Валерия Носова - Балерины Страница 9

Каждый талантливый художник ищет и находит свой собственный путь к созданию художественного образа. В этом достоинство и заслуга художника. Павлова и Фокин начинали сценическую деятельность на грани двух столетий, в эпоху новых веяний в жизни и в искусстве. И хотя разными путями, но шли к одной и той же цели — к утверждению самобытности русской хореографии, к закреплению на русской сцене нового, разумного, жизнеспособного. Спустя несколько лет, размышляя, казалось бы, не о главном, о балетном костюме, Павлова вспомнит все, что объединяло ее с Фокиным: его мысли о театре и ее понимание роли других искусств в развитии хореографии. Танец, музыка, костюм, декорации — все должно дополнять друг друга.

«Я была первая в русском балете, эмансипировавшаяся от тю-тю к большой досаде любителей традиционного балетного искусства, — пишет Павлова в статье, опубликованной в одном из ноябрьских номеров „Театральной газеты“. — Это было смелостью с моей стороны, так как обычай не допускал… никаких других танцевальных форм и явлений, кроме связанных с короткой юбочкой.

Короткая юбочка — костюм классической эпохи… Во времена строго классической балетной школы знаменитая тогда танцовщица Камарго, к числу поклонников которой принадлежал Вольтер, попробовала однажды поудобнее приспособить модную длинную юбку, в которой она танцевала. Она просто… укоротила ее. И настолько укоротила, что сделались видны ноги, а с ними и танцевальная техника. Это и было рождение тю-тю, короткой балетной юбочки в форме кринолина».

Павлова считала короткую юбочку идеальным костюмом танцовщицы. Именно в ней балерина вполне может показать свое искусство и технику танца: ноги свободны, и каждое движение отчетливо видно. «Но, — продолжает рассуждать Павлова, — танец в короткой юбочке делается академически аккуратным… превращается в школьный. Все движения точны, определены. Подчиниться влечению неожиданного вдохновения невозможно».

А между тем для Анны Павловой, обладавшей идеальным вкусом, проблема балетного костюма была тесно связана с художественными идеями артистки. «В корректной и чопорной тю-тю я не могла придать мягкости и капризной изломанности новым танцам, — признается балерина. — Греческий стиль, например, преобладающий в большинстве современных танцев, может быть передан только в свободном струящемся костюме. Вообще костюм должен быть обязательно связан с характером танца… даже какая-нибудь деталь тотчас же придает танцу индивидуальный отпечаток: испанская шаль, которую танцовщица набрасывает себе на плечи и которой она развевает, дает общий тон танцу».

Одаренная в различных областях искусства, Павлова утверждала, что между художником-модельером, танцовщицей и ее костюмом должна существовать тесная связь. Бывает, что художник создает интереснейший костюм. Но, если он преследует исключительно свои живописные цели и не думает, удобно ли балерине танцевать в таком костюме, он может уничтожить танец своей фантазией…

«Существуют балеты, — писала Павлова, — производящие впечатления лишь тогда, когда их танцуют в коротких юбочках, потому что этот костюм лучше всего позволяет выявить легкость и создать иллюзию отрешения от земной тяжести. Тю-тю походит тогда на крылышки бабочки, оно трепещет и льется у тела и гармонически сливается с движениями… Ритмы получают свое выражение, а изгибы и колыхания тела не задерживаются излишними складками костюма… Каждый костюм хорош на своем месте».

Об этом когда-то много говорила Павлова с Фокиным. Фокин понял это раньше Павловой. И как знать, не будь он рядом с ней долгие годы, может быть, Павлова что-то важное и потеряла бы из своего искусства.

V. Театр прежде всего

Я всегда стараюсь далее ничтожнейшей мелочи придать наибольший эффект. Вот этим-то путем я и создаю впечатление, быть может, полной новизны. Насколько я сама могу судить, в этом заключается главный «секрет моего искусства».

Ко времени выхода из училища Анна Павлова поселилась вместе с матерью в маленькой квартире на Коломенской улице. Она словно возвратилась в родные места из далекого путешествия. С волнением, сквозь которое проглядывала грусть, смотрела она теперь на знакомые дома и улицы Петербурга.

В натуре Павловой было много эмоционального. Она умела быть твердой в своих решениях, быстро загораться какой-либо творческой идеей и так же быстро исполнять прихоти своей души.

