Андрэ Шварц-Барт - Последний из праведников Страница 9

— Этот еврей не такой, как другие, — сказал один из свидетелей драки.

Жгучий стыд медленно затоплял сердце Мордехая.

— Значит, я могу теперь печь картошку в вашем костре, — заявил он, и его наивное высокомерие всем понравилось.

Этим вечером он вернулся домой, уже зная, что у него есть преимущество перед остальными членами семьи. Крохотное, горькое, но есть. Ведь он стоит ногами на земле и тесно связан со всем, что его окружает: со слабыми былинками и с могучими деревьями, с безобидными животными и с опасными зверьми — включая тех, которые называются людьми.

Первое время каждая новая усадьба означала драку. Но по мере того как он колесил вокруг Земиоцка, репутация «злого еврея» вызывала к нему симпатию. А вот «добрые евреи» в его родном местечке смотрели на него косо. С одной стороны, они уважали его и жалели: Леви нельзя не уважать, а падшего Леви нельзя не жалеть. С другой стороны, они относились к нему, как к знаменитому пирату: презирали и втайне завидовали. Семья же наблюдала за ним с недоверием: его грубые руки так и притягивали к себе испуганные взгляды. А что стало с осанкой! Ни традиционной сутулости, ни привычной отрешенности! Он выпрямился во весь рост, шептались вокруг. Неслыханный скандал!

Мало-помалу привык он возвращаться в Земиоцк только в канун субботы, что, конечно, всем бросалось в глаза. Суббота проходила в покаянии, а в воскресенье чуть свет он аккуратно укладывал в котомку молитвенник с талесом и снова исчезал, как в поле ветер.

Однажды шел он из Земиоцка на дальнюю ферму; и встретил по пути старого еврея, разносчика мелких товаров. Тот сидел у края дороги на своем коробе, и по глазам было видно, что его мучит недуг. Мордехай взялся донести товар до соседней деревни, где у старика была, как он сказал, «кое-какая семья». В коробе лежали популярные романы на идиш, разноцветные ленты, стеклянные бусы и другая мелочь. Дорогой Мордехай забавы ради торговал понемногу в деревнях, а старый разносчик с улыбкой наблюдал за его стараниями. Но когда спустя три дня они дошли до места, он сказал Мордехаю:

— Кончен бал! Я свое отработал. Нет у меня больше сил бродить по свету. Бери короб — и в добрый час! Вот тебе мой товар, мои причиндалы, вот названия деревень, где я торговал — бери и отправляйся. Ты — Леви из Земиоцка — значит, я ничем не рискую. Заведется у тебя немного злотых — вернешься сюда и отдашь мне начальный капитал. Иди, говорю тебе, иди!

Мордехай медленно взвалил на плечо короб.

Разносчик легко находил себе ночлег в любом местечке: он вносил свежую струю воздуха в этот затхлый мир.

Держался Мордехай непринужденно, громко смеялся, ел до отвала, перебранивался с теми, кто разглядывал его товар с кислой миной. Но, как только на горизонте показывался Земиоцк, в глазах потухал живой огонек и тихонько накатывала тягучая волна тоски. С какой-то не то робостью, не то смущением клал он на край стола свою выручку, подавленный холодным молчанием всего семейства Леви.

— Ну, что, вернулся? — в конце концов, говорил отец с легкой иронией. — Смотри-ка, и на сей раз они тебя отпустили на все четыре стороны!

И, так как Мордехай пристыженно опускал голову, добавлял:

— Подойди ко мне, бездельник, подойди! Дай посмотреть, как выглядит мой сын, похож ли он еще на еврея. Да иди же сюда, я хоть обниму тебя. Ну, чего ждешь? Прошлогоднего снега?

Мордехай дрожал, как осиновый лист. Когда же он снова выходил на проселочную дорогу и покосившиеся стены Земиоцка оставались позади, на ум приходили очень странные вопросы. Как-то другой разносчик товаров в знак расположения к Мордехаю преподнес ему финик. Все приходили поглазеть на этот диковинный плод и торопливо перелистывали Пятикнижие, чтобы снова и снова насладиться словом тамар, что значит «финик». И, хотя Мордехай уже давно стал жестким коммерсантом, он никак не мог вдоволь налюбоваться своим сокровищем. Всякий раз, когда смотрел он на этот маленький плод, ему казалось, что он видит весь Израиль. Вот пересекает он Иордан, вот подходит к могиле Рахили, стоит в Иерусалиме у Стены Плача, купается в теплых водах Галилейского озера, где карпы так и сверкают на солнце… И всякий раз, когда Мордехай возвращался к действительности, он задумывался: Боже, как это все понять? Затерявшийся среди полей одинокий торговец, Леви, «злой еврей», просто молодой человек на пороге жизни, финик. Галилейское озеро…

