Григорий Полянкер - РАЗБОЙНИК ШМАЯ Страница 9

– Послушай, какой шум…

– Кажется, кто-то плачет…

Они смотрели друг на друга. Так смотрят солдаты, когда идут в атаку.

– Эх, – Шмая махнул кулаком, – кабы не народ в лесу, да будь у меня пулемет, гранаты, я бы сейчас ворвался туда и устроил бы им…

– Тише! Слышишь? Кто-то кричит. Знакомый голос…

– Что ты говоришь?

– А ты прислушайся. Честное слово…

– Говорят, при Петлюре есть какой-то еврей министр. Не он ли к нам в гости приехал?

Может быть, он и устраивает погромы?

– Кто знает? Весь мир с ума сошел…

– Послушай, а может быть, вернулся отряд?

– Да! Кажется, и в самом деле наши ребята! – обрадовался кровельщик.

Шаг за шагом они, затаив дыхание, приближались к местечку.

Вскоре Шмая и Хацкель стояли, окруженные усталыми, измученными знакомыми парнями и рассказывали им о несчастье. Кровельщик побежал в лес с доброй вестью.

Никто не заметил, как начало светать. Так же незаметно пошел чистый мягкий снег – первый снег, прикрывший груды пепла.

Душой местного ревкома и отряда был Фридель Билецкий, или Фридель Наполеон, как называли в местечке сына портного Билецкого. Высокий худощавый человек лет тридцати. Спину ему согнула сперва жизнь в отцовском доме, а затем каторжная тюрьма в Сибири. Юношей Билецкий уехал в Киев, взялся за учение, давал уроки, связался с подпольщиками, работал слесарем на фабрике, стал профессиональным революционером.

Вернувшись на родину, он организовал отряд, который начал бить гайдамаков, батьков и прочих бандитов, налетавших на злополучное местечко. Хоть на фронте ему воевать не пришлось – он восемь лет пробыл в Сибири, – с бандами он дрался, как настоящий стратег. Отсюда и пошло – Наполеон. В местечке ведь редко встретишь человека без прозвища…

Теперь нужно было восстанавливать местечко, налаживать жизнь. Билецкий вместе со всеми начал рубить лес, возить древесину, раздобывал продовольствие в окрестных деревнях и так горячо и уверенно рисовал будущую счастливую жизнь, которую создаст народ, что людям становилось легче на душе.

– И вот в одно прекрасное утро,- рассказывает Шмая, – является к нам этакий барчук на саночках и заявляет, что его прислала сюда Центральная Рада для того, чтобы передать ультиматум: предлагается отряду сложить оружие добровольно, иначе это придется сделать принудительно. Парень созвал людей и стал рассказывать, что он уполномоченный петлюровского министра по «еврейским делам», что сам министр имел беседу с Петлюрой и что Петлюра, мол, обещал спокойную жизнь всем людям – недаром же «Батько» организовал целое еврейское министерство, только чтобы мы не знались с большевиками. Молодой человек был в хорошей хорьковой шубе. Он совсем было разговорился, девичьи щечки его разгорелись. Но в эту минуту пришел наш Билецкий, и высокопочтенный гость сразу же языка лишился. Оказывается, они учились когда-то вместе в Киеве, старые знакомые.

«Эге, брат Волошин, на старости лет петлюровским коммивояжером сделался?» – усмехаясь, спрашивает Билецкий.

Парень посинел. Народ уже хотел было устроить ему подходящие проводы и отправить без пересадки на тот свет, но Билецкий не позволил.

«Убить одного шута – пользы мало, – сказал он, – надо всю банду разогнать!.»

Парень едва ноги унес. Правда, когда он садился в сани, я успел закатить ему оплеуху.

Все ждали, что после этого визита, как водится, нагрянет новая банда. Билецкий приказал выставить на окраинах местечка усиленный патруль и приготовить пулеметы.

Надвигалась трудная, морозная зима Люди, оставшиеся в местечке, жили в разрушенных, обгоревших домишках, мерзли, голодали.

Все занесло снегом. По ночам, когда гасли огни, местечко казалось заброшенным.

Недавно здесь прошла крупная воинская часть, и с ней в Красную Армию ушел местечковый отряд с его испытанным командиром Билецким. Мало кто из жителей остался здесь на зиму. В местечке стало пусто и жутко.

Разбойник Шмая и извозчик Хацкель поселились в покинутом домишке на окраине, возле мельницы. Они тоже собирались уйти на фронт вместе с отрядом, но Хацкель заболел тифом. Дни и ночи просиживал разбойник Шмая возле больного, лечил его бабьими средствами, травами, кореньями, ставил ему банки, прикладывал лед ко лбу, но чаще всего врачевал словом, рассказом, шуткой.

Все последние дни у больного был жар, и он молчал, Но сегодня ему полегчало и он не переставая говорил о своей лошаденке, которая стояла в полуразрушенном сарае без овса и сена.

– Человек ко всему может приспособиться – сказал извозчик. – Но что может сделать животное?

