Николай Никитин - Северная Аврора Страница 90

Вражеские цепи нагло шли на сближение. Жемчужный, размахивая винтовкой и что-то крича, бежал впереди цепей своего батальона. Завязалась рукопашная схватка. Андрей повернул своих бойцов и повел их с таким расчетом, чтобы ударить по врагу с тыла.

В штыковой схватке Андрей наотмашь ударил прикладом офицера в каске. Тот застонал и, схватившись за голову, опрокинулся на снег. Цепь противника порвалась, солдаты бросились врассыпную.

Их приняли в штыки две роты Валерия. Вражеские солдаты побежали к лесу, надеясь там найти спасение. Но в лесу стоял третий батальон. Встреченные пулеметным огнем, миллеровцы кинулись назад. Но здесь их смяли, как блин между ладонями.

Взошло солнце. В пылу боя Андрей не заметил, что у него ранена правая рука. Сбросив мокрую от крови варежку, он погрузил руку в чистый холодный снег, потом вынул из кармана бинт и перевязался.

На окраине деревни, у гумна, по дороге в лазарет, Андрей нашел Валерия и Жемчужного.

– Где Люба? – беспокойно оглядываясь, будто надеясь увидеть ее здесь, спросил он Сергунько.

– С лыжниками! Преследует врага. С рукой-то что?

– Пустяк, думаю… Осколочек.

– Ну? Он хуже пули. А за Любу не тревожься… – Валерий усмехнулся. – В Емецком повстречаешь.

– Да, еще денек… – торжествуя, сказал Жемчужный, – и займем Емецкое!

…Наступление бригады было стремительным и победоносным.

Насильно мобилизованные Миллером солдаты бунтовали. Теперь уже не только одиночки, но целые батальоны и полки переходили на сторону Красной Армии и затем сражались в ее рядах.

Разбежался четвертый Северный полк. Солдаты его скрывались в лесных деревнях. Крестьяне не только давали им убежище и кормили, чем могли, но и провожали по лесным тропам к тем местам, где находились части Красной Армии.

Никакие меры не могли остановить начавшегося возмущения в войсках. Во многих полках действовали подпольные большевистские группы. Пламя восстания разгоралось.

Фронт Миллера разваливался и ломался, как гнилое, трухлявое дерево.

Несмотря на то что местные газеты продолжали хранить упорное молчание, правда о событиях на фронте докатывалась и до Архангельска. Листовки Политотдела Шестой армии уже передавались из рук в руки. Люди прислушивались: не доносятся ли до города хотя бы отдаленные звуки боя? Но фронт был еще в ста двадцати верстах от Архангельска.

Миллер перебрался к подполковнику Ларри, в помещение контрразведки. В газетах было напечатано следующее обращение: «Граждане горожане, крестьяне, рабочие! Довольно слов, немедленно за дело! От министра до писца дружным, общим подъемом ударим на большевиков и отразим их. Только не откладывайте, не собирайтесь долго. Господа члены правительства и земско-городского совещания, покажите пример, идите первыми, а мы за вами. Миллер».

Это «обращение» вызвало презрительный смех даже у самих миллеровцев.

Контрразведчики хватали матросов и рабочих, которые издевательски выкрикивали на пристанях: «Идите первые!» Повторялись все ужасы кровавой весны прошлого года.

Но теперь расстрелы уже не могли никого устрашить. На окраинах города, в Соломбале, Кузнечихе, на Быке и Бакарице ребятишки писали палками по чистому снегу: «Идите первые!»

На фабриках и заводах с часу на час ждали прихода Красной Армии. В рабочих казармах, хижинах и хибарках голодные женщины шили красные флаги. Казалось, что народ не выдержит, хлынет на улицы и попадет под пулеметы расставленных Ларри полицейских команд.

По городу круглые сутки ходили патрули.