И еще много подобных вопросов приходило на ум, очень много…

А однажды, подходя к окрестностям местечка Крыжовницк, что в двадцати днях ходьбы от Земиоцка, если не больше, он даже спросил себя, зачем вообще Бог создал Мордехая Леви. Конечно, в Земиоцке уже давно не было своего сумасшедшего, а, как сказано, «и каждом местечке есть свой сумасшедший и свой мудрец». «Но что делать такой скотине, как я? — опечалился вдруг Мордехай, — полосатый я какой-то — немножко того, немножко сего…»

Нужно, правда, принять в соображение, что он в тот момент не чувствовал под собой ног от усталости: отправился в путь ни свет ни заря, а сейчас того и гляди стемнеет. Крыжовницкие холмы так и пляшут перед глазами — до того он изнемог. Он то и дело тревожно посматривал на небо: не зажглась ли еще первая звездочка — признак того, что на землю опустилась Суббота. Однажды уже случилось, что она застигла его посреди дороги. Пришлось оставить предметы торговли тут же на поле в высокой траве.

У входа в местечко Мордехай увидел колодец. Молодая девушка набирала воду. Казалось, она, как грациозный котенок, играет веревкой, изъеденной холодной водой. На девушке был субботний наряд: туфли на низком каблуке с перламутровыми пуговками и длинное платье темно-зеленого бархата с традиционными кружевами вокруг шеи и на рукавах.

Мордехай еще издали почувствовал, что есть в ней что-то напоминающее хищного зверя: в мягкой красоте ее движений таилась опасная сила.

Неслышно ступая по траве, он подошел совсем близко и увидел настоящую еврейскую красавицу, стройную, ростом почти с него. Короткий нос, брови оттянуты к вискам, невысокий лоб. Кошачий профиль, удивился он. Тяжелые косы, туго заплетенные от самого затылка, оттягивали голову немного назад. «Да простит меня Бог, — сказал он про себя, — она мне нравится!»

Спустив короб на траву почти у самых ног девушки, Мордехай крикнул зычным голосом разносчика, расхваливающего свой товар:

— Эй, голубка, не покажешь ли мне, как пройти в синагогу?

При звуке этого окрика девушка вся вздрогнула, даже веревку выпустила из рук, но тут же поймала ее снова и поставила деревянную бадью на край колодца.

— Мужик! — воскликнула она, оборачиваясь.

Но увидев улыбку на лице молодого человека, усталого и белого от пыли, она сразу же подобрела и степенно добавила на мягком гортанном идиш:

— Зачем так на меня кричать? Я же не лошадь и не осел. Можно подумать, что быка погоняют. Или верблюда.

Подвигая бадью, она тряхнула головой и отбросила назад косы. Черные, как угли, глаза смотрели на Мордехая со жгучим любопытством, но губы поджались крайне пренебрежительно.

— Вообще-то я с посторонними не разговариваю, — сказала она, наконец, — но если хочешь, так иди на десять шагов позади меня, и по дороге я тебе покажу, где синагога.

Окинув его лукавым взглядом, она гордо выпрямилась и направилась в местечко, не обращая больше внимания на «постороннего».

Мордехай даже присвистнул.

«Да простит меня Бог, — вздохнул он про себя, с трудом взваливая короб на плечо, — она мне нравится и даже очень, но я с удовольствием… выдрал бы ее хорошенько».

Движимый этим противоречивым чувством, он не переставал отпускать колкости в ее адрес, однако дистанцию в десять шагов сохранял. Она же при каждом его замечании сердито встряхивала головой, и тогда косы мотались по ее красивым плечам, как грива по шее норовистой лошади. В этом движении сквозило животное кокетство, и оно подстрекало Мордехая на новые колкости.

— Ах, вот как принимают гостей в этом краю? Подпускают не ближе, чем на десять шагов? А известно ли вам, что Бог вознаградил гостеприимство Авраама, давшего приют неимущим странникам? Призадумайся-ка, может, я тоже Божий посланец?

Но гордая барышня продолжала свой путь, упорно делая вид, что ничего не слышит, а Мордехай не решался сократить дурацкое расстояние, отделявшее их друг от друга.

Он громко смеялся, глядя на танцующий впереди него силуэт девушки.

— Тебя послушать, парень, так скорее ты посланец дьявола, — вдруг донеслись до него резкие слова, чуть смягченные ветром.

Они крайне удивили Мордехая, он просто ушам своим не поверил, но, пока он размышлял, рассердиться или нет, черная грива торжествующе взметнулась в знак победы, и Мордехая стал душить смех.

— Дьявола! — добавила она. — Это еще мягко сказано…