Стефан Цвейг - Мария Антуанетта Страница 9

Здесь же, при этом напыщенном, одряхлевшем дворе, живут не затем, чтобы жить, а единственно для того, чтобы представительствовать. И чем выше ранг, тем больше предписаний и ограничений. Следовательно, Бога ради, ни единого непродуманного жеста, ни в коем случае не держаться естественно – это было бы непоправимым проступком против обычаев. С утра до ночи, с ночи до утра осанка, осанка, осанка, иначе станет роптать безжалостная толпа льстецов, цель жизни которых лишь в том, чтобы жить в этом театре, жить этим театром.

Эту отвратительную торжественную серьёзность, это обожествление церемониала в Версале Мария Антуанетта никогда не понимала ни ребёнком, ни королевой. Она не в состоянии постичь ужасающую важность, приписываемую здесь любым царедворцем кивку головы или движению руки, и никогда не постигнет этого. По природе своевольная, упрямая и прежде всего неискоренимо прямодушная, она ненавидит всякого рода ограничения; как истинная австрийка, она желает двигаться и жить без постоянной оглядки, не хочет испытывать на себе невыносимый гнет тщеславия и чванства.

Как дома она увиливала от школьных занятий, так и здесь она ищет любой повод, чтобы улизнуть от своей строгой фрейлины мадам де Ноай, которую насмешливо называет мадам Этикет. Так рано отданный в жертву политике, этот ребёнок инстинктивно стремится получить то, чем его обделили, окружив довольством и роскошью, – получить несколько лет настоящего детства.

***

Однако наследная принцесса не может, не смеет более быть ребёнком; всё и вся объединяются, чтобы непрерывно напоминать ей об обязанности твёрдо, неукоснительно соблюдать достоинство, соответствующее её положению. В основном её воспитанием кроме святоши–фрейлины занимаются три дочери Людовика XV, три старые девы, ханжи и интриганки, добродетель которых не осмелится поставить под сомнение даже самый злобный клеветник. Мадам Аделаида, Мадам Виктория, Мадам Софи – эти три парки принимают внешне очень тёплое участие в Марии Антуанетте, супруг которой не очень–то ею интересуется. В своих покоях они посвящают её во все секреты стратегии малых дворцовых войн, пытаются обучить её искусству клеветы, вероломства, тайной интриги, технике булавочных уколов. Сначала эти уроки доставляют маленькой неопытной Марии Антуанетте развлечение; доверчиво, не понимая смысла, повторяет она солёные bonmots[26], однако прирождённое прямодушие внутренне противится этой непорядочности. К досаде новых воспитателей, Мария Антуанетта так и не научилась притворяться, прятать свои истинные чувства безразлично, ненависть это или любовь, – и очень скоро, подчиняясь здоровому инстинкту, она освобождается от опеки тётушек: всё нечистое противно её открытой и неуёмной натуре. И графине де Ноай не везёт с её ученицей: постоянно бунтует неукротимый темперамент пятнадцатилетней, шестнадцатилетней девочки против mesure[27], против точной размеренности придворного быта, против привязки каждого часа жизни к определённому, раз и навсегда установленному параграфу распорядка. Но тут дофина ничего не может поделать. Вот как описывает она свой день: "Я встаю в половине десятого или в десять, одеваюсь и творю утреннюю молитву. Затем завтракаю и иду к тётушкам, где обычно встречаю короля. Это происходит до половины одиннадцатого. После этого, в одиннадцать, я отправляюсь причесываться. К полудню собирается мой штат придворных, здесь дано право явиться ко двору всякому, за исключением лиц без имени и звания. Я румянюсь и мою перед собравшимися руки, затем мужчины удаляются, дамы же остаются, и я при них одеваюсь. В двенадцать мы отправляемся в церковь. Если король в Версале, то к мессе я иду с ним, моим супругом и тётушками. Если его нет, я иду одна с дофином, но всегда в одно и то же время. После мессы мы обедаем в присутствии посторонних. Обычно обед кончается в половине второго, ведь мы оба едим очень быстро. Затем я иду к дофину, а если он занят, то после обеда возвращаюсь в свою комнату, читаю, пишу или шью. Я шью для короля мундир, работа продвигается у меня очень медленно, но я надеюсь, что с Божьей помощью через несколько лет он всё–таки будет у меня готов. В три часа я вновь отправляюсь к тётушкам, у которых в это время находится король, в четыре ко мне приходит аббат, с пяти до шести у меня учитель музыки или пения. В половине седьмого я почти всегда бываю у тётушек, если не иду гулять. Ты должна знать, что мой супруг почти всегда бывает со мной у тётушек. С семи до девяти играют, но, если погода хорошая, я гуляю, и тогда играют не у меня, а у тётушек. В девять мы ужинаем, и, если короля нет в Версале, тётушки ужинают с нами. А если король здесь, то после ужина мы идем к ним. Мы ждем короля, который обычно приходит без пятнадцати одиннадцать. Пока короля нет, я ложусь на большое канапе и дремлю до его прихода; если же его нет в Версале, мы в одиннадцать отправляемся спасть. Вот как у меня проходит день".

