Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг Страница 9

Приблизительно в это же время дежурный штаб-офицер пропустил в «кабинет», роль которого выполняла маленькая беленая комнатушка в уютном домике под черепичной крышей, генерала Ромашова.

За столом сидел, устало вытянув ноги и подставив спину теплу, шедшему из камина, князь Багратион. Локтями он опирался на стол и, глядя на вошедшего узкими, тусклыми от постоянного недосыпания глазами, непроизвольно или, нервничая, сжимал и разжимал сухие крепкие кулаки.

– Ваше сиятельство, имею честь явиться…

Устало глядя на вошедшего, командующий молча указал рукой на свободный стул с мягким сиденьем и выгнутой спинкой.

– Садитесь, Владимир Платонович, – растягивая букву «р», гортанно произнес он, прерывая доклад Ромашова, и разгладил лицо сухими ладонями. – Как солдаты? Сыты, отдыхают? – но ответ не выслушал, снова перебив Ромашова, – другие мысли и заботы беспокоили князя. – Казачьи разъезды донесли, что неприятель рядом, – заскрипел зубами Багратион и медленно поднялся из-за стола, помахав вверх-вниз ладонью, предлагая генералу сидеть. – Михаил Илларионович, – запутался он в буквах «л», – собирается завтра отходить на новые позиции, – голос князя стал тверд и звонок. Убрав руки за спину, он размеренно ходил на небольшом свободном пространстве комнаты. – Вам, генерал, – опять усадил сделавшего попытку встать Ромашова, – надлежит назначить в своей бригаде арьергард из пехотного полка, артиллерийской батареи и эскадрона конницы. Объясните людям, что задание опасное, но героев ждут Георгиевские ленты, Владимиры с бантом, а вам, за удачную операцию – Владимир 2-й степени.

На этот раз он не сумел заставить Ромашова сидеть.

– В-а-а-аше сиятельство!.. – приложил руку к груди генерал. – Не извольте сомневаться, задержим врага. Так и передайте Кутузову… генерал Ромашов, мол, крови не пожалеет за государя императора! – Багратиону все же удалось усадить и заставить замолчать расчувствовавшегося Ромашева. – …Да я!.. – снова начал было генерал, но князь строго поглядел на него ясными уже глазами. Сна в них как не бывало.

– Соблаговолите дослушать! – недовольно продолжил он. – Арьергарду сражаться до вечера, затем отходить к мосту и после переправы взорвать его. Сражаться до вечера! Слышите? До ве-че-р-р-ра! – по слогам произнес он, округлив глаза и остановившись перед Ромашовым. – До вечера… – устало повторил и тяжело не столько сел, сколько рухнул в жалобно заскрипевшее кресло. – Свободны, генерал, – вызвал он штаб-офицера. – Не забудьте – последние взрывают мост!.. – не сказал, а скорее, прошептал командующий.

«Славно! Славно! – спешил в бригаду Ромашов. – Владимира 2-й степени высочайше пожалуют! – прикидывал место на мундире. – Вот славно-то, – высунувшись из коляски, сплюнул, чтоб не сглазить. – Быстрее, болван, ткнул в спину солдата-кучера».

У цыганских костров, освещавших сумрак ночи, разгоняя мрак и неизвестность в офицерских душах, плясали юные цыганки. Собрались здесь лишь свои, гусарские офицеры. Сунулся было артиллерийский капитан, базировавшийся на горе, но его посчитали слишком серым и скучным и отправили укреплять люнет.

У цыган оказалось много вина, которое они продавали втридорога. Офицеры платили не скупясь. Аким Рубанов, положив потертую ташку на колени, часто запускал в нее руку, представляя, что лезет за пазуху к молодой, красивой и гибкой цыганке в красной юбке, которая била в бубен, томно изгибаясь под тягучую музыку, и громко, с надрывом и будоражащей кровь хрипотцой, пела на непонятном языке близкую русскому человеку песню. Рубанов, вытащив мятые рубли, с трудом поднимался и одаривал женщин. Еще три цыганки грациозно скользили босыми ногами по ковру, брошенному на сырую землю. Два низкорослых толстых цыгана аккомпанировали им на гитаре и скрипке.

– Жги, жги! – подпрыгивал на седле полковник и старался щелкать пальцами в такт мелодии.

Дальше, за ковром, заменявшим подмостки, горел огромный костер, норовивший застлать дымом пляшущих цыганок в тот момент, когда они становились напротив огня и сквозь просвечивающую материю офицеры могли видеть их тонкие, стройные ноги.

