Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век Страница 9

— А чего не пойти? Пойду, коли батюшка твой отпустит меня. Я для него списки делаю с ромейской книги.

— Не твоя печаль, отпустит, — уверенно произнес Юрий. — К нему вчера епископ Никифор двух монахов прислал, так они ромейскую грамоту разумеют и зело споры на руку. Так что, великому князю ты теперь без надобности. Токмо седьмица на сборы дадена, поспеши! — кивнул Юрий Роману и, не увидев в горнице Дубраву, порывисто шагнул в двери.

Девушка поджидала его в сенцах.

— Ты, князь, береги себя, — прошептала Дубрава чуть слышно. Неожиданно она прильнула телом, обвила его шею руками. Накинутая на плечи шуба упала к ее ногам. — Я буду молиться за тебя, — и еще тише добавила: — Люб ты мне, князь. Так-то люб, что и жизнь не в жизнь, и свет не в радость.

Княжич оторопело замер, безвольно опустил руки. Больно неожиданным было признание девушки, до недавнего времени отвергавшей все его ухаживания. Юрий, в свои девятнадцать, уже не раз бывал в горячих объятиях и краснощеких, пышущих здоровьем, ядреных дворовых девок, и пылких, страстных половчанок, купленных для услады гостей купцом Никодимом. Но спасенная им рязаночка и манила его прелестью своего стана, крутизной бедер, мягкой припухлостью губ и в то же время пугала. В ее огромных, черных зрачках, под длинными густыми ресницами, таилась такая всесжигающая страсть, что Юрий, осознавая это, и желал, и боялся.

— Ты молчишь? — дрогнула голосом девушка. Она быстро отстранилась и, чуть сдерживая рыдания, проронила: — Коли так, прости меня, князь, речи неразумные, что открылась ненароком, что помыслила о тебе.

Девушка подхватила с пола шубу и хотела было уйти, но Юрий удержал ее за руку:

— Постой, Дубравушка. Это ты прости меня, что не сразу слов твоих уразумел, что стою перед тобой, яко древо бессловесное. Не чаял я услышать такое! Ведь ты еще с Рязани запала мне на сердце, завладела думами моими, сна лишила. С другими-то я говорлив, а гляну в твои глаза-омуты, и язык будто колода, не сдвинуть. Люба ты мне, Дубравушка. С того самого первого дня!

Юрий мягко привлек девушку и припал к ее таким желанным губам.

— Прощай, лада моя. Идти мне надобно.

— Прощай, князь, — прошептала девушка. — Храни тебя Господь, — и, уже уходящего, перекрестила трижды.

2

— Долго ли нам мужиков зорить да избы их худые жечь? Словно тати по земле московской ходим! — возмущаясь, воскликнул князь Михаил. Он сидел на куче валежника, завернувшись в подбитый мехом плащ, насупленный, словно сыч. Несмотря на идущие горячие волны воздуха от пылающего костра, его знобило. Князю Михаилу в тягость было походное житье, ночевки по черным курным избам, более чем двухмесячное скитание по заснеженным лесным дорогам. Любивший домашний уют, сытое житье, размеренный, устоявшийся уклад жизни, князь проклинал тот день, когда согласился на уговоры Изяслава отомстить князю Всеволоду Юрьевичу за разорение земли рязанской, пленение рязанских князей и изгнание из Пронска. Ему хорошо бы было и в Киеве, под крылом Всеволода Чермного, да только жена его, дочь великого князя киевского, осталась в Пронске. А княжит там сегодня князь муромский Давид, посаженный на княжение Всеволодом Юрьевичем. Вот и беда у Кир Михаила: ни жены вызволить, ни в Киев вернуться.

— К Москве ходил, и что? О тесовые ворота лбы порасшибали и ушли, — не унимался Михаил.

— А чего же ты хотел? — нехотя отозвался князь Изяслав. — С тремя-то сотнями воев города не взять. Дал бы тебе твой тесть, Всеволод Чермный, тысяч пять, тогда бы и Москве не устоять.

Изяслав, завернувшись в большую медвежью шкуру, завороженно глядел на змеящиеся по сухому лапнику языки пламени костра. Изнеженность князя пронского, жалобы на судьбу и боязнь Всеволода, князя владимирского, все больше раздражали его. Для Изяслава, выросшего в седле, не имевшего своего удельного княжества, поход был тем самым уделом, который кормил, придавал его жизни смысл. Он понимал, что разорения своих земель князь владимирский не потерпит, а значит, не замедлит явиться Всеволодова дружина. Эта маленькая месть грела душу, тешила его тщеславие. Вот только Михаил досадно путался под ногами, мешая его замыслам. Однако приходилось мириться с князем пронским. Только его тесть, киевский князь Всеволод Чермный, мог противостоять Всеволоду Большое Гнездо, а значит, и ему, Изяславу Владимировичу, был отцом и заступником.