Разбойник Шмая никогда не был страстным любителем лошадей. Он старается помолчать, когда извозчик заводит разговор на эту тему Шмая знает, что придется ему в такую непогодь бегать по сараю, собирать по углам сено.

– Сбегай, братец, в сарай, посмотри там… Чего-то мой кормилец ржет… – вдруг в жару вскакивал Хацкель.

– Ну и прекрасно, что ржет! – отвечал Шмая. – А чего же ещё лошади делать? Петь, что ли? Тьфу ты, прости господи! – сердится Шмая, вставая со своего ложа. – Наградил же бог клячей! Чтоб она сдохла!

Шмая накидывает шинель, направляется в сарай, но тут же возвращается.

– Спи спокойно, Хацкель. Твой кормилец чувствует себя прекрасно!

– А ты подсыпал ему немного сена?

– Могу ему подсыпать мои горести и болячки. Откуда я сено возьму?

– Да ведь она у тебя подохнет!

– Подумаешь, беда какая! Жив будешь – другую клячу купишь. Выкинь из головы твоих лошадей, и давай подумаем, как быть дальше. Здесь нам делать нечего. Уж я решил: как только поставлю тебя на ноги, уйдем отсюда.

– От меня, пожалуй, большого проку не будет! – сказал Хацкель. – Иди один… А что тебе мучиться со мной?

– Ты что болтаешь? Бросить товарища в беде? – Шмая был вне себя. – Ты меня не знаешь, Хацкель!

– В таком случае, Шмая, выскочи и раздобудь хоть клок сена лошадке.

– Фу ты, пропасть! Чего ты привязался со своей клячей? Ты на себя лучше погляди, на кого ты похож. Краше в гроб кладут.

– Не хочешь – не надо! – сказал извозчик, слезая с постели. – Сам пойду…

– Тихо! Не шуми! Иду, иду! – крикнул Шмая, укладывая Хацкеля на кровать. – Помешался на своей лошаденке…

Потеплело. Извозчик поднялся на ноги, и Шмая был доволен, что ему не придется больше возиться с Хацкелевой клячей. А кляча тоже обрадовалась теплым дням. Увидев хозяина, она устроила ему достойную встречу: упала и стала тяжело дышать…

– Шмая! – крикнул извозчик.- Поди сюда, посмотри на моего кормильца.

Шмая вошел в сарай.

– Посмотри, что стало с лошадью! – со слезами в голосе проговорил извдзчик.

Они вдвоем вынесли ее на руках из сарая и подвесили на крепкой веревке меж двух акаций, чтобы она могла щипать кору со стволов.

Солнце уже немного пригревало, и было приятно посидеть на завалинке и подумать. Шмая достал из кармана кусок бумаги и немного пыли от растертых листьев, скрутил папироску и сказал:

– Возьми, Хацкель, закури.

– Смотрю я на тебя, Шмая, и не узнаю, – сказал Хацкель, разглядывая заросшую, взлохмаченную голову друга.

– Почему это ты меня не узнаешь?

– Зарос, как зверь, постарел… у тебя уже седые волосы.

– Седые волосы – это не признак старости, – возразил Шмая. – Седые волосы – это как пена, которая остается на море после бури.

– Ты и исхудал здорово! Кости выпирают.

– Это ничего! – махнул рукой Шмая.- Наш кашевар из третьей роты, Степа Варивода, говорил, бывало: «Вы мне кости давайте, а борщ я как-нибудь и сам сварю…»

– Ничего! Вот коняка малость поправится, тогда и нам полегче станет.

– Вот я и жду, чтобы она поскорее ноги протянула.

– Типун тебе на язык! Тебе все смешки!

Шмая вошел в дом, вынес битком набитый солдатский ранец, с которым теперь не расставался, и принялся искать свою бритву. Он вытащил пару рубах, щетку, потертую книжечку и пожелтевший конверт – в нем была фотография женщины. Лицо Шмаи осветилось улыбкой, но тут же затуманилось.

Хацкель взял карточку из его рук и увидел молодую женщину с большими улыбающимися глазами. Извозчик хитро посмотрел на Шмаю:

– Это что за бабенка? Из твоих солдатских походов? Ай-яй-яй! Солдатская любовь?

– Нет, Хацкель. Долго рассказывать… Я ее и в глаза никогда не видел. Это жена лучшего моего дружка, с которым мы в окопах валялись, Корсунского.

– Так… А как же в твой ранец попала карточка его жены? Ох, разбойник!

– Мне дал ее Корсунский, – сердито ответил Шмая, отобрал фотографию и осторожно и бережно положил ее в ранец. Потом нашел свою бритву, оселок и потертое зеркальце и, примостившись на завалинке, принялся за бритье.

Извозчик следил за тем, как Шмая скребет свою физиономию, потом сказал:

– Чем ты, дурень, занимаешься? Нашел время прихорашиваться! Больше тебе думать не о чем? Или это ты для той бабенки, что на карточке?