В этом расписанном по часам дне немного времени остаётся для развлечений, вот почему её нетерпеливое сердце так жаждет их. Молодая кровь, бурлящая в ней, ещё не успокоилась, подростку хочется играть, смеяться, озорничать, но мадам Этикет немедленно поднимет сурово палец и напомнит, что и то и другое, собственно, всё, чего хотелось бы сделать Марии Антуанетте, несовместимо с положением дофины. Ещё труднее приходится с ней аббату Вермону, бывшему её учителю, а теперь духовнику и чтецу. В сущности Марии Антуанетте следовало бы ещё учиться и учиться, так как её образование много ниже среднего уровня: в пятнадцать лет она уже изрядно забыла свой немецкий, французский же ещё не изучила достаточно хорошо. Почерк её плачевно неуклюж, изложение изобилует несообразностями и орфографическими ошибками, письма без помощи сострадательного аббата ей не написать. Кроме того, он должен ежедневно по часу читать ей вслух и принуждать её самоё к чтению, ведь Мария Терезия чуть ли не в каждом письме спрашивает о чтении. Императрица не очень–то верит сообщениям, в которых говорится, что её дочь Туанетта действительно каждый день читает или пишет. "Старайся как можно больше читать хорошие книги, – увещевает она, – это очень важно для тебя. Вот уж два месяца, как я жду от аббата списка книг и боюсь, что ты не занимаешься чтением и что время, предназначенное для книг, ты растратила на всякую безделицу. Не забрасывай сейчас, зимой, это занятие, поскольку ничем стоящим ты также не интересуешься, ни музыкой, ни рисованием, ни танцами, ни живописью, никакими иными изящными искусствами". К сожалению, в своём недоверии Мария Терезия права. Каким–то удивительным образом, наивным и мудрым одновременно, маленькой Туанетте каждый раз так удаётся обвести вокруг пальца своего наставника аббата Вермона – дофину не принудишь, не накажешь, – что вместо чтения они болтают о том, о сём. Она учится мало или не учится вовсе, никакие просьбы и увещевания матери не могут понудить её к серьёзным занятиям. Нормальное, естественное развитие нарушено слишком ранним браком по принуждению. Формально – женщина, фактически же ещё ребёнок, Мария Антуанетта должна величественно нести высокое звание первой дамы королевства и в то же время на школьной скамье приобретать самые элементарные познания из программы начальной народной школы. То с ней обращаются как с важной особой, то задают головомойку, словно малому неразумному ребёнку. Мадам де Ноай требует от неё представительности, тётушки – участия в интригах, мать – образованности, юное же её сердце ничего не хочет, только жить и чувствовать себя молодым. И при таких противоречиях возраста и положения, своей воли и воли других, в этом в общем–то прямодушном характере возникает некое необузданное беспокойство, стремление к свободе, которое позже столь роковым образом определит судьбу Марии Антуанетты.

