе — вино, а мне показалась кислой моя жизнь! В Афинах становится всё больше народа. Люди озлобляются от тесноты, шума, крика, вечной нехватки — то воды, то пищи. В эту жару все глядят на встречных свирепо, как на врагов. И гинекономы ярятся без причин — скоро красивой женщине нельзя будет появиться на агоре ил Акрополе по вечерам.

— В этом согласна с тобой. Тесно в Афинах, да и во всей Аттике, говорят, собралось пятьсот тысяч человек.

Святая мать Деметра! Во всей Спарте не больше полутораста тысяч. В таком множестве люди мешают друг другу и озлобляются. Видят роскошь, красоту и завидуют, насыщая воздух испарениями чёрной желчи.

— Не одна теснота, Эгесихора! Последствия прежних войн, и особенно прошлогодней. Наш красавец царевич он теперь царь македонский и по существу владыка Эллады — показал волчьи зубы, да славится Аполлон Ликейский. До сего дня на рынке рабов продают фиванцев, мужчин всего по сотне драхм, а женщин по полторы. Сам город стерт с лица Геи. Ужаснулась вся Эллада!

— Кроме Спарты!

— Разве Спарта одна устоит? Дело вашего царя Агиса плохо — он хотел быть один, когда совместный бой привел бы греков к победе, и остался один — против могучего врага.

Эгесихора задумалась и вздохнула.

— Всего три года прошло, как македонские мальчишки явились к нам…

— Только ли македонские? А как насчет Крита?

Лакедемонянка вспыхнула, продолжая:

— Убит Филипп, воцарился Александр, стал вместо него главным военачальником Эллады, сокрушил Фивы, и теперь…

— Отправляется в Азию на персов, продолжая дело отца.

— Ты получила вести от Птолемея? Давно?

— В один из тяжёлых дней гекатомбейона. И с тех пор — ничего. Правда, он посылает мне одно письмо в год. Сначала писал по пять…

— Когда он прислал тебе эту… — спартанка дотронулась до третьей звезды ожерелья, сверкавшего на медном теле подруги.

Таис опустила ресницы и, помолчав, сказала:

— Птолемей пишет, что Александр поистине показал божественный дар. Подобно Фемистоклу он всегда умеет мгновенно изобрести новый ход, принять другое решение, если прежнее не годится. Но Фемистокл стремился на запад, а Александр идет на восток.

— Кто же более прав?

— Как я могу знать? На востоке баснословные богатства, неисчислимые народы, необъятные просторы. На западе людей меньше, и Фемистокл даже мечтал переселить афинян в Энторию за Ионическое море, но умер в изгнании в горах Тессалии. Теперь его могила на западном мысу Пирейского холма, где он любил сидеть, глядя на море. Я была там. Уединенное место покоя и печали.

— Почему печали?

— Не знаю. Разве ты можешь сказать, почему тяжёлая тоска, даже страх охватывает людей в руинах Микен? Недоброе, запретное, отвергнутое богами место. На Крите показывают гробницу Пасифаи — и то же подобное страху чувство приходит к путникам, будто тень царицы со сверкающим именем и ужасной славой стоит около них.

— Ты Пантодаей можешь прозываться, милая, — Эгесихора с восхищением поцеловала подругу, — поедем на могилу Фемистокла, погрустим вместе! Какая-то ярость накипает во мне против этой жизни, я нуждаюсь в утешении и не нахожу его.

— Ты сама тельктера — волшебница, утешающая, как говорят поэты, — возразила Таис, — просто мы становимся старше, и в жизни видится другое, и ожидания делаются больше.

— Чего же ждешь ты?

— Не знаю. Перемены, путешествия, может быть…

— А любовь? А Птолемей?

— Птолемей — он не мой. Он — теликрат, покоритель женщин, но я не буду у него в затворе, подобно афинской или македонской супруге, и чтобы меня наказывали рафанидой в случае измены. Меня?! А пошла бы с ним далеко, далеко! Поедем на холм Пирея хоть сегодня. Пошлю Клонарию с запиской к Олору и Ксенофилу. Они будут сопровождать нас. Поплывем вечером, после спада жары, и проведем там лунную ночь до рассвета.

— С двумя мужчинами?

Эти двое настолько любят друг друга, что мы нужны им только как друзья. Это хорошие молодые люди, отважные и сильные. Ксенофил выступал на прошлой олимпиаде борцом среди юношей.

Таис возвратилась домой ещё до того, как солнце стало свирепствовать на белых улицах Афин. Странная задумчивость пришла к ней на склоне холма выше Фемистон лейона, где они сидели вдвоем с Эгесихорой, тесно обнявшись, в то время как двое спутников лежали внизу около лодки и обсуждали поездку в Парнею для охоты на диких свиней. Эгесихора поверила подруге тайну. Эоситей младший двоюродный брат Агиса, царя Спарты, уплывает в Египет с большим отрядом воинов, которых нанял египетский фараон Хабабаш для своей охраны. Наверное, он замышляет выгнать персидского сатрапа — шесть кораблей отплывают сразу. И начальник лакедемонян зовет её поехать с собой, пророча славу дивной дочери Спарты в стране поэтов и древнего искусства, преданной прекрасному.