Виктор Соснора - Николай Страница 9

О том, как работали 13 министерств, пишет барон М. А. Корф: денежная отчётность в таком порядке, что о находящейся в суде частной сумме 650 000 рублей потерян всякий след, кому она принадлежит, никто не знал, и её хранили под названием «сумма неизвестных лиц». Наконец члены 3-го департамента преданы суду — три, а члены 4-го — двадцать четыре раза! Картина тем ужаснее, что место действия в столице, окно в окно с кабинетом Николая. Сколько долговременный опыт ни закалил членов Государственного совета, однако и они при докладе этого дела были вне себя.

С годами Николай занимается государственными делами единовластно. Н. М. Колмаков[21] пишет со слов генерал-губернатора Москвы светлейшего князя Д. В. Голицына[22]: вскоре после моего назначения в Москву ко мне принесли массу протоколов, где определялась торговая казнь через палачей на площадях. Не моё дело, а суда. Я подписывать отказался. Вызвали в Петербург, Николай: в чём дело? — Ввиду отсутствия защиты о вине подсудимого мне невозможно подписывать. — У тебя есть прокуроры и стряпчие, чтобы судить. — Нет, Николай, — позволил я себе сказать, — прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, тут нужны адвокаты. Николай при слове «адвокаты» нахмурился и сказал: — А кто погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер? Нет, князь, — заключил Николай, — пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживём.

На преступников налагались клейма — в XVII веке калёным железом, а со времён Петра I особыми штемпелями с наложенными на них стальными иглами, образовывавшими буквы. Иглы эти вонзались в тело, от них раны, которые «для неизгладимости» затирались порохом. Вместо пороха (он ценился!) Николай открыл смесь индиго и туши. По высочайше утверждённому 10 мая 1839 года положению комитета министров заготовлены образцы орудий для телесного наказания преступников, как-то: кнут, притяжные ремни и штемпеля. Л. А. Серяков пишет: я живо помню: кобыла — доска длиннее человеческого роста, дюйма 3 толщиною и пол-аршина ширина, на одном конце вырез для шеи, а по бокам вырезы для рук, так что, когда клали на кобылу, преступник обхватывал её руками и уже на другой стороне руки скручивались ремнём, шея притягивалась также ремнём, равно как и ноги. Другим концом доска крепко врывалась в землю наискосок, под углом. Далее. Кнут состоял из довольно толстой и длинной рукоятки, к которой прикреплялся толстенный кнут длиною аршина полтора, а на кончик кнута навязывался шести-или восьмивершковый, в карандаш толщиной, четырёхгранный сыромятный ремень. Шпицрутен — палка, в диаметре несколько менее вершка, в длину сажень, это гибкий, гладкий лозовый прут. Таких прутьев для предстоящей казни нарублено множество, многие десятки возов.

Наступило время на второй неделе Великого поста. Морозы в те дни лютые. На плацу врыта кобыла, близ неё два палача, парни лет 25, широкие в плечах, в красных рубахах, плисовых шароварах и в сапогах с напуском. Около 9 утра прибыли осуждённые к кнуту, их клали на кобылу по очереди, так что одного били, а другие стояли и ждали. Первого положили из тех, кому 101 кнут. Палач отошёл шагов на пятнадцать, потом медленно — тихим шагом пошёл, кнут тащился меж ног по снегу, когда палач подходил близко к кобыле, то высоко взмахивал правой рукой с кнутом, раздавался свист, а затем удар; опять отходил и опять приближался и т. д. Первые удары делались крест-накрест, с правого плеча по рёбрам под левый бок и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперёк спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубил кожу, смахивая с кнута полную горсть крови. Казнимых рубили как мясо. После 20–30 ударов подходил к стоявшему тут же на снегу полуштофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался. Всё это делалось очень, очень медленно. Когда наказуемый не издавал уж ни стона, ему развязывали руки и доктор давал нюхать спирт. Если находили, что тот ещё жив, опять привязывали к кобыле и наказывали далее.

Под кнутом не один умер, помирали и на второй и на третий день. Но кнутом казнь не оканчивалась, отбив число, снимали с кобылы и сажали на барабан, спина походила на высоко вздутое рубленое мясо, на неё накидывали тулуп, палач брал коробочку, вынимал рукоятку, на которой сделаны были буквы из стальных шпилек по 1/2 дюйма длины, держа рукоятку в левой руке, палач приставлял штемпель ко лбу несчастного и правой рукой со всего размаху ударял по концу рукоятки, шпильки вонзались в лоб, и так получалось требуемое клеймо, так же высекали буквы на обеих щеках. Казнь кнутом продолжалась до сумерек, и всё это время бил барабан.