Седло, на котором сидел Алпатьев, одной стороной опиралось на камень и от этого качалось взад и вперед, – но увлекшемуся поручику было лень передвинуть его… «Во-первых, можно пропустить что-нибудь этакое… Во-вторых, дает эффект скачки!» – рассуждал он, заваливаясь назад и выливая на ментик с когда-то золотыми шнурами полстакана вина. У ног Голицына стоял полупустой кувшин с виноградным вином, из которого он часто наполнял стакан. Князь молча, без пьяных криков, наслаждался грациозностью движений цыганок, их пластичной гибкостью, полной неги и очарования, манящим полетом рук и зовущими голосами. Одна из танцовщиц чаще других подходила к тому краю ковра, у которого он сидел. Цыганка кружилась перед ним, распуская веер из юбок, временами наклонялась спиной к земле, в такт музыке подрагивая плечами и падая коленями на ковер, с очаровательной хрипотцой в голосе пела томную песню, иногда замирая в экстазе танца, а то взрывалась, в бешеном темпе срываясь с места. Черные влажные глаза ее не отрывались от князя, а маленькие девичьи грудки нежно подрагивали от резких движений. Голицын лишь слегка, уголком рта, улыбнулся ей и швырнул на ковер горсть серебряных монет. Его печальные глаза чуть потеплели от жара цыганского костра, вина и песен.

– Господа офицеры! – заорал, подняв наполненный стакан, полковник. – За женщин и любовь, господа. – Одним махом опорожнил стакан.

Порыв ветра на минуту накрыл дымом плясуний и зрителей. Офицеры зажмурились и заслонились руками, один Алпатьев, мужественно раскачиваясь в седле, слезящимися глазами не отрываясь следил за юными ногами, вздымавшими юбки. Все цыганки, кроме танцующей для Голицына, по совету вождя, несмотря на холод, оставили лишь по одной юбке. Самая стройная из них, встав напротив Рубанова, била в бубен и плавно поводила бедрами, ноги и плечи ее при этом оставались спокойными. Огонь так освещал плясунью, что она казалась раздетой. Офицеры замерли в восхищении.

Мелко вздрагивая плечами, то ли от холода, то ли в ритме танца, цыганка стала клониться и встала на колени. Длинные черные волосы закрыли ее лицо. Плечи затряслись сильнее, а торс прогибался назад до тех пор, пока затылок не коснулся ковра. Женщина застыла в этом положении, лишь чуть трепетала и вздрагивала ее грудь. Рубанову даже казалось, что он чувствовал тепло, исходящее от женщины, и запах разгоряченного тела. Не утерпев, возбужденный хмелем, танцами и плясуньей, под рукоплесканья товарищей, он упал перед ней на колени, и рука с ассигнациями проникла за декольте, ощутив божественную, такую податливую нежную и мягкую плоть. Женщина вздрогнула от неожиданности и стала медленно выпрямляться. И, стоя друг перед другом на коленях, они обнялись, при этом Аким сорвал такой душистый и страстный поцелуй пылающих алых губ, что у него самого затряслись плечи и, как у мальчишки, закружилась голова…

Закружилась она, видно, и у Алпатьева, потому как с криком «Чавелла!» он резко, вместе с седлом, накренился вперед, а затем плавно врезался носом в землю и в ту же секунду заснул, не выпуская пустой стакан и почмокивая губами. Восторгу офицеров не было границ. Даже Рубанов, на время забыв о цыганке, принялся поднимать поручика.

– Слава Богу! – перекрестился он под хохот друзей. – Багратионовский нос не пострадал!

– Господа! – достав пистолет, полковник выстрелил в воздух, дабы привлечь внимание. – Именно хочу сказать вам, господа… Окажите любезность, давайте выпьем, – язык уже плохо повиновался ему, – за любовь, господа…

Пистолет у полковника отобрали и, пока он не повторил опыт своего подчиненного, тоже унесли в шатер и положили рядом с Алпатьевым. Опять хлынул дождь. Огонь зашипел, и костер начал нещадно дымить. Ветер играл одеждой женщин.

– Дамы! Не держите юбки руками, – смеялся Рубанов.

Дамам, однако, стало не до шуток. Они посерели от холода, а кожа их покрылась мурашками.

– Ух ты, моя шершавенькая! – потащил Аким слабо сопротивляющуюся цыганку не в шатер, а в свою палатку, без конца целуя ее в смуглую шею. «Зачем я буду кормить голубой кровью цыганских тощих клопов? – рассуждал он, не отрываясь от женщины. – Пусть попляшут голодными, а мои родные армейские клопики заслужили отведать сладкую цыганочку…»

– Лучше всего любится перед боем в армейской палатке, – разъяснил он подружке, – а не в побитом молью шатре.

Но любить этой ночью ему не пришлось.

Генеральский вестовой на взмыленном коне остановился как раз перед палаткой Рубанова и, завистливо глядя на него и цыганку, во все горло завопил, зловредно выпучив глаза: – Полковника – к генералу!..

– Чего орешь? – отпустил цыганку Аким и смачно икнул. – Занят полковник. Рекогносцировку проводит. – Обняв цыганку, хотел проникнуть в палатку, но вестовой загородил вход конем.