— Не истратить ли сегодняшний день безрассудно?! Не поехать ли в Озерки или Перкияву, где в воскресенье бывает так весело, снежно и ярко?! — думает Анна вслух.

Зная характер дочери, Любовь Федоровна и не отговаривает.

Быстро оделись, вышли на улицу, остановили проезжавшего извозчика. Снег и солнце слепили глаза, лошадь бежала резво, морозный воздух обжигал щеки.

По дороге к Озеркам стали встречаться лыжники. У самых Озерков веселая вереница смельчаков, держась за длинные веревки-постромки лошади, неслась на лыжах им навстречу. Соревнования только начались, за упряжкой гналось еще человек пятнадцать. Лошадь мчалась, вздымая облако снежной пыли, и не всем удавалось выдержать быстрый бег; лыжники один за другим выходили из необычного строя. Живая цепочка разваливалась, отпадало звено за звеном. Остался уже только один спортсмен.

— Голубчик, стойте, посмотрим! — попросила Павлова, дотрагиваясь до спины кучера.

— Как прикажете, барыня, — отвечал тот с добродушной усмешкой.

Анна Павловна встала, захваченная зрелищем.

Вдали с большой отлогой горы с хохотом, испуганными возгласами мчались вниз на санках дети, подростки, дамы и солидные господа. Забыв обо всем на свете, здесь все были равными. Анна легко взобралась на гору, поговорила с мальчишкой, и тот отдал ей свои санки. Она села поудобнее в них, оттолкнулась, как бывало в детстве, и понеслась. Где-то посредине горы ее санки наскочили на чужие, она не успела вовремя свернуть, потеряла равновесие, повалилась в снег. Весело отряхнувшись, устремилась дальше, вниз, где ее уже ждал маленький хозяин санок.

— Спасибо, малыш! Прощай! — сказала она тихо. Но, застегивая медвежью полость, почувствовала, как у нее вдруг защемило сердце, будто только что держала драгоценную вещь в руках, выронила на каменный пол и нет ничего — одни осколки.

Часы, чуть не в будильник величиною, вделанные в кожаный пояс извозчика, «лицом» к седокам, показывали четверть второго.

— Домой, поскорее! — скомандовала Анна Павловна и уткнула замерзший нос в модную теплую муфту.

В два часа она уже была у своей старой учительницы, Евгении Павловны Соколовой, теперь — репетитора Мариинского театра.

В классе Облакова, Вазем и Соколовой Анна Павловна провела четыре приготовительных класса театрального училища, до перехода в класс Гердта. Начальную школу танца у Соколовой прошли все блестящие танцовщицы Мариинского театра: Карсавина, Кшесинская, Егорова, Спесивцева, Трефилова. Сама Евгения Павловна была ученицей Иванова, Петипа и Иогансона. Окончив балетное отделение того же училища, она очень быстро заняла ведущее положение в театре. По отзывам своих учителей, Соколова не только в совершенстве владела хореографической техникой, ее отличало сценическое обаяние.

В свое время она танцевала во всех известных Павловой балетах и знала все главные партии. Когда она показывала своим ученицам танцы и мимические сцены, в ней угадывалась природная грация и изящество, несмотря на отяжелевшую фигуру и полноту. Она обладала абсолютным слухом, помнила все мелодии, все оттенки старой музыки. И на уроках дома, где не было рояля, она напевала совершенно точно музыкальное сопровождение всех танцев. Начав готовить с Павловой партию Никии из «Баядерки», Соколова репетировала с ней и вечером. Истинный педагог, она не признавала никаких поводов для отмены занятий и возмущалась, если Павлова пропускала назначенный час.

— Театр прежде всего! — повторяла она при каждом удобном случае. И может быть, это ее убеждение делало успехи прославленных ее учениц прочными, долгими.

Удачливая в замужестве, вырастив детей, от своих учениц она требовала безбрачия. Она хорошо знала, что самая счастливая жена, если она балерина, испытает иного тяжелых минут.

Не только упрямое кредо: «Театр прежде всего» — лежало в основе дружбы старой танцовщицы с Анной Павловой. Добрым отношениям способствовало и то обстоятельство, что одновременно в начале 1902 года Павловой было присвоено звание второй солистки, а Соколова заняла место главного репетитора Мариинского театра. Теперь Павлова могла рассчитывать на главные роли и проходить их под неусыпным контролем Евгении Павловны. И надежды скоро оправдались: непреднамеренно обижая других танцовщиц, Петипа назначил роль Никии Павловой.