***

Мария Терезия знает об опасном и рискованном положении своей дочери при чужом дворе, она знает и о том, что этому очень юному, легкомысленному и ветреному существу с помощью одного лишь инстинкта не избежать всех капканов интриг, всех силков дворцовой политики. Вот поэтому–то она и направляет послом в Париж лучшего из своих дипломатов, преданного друга, графа Мерси. "Я боюсь чрезмерной ребячливости в моей дочери, – пишет она ему с поразительной откровенностью, – боюсь влияния на неё лести окружающих, её лености и нерасположенности к серьёзной деятельности и поручаю Вам, поскольку полностью Вам доверяю, следить за тем, чтобы она не попала в дурные руки". Более удачного выбора императрица не могла бы сделать. Бельгиец по происхождению, но беззаветно преданный монархине, человек двора, но не придворный, способный трезво мыслить, но при этом отнюдь не сухарь, умный, хотя и не гениальный, этот богатый, нечестолюбивый холостяк, единственная цель жизни которого – безупречная служба своей монархине, принимает предлагаемый ему сторожевой пост со всем присущим ему тактом и с трогательной верностью. Формально он посланник императрицы при французском дворе, в действительности же – око, недремлющее око, спасительная рука матери. Благодаря его точным и подробным сообщениям Мария Терезия может наблюдать за своей дочерью из Шенбрунна, словно в подзорную трубу. Она знает о любом платье, надеваемом дочерью, о том, что та делает каждый день, как попусту тратит время, с кем разговаривает, какие ошибки совершает, ибо Мерси с большим искусством стянул сети вокруг опекаемой им Марии Антуанетты. "Я получаю подробнейшие сведения от трёх лиц из прислуги эрцгерцогини, Вермон каждый день сообщает мне всё о ней, от маркизы Дюрфор мне известны до последнего слова все её разговоры с тётушками. У меня много возможностей и путей, чтобы быть полностью информированным о том, что происходит, когда дофина находится у короля. И если ко всему этому добавить мои собственные наблюдения, то окажется, что я знаю всё, что она делает, говорит или слышит в течение дня – час за часом. И я непрерывно расширяю свои наблюдения так, чтобы Вы, Ваше величество, чувствовали себя спокойной". Всё, о чём он слышит, всё, что выслеживает, всё это верный и честный слуга с беспощадным прямодушием передаёт императрице. Специальные курьеры – ибо в те времена похищение дипломатической почты было одним из основных приёмов дипломатии  - перевозят эти интимные донесения, предназначенные исключительно Марии Терезии; и вследствие того, что на конвертах стоит надпись: "Tibi soli"[28], ни канцлер, ни император Иосиф не имеют доступа к этим донесениям. Иногда, правда, простодушная Мария Антуанетта удивляется тому, как быстро и точно Шенбрунн узнаёт о каждой мельчайшей подробности её жизни, но никогда ей в голову не приходит мысль, что этот седовласый, отечески доброжелательный господин является тайным соглядатаем её матери и что предупреждающие, удивительным образом столь осведомлённые письма Марии Терезии внушены и инспирированы ей именно Мерси, ибо у него нет иных средств влиять на своевольную девушку, кроме как используя материнский авторитет. Посланник чужого, хотя и дружественного двора, он, естественно, не имеет права обучать наследницу престола морально–этическим правилам поведения, не может позволить себе воспитывать будущую королеву Франции, как–то влиять на неё. Вот потому–то, когда он хочет чего–либо добиться от неё, он доставляет Марии Антуанетте письмо взыскательной и любвеобильной матери, которое дофина берёт и вскрывает с сильно бьющимся сердцем. Не подчиняющаяся никому на свете, эта легкомысленная девочка испытывает прямо–таки священную робость, стоит ей услышать голос своей матери, даже если он звучит с листков письма. Благоговейно склоняет она голову даже при самых суровых укорах.