Николай любил наблюдать, как мучат мужчин, и часто смотрел казни. Наказания же шпицрутенами на другом плацу, за оврагом. Музыка, видите ли, там играет целый день — барабан да флейта! Много народу бежало! бегут! Два батальона солдат, тысячи полторы построены в две шеренги параллельно, лицом к лицу, каждый держит в левой руке ружьё у ноги, а в правой шпицрутен. Вызывали штук по пятнадцать осуждённых, спускали с них рубахи до пояса, голову оставляли открытой, руки привязывали к примкнутому штыку так, что штык приходился против живота, вперёд бежать невозможно, напорешься, а спереди тебя тянут за приклад два унтер-офицера. Ни остановиться, ни попятиться. Твёрдая инструкция. Вот всех установили, и под звуки барабана и флейты они начинают идти друг за другом. Каждый солдат делает из шеренги (правой ногой!) шаг вперёд, бьёт шпицрутеном и встаёт на место. Наказуемый получает удары справа и слева, и голова его дёргается то в ту, то в другую сторону. Во время шествия по этой зелёной улице слышим одни крики несчастных: братцы, помилосердствуйте! Если кто-то падал и не мог идти, подъезжают сани-розвальни, в них кладут обессилевшего и везут вдоль шеренг, удары притом продолжались до тех пор, пока тот дохнуть не мог. В таком случае подходит доктор и даёт нюхать спирт. Мёртвых выволакивают вон, за фронт. Ни одному из наказанных не было менее тысячи ударов, большей же частью давали по две и три тысячи.

Перемёрло много. Вот как дословно пишет Л. А. Серяков: перемёрло, впрочем, много казнённых. Этому способствовало: недостаток докторов, отсутствие медикаментов, плохой уход за больными. Тут же в рапорте от 11 октября граф Пален донёс Николаю о тайном переходе двух людей (евреев) через реку Прут и прибавил, что только смертная казнь способна покончить с нарушителями карантина (гетто). Николай пишет на этом рапорте резолюцию: виновных прогнать сквозь 1000 человек 12 раз. Слава Богу, смертной казни у нас не бывало и не мне её вводить. Он острит. Комитетом министров возбуждён вопрос о даровании крепостным «права на собственность», на что Николай отвечает: пока человек есть вещь, другому принадлежащая, нельзя движимость его признавать собственностью. Много таких фраз от Николая осталось.

Историк пишет: законы наши восходят к Уложению царя Алексея Михайловича (1649 г.). Николай обратил заботливое внимание на отечественное законодательство. С 1754 года одни издержки на содержание комиссий по законам составляют сумму до полутора миллионов рублей серебром. Плодом же усилий этих было несколько проектов и глав, не получивших силы закона. А число актов возрастало. Существуя в своей необъятной массе без правильного разбора, законы представляли изумительное противоречие между собою. В делах судебных, правовых и уголовных старое сливалось с новым. Законодательство наше представляло нестройную громаду, где терялся ум самого опытного правоведа. Усмотрел я, — пишет Николай, — что все труды (по законам) не достигли цели, и я признал нужным принять их в моё ведение. Опростим: Николай стал Закон. Николай издаёт полное собрание законов в 45 томах, объемлющее 176 лет и заключающее в себе 30 000 актов. Это для Истории. Через двадцать лет Николай издал ещё 20 томов уже своих личных законов, заключающих 20 000 актов, историк пишет: и вся эта громада представляется в стройном виде делом одного художника, светлым умом своим объемлющего все условия общественного здания. Всё основано на мысли, что народ благоденствует.

А. Ф. Львов, композитор, пишет: были сочиняемы инструментальные пьесы нарочно для царственного персонала. Николаю назначена партия на трубе, то есть корнет-а-пистоне, на котором он любил играть. Во время репетиции Николай обыкновенно уводил меня в кабинет и там я должен был сыграть на скрипке его партию. Внимательно прослушав два или три раза, Николай возвращался к Шарлотте и играл в назначенной пьесе без ошибок. Не ошибался он ни в ритмах, ни в нотах. Один французский дипломат пишет: у Николая нет любимой лошади, собаки, птицы, женщины, всего этого у него в избытке, но не любил он никого, у него не было любимой еды, своего стула, посуды, одежды, безделушки даже. Человек без всяких примет.

Николай говорит: деспотизм ещё существует в России, ибо он составляет сущность моего правления, но он согласен с гением народа. Речь Николая к депутатам петербургского дворянства 21 марта 1848 года: Николай, изволив обнять их, целовал за службу и сказал: господа! внешние враги нам не опасны, одушевлённые войска готовы с восторгом встретить мечом нарушителей наших границ. Из внутренних губерний я получил донесения самые удовлетворительные. Но в теперешних обстоятельствах (Французская революция) я вас прошу, господа, действовать. Подайте между собою руку дружбы, как дети, так чтоб последняя рука дошла до меня, и тогда под моею главою (руководством) никакая сила земная нас не потревожит. Я прошу вас наблюдать за мыслями и нравственностью молодых людей. Ваш долг, господа, следить за ними. Господа! у меня полиции нет, я не люблю её: вы моя полиция. Каждый должен доводить до моего сведения действия и поступки, какие он заметит. Будем идти дружною стопою, и мы будем непобедимы.