— Чего ты хочешь? — с раздражением спросил Изяслав.

Поднявшись с кучи валежника, Михаил решительно произнес:

— Не подобает мне, князю пронскому, по лесам скитаться. Уйду я в Волок Ламский иль еще куда. До тепла поживу, а там видно будет. Может, решится наконец-то великий князь Всеволод Чермный пойти походом на Володимир, тогда и мне дело найдется. А нет, так пойду в Киев, просить нового удела. Спина, чай, не переломится от просьб-то.

— А как же гордость княжеская?

Михаил усмехнулся в бороду.

— С гордости сыт не будешь и на перины лебяжьи не возляжешь. Хочешь, пойдем со мной, — предложил он.

— Нет, князь, — затряс кудлатой головой Изяслав. — Я еще душу свою не натешил, еще не всех купцов володимирских на копье взял, Всеволода Юрьевича не раззадорил. Уж больно мне хочется узнать: сколь велико терпение князя володимирского.

— Воля твоя. Пронских воев тебе, князь, оставляю. С собой же беру токмо сотню киян да охрану. С меня станется, — и, жестом подозвав к себе боярина Хлопова, приказал: — Поднимай гридей, уходим. Князя же Изяслава воинов не тревожь. Они остаются.

Ближе к полудню полторы сотни конных воинов потрусили по заснеженному полю в сторону чернеющей избами деревеньки. Изяслав Владимирович провожал их до опушки леса. Глядя вслед удаляющимся всадникам, он с облегчением выдохнул:

— Так-то оно лучше. Можно теперь ростовцев, суздальцев потревожить, а то и володимирские посады пожечь. Вот-то потеха будет, — рассмеялся Изяслав.

Но планам князя не суждено было сбыться: он еще не знал, что дружина, посланная великим князем Всеволодом Юрьевичем, уже ищет его на Голубине, дышит ему в спину и скоро настигнет.

3

Март. Ночью еще морозно, а с восходом солнца снег подтаивает, оседает, сереет. Небо бездонно, воздух чист до серебряного звона. Дышится легко, свободно, полной грудью. Оттого руки наливаются силой, и хочется рубить врагов неустанно. Но бунташные князья избегают честного боя, прячутся по лесам, разбойничают на дорогах.

Не без гордости поглядывает Юрий Всеволодович на свою дружину: одеты, обуты, сыты и кони под воинами справные.

— Так что, нет вестей от сторожевого полка? — в который раз спрашивает Юрий своего воеводу Жирослава Михайловича. Тот, пряча улыбку в густую, с проседью, бороду, басовито отвечает:

— Нет, князь, посыльщиков не было.

Ему-то, не раз ходившему в походы с Всеволодом Юрьевичем, знакомо чувство нетерпения, и потому он уверенно добавляет:

— Не тревожься, князь. Как боярин Дорофей Федорович настигнет Кир Михаила да Изяслава Владимировича, даст знать.

Впервые Юрий ведет войско.

«Не оплошать бы, — тревожится князь. — Вон брат старший, Константин, и покняжить успел, и дружину водил походом. Меньшой брат, Ярослав, тоже покняжил немало: и в Переяславле, и в Рязани. Только мне отец удела не дал. Может, потому что не женат? Двадцать уж скоро, пора. Вот вернусь из похода, упрошу отца, чтобы разрешил мне жениться на Дубраве».

Юрий тяжело вздохнул. Перед глазами всплыл образ девушки, провожавшей войско за посады владимирские, его, Юрия, провожавшей.

Обернувшись в седле, Юрий Всеволодович встретился взглядом с Романом, и тот, повинуясь немому приказу, подъехал ближе.

— Что-то тревожно мне, — тихо проговорил князь. — Поезжай вперед, догони сторожевой полк. Прознай, что там у Дорофея Федоровича, и возвращайся немедля.

Словно ветром смахнуло Романа. Только комья снега из-под копыт да посвист удалой.

Глядя вслед молодцу, позавидовал Юрий, что не может уже так же вольно, птицей, пронестись по заснеженному полю: дружина за спиной его, а потому видом своим должен князь внушать воинам уверенность и силу.

К полудню вернулся Роман, и не один. В сопровождении десяти гридей приехал воевода боярин Дорофей Федорович. Так же как и Юрий, он был молод, горяч и жаждал сражения, но, повинуясь княжеской воле, не посмел напасть на расположившегося лагерем противника.

— Князь Изяслав стоит на Тросне. Кир Михаила же с ним нет. Он ноне на Литове, — деловито докладывал воевода. — С Изяславом сотни три. Нас не ждут, трапезничают. Видно, собрались и заночевать на месте том, ибо палатки поставлены, хвороста нарублено много. Костры ночью жечь, — пояснил Дорофей Федорович.