Однако, несмотря на это, Потылихин и Чесноков появлялись всюду: в порту и в железнодорожных мастерских, в рабочих общежитиях Маймаксы и в Соломбале.

Последнее заседание подпольного комитета было назначено у Грекова. Хоть у хозяина и не было ничего, кроме квашеной капусты, он усадил гостей за стол.

– Мы накануне восстания, – говорил Чесноков. – Мы должны поднять рабочих при первой возможности. Ты, Максимыч, уже сейчас сговаривайся с людьми на заводах. В порту и на железной дороге тебе поможет Блохин. Базыкина поговорит кое с кем из интеллигенции.

– Мы встречаемся на Смольном Буяне? – спросил Потылихин.

– Да… – ответил Чесноков. – Передай всем, что теперь связь надо держать каждый день… Вся организация сегодня переходит на боевое положение. С телеграфом есть связь?

– Есть, – сказал Греков. – Там мой племяш работает.

– Все должны быть наготове…

– Слыхал я, что миллеровцы собираются передать власть меньшевикам, – усмехаясь, проговорил Греков.

– Чепуха! – перебил его Чесноков. – Власть возьмет рабочий класс. Он хозяин. Через день-два у нас уже опять будут Советы…

Грузчики железной дороги забастовали так же внезапно, как и портовики. «Ни одного снаряда фронту!» – поклялись они. Почти в каждом рабочем контрразведка видела заговорщика-большевика. Но арестовать всех было невозможно, и подполковник Ларри, точно сознавая свое бессилие, отправился на фронт, в село Средь-Мехреньгу, ключевую позицию к местечку Емецкому.

2

В районе реки Мехреньги Хаджи-Мурат занимал одну деревню за другой. Ему оставалось пройти несколько верст, чтобы добраться до села Средь-Мзхреньги. Конной атакой он опрокинул вражеские заставы, перерезал все пути и при помощи пехоты замкнул селение в кольцо.

Гарнизон Средь-Мехреньги, насчитывавший свыше полутора тысяч человек, подвергся осаде. Осажденные каждый день пытались прорваться, но безуспешно. Резерв, высланный из Емецкого, Хаджи-Мурат отбил. Ларри сидел в селе, проклиная ту минуту, когда он сюда приехал.

В селе в избах с выбитыми окнами стояли пулеметы. Когда начинались атаки, контрразведчики, которых Ларри поставил к этим пулеметам, открывали отчаянный огонь.

Но главное их назначение было иным. С помощью этих пулеметов Ларри поддерживал порядок. Хмурые, угрожающие лица солдат не внушали ему никакого доверия. Вместе с командиром полка Чубашком Ларри побаивался восстания.

Все в полку было накалено до предела.

Офицеры избегали появляться среди солдат. Всей жизнью полка ведали унтеры. Глухое недовольство нарастало и с каждым днем все больше грозило вырваться наружу.

Ларри и тут был бессилен. Команда белых контрразведчиков, которую он захватил с собой из Архангельска, конечно не могла справиться с целым полком.

На десятый день осады солдаты второго батальона Должны были сменить своих товарищей, сидевших в окопах переднего края. Рано утром солдаты, которым предстояло выйти на передовую, собрались перед заколоченной церковью. Офицеров еще не было.

В толпе раздавались возгласы:

– Чего там! Так и заявим… Долой окопы! Не ходить – и все!

На паперть, по которой вился снежок, выскочил унтер Скребин, здоровенный, сильный детина, запевала и вожак батальона.

– Ребята! – закричал он на всю площадь. – Когда же, если не сегодня? Которые робкие души, отстраивайся в сторонку, напрочь. А мы начнем! Силой затащили нас на эту псарню! За что погибать? Братья придут, спросят: «А ты что делал, когда мы кровь проливали? Покорялся?» Да ведь холодный пот прошибет, волосья станут дыбом. Подумайте только… Вы крестьянские сыны! Не дети малые. Да ребенок и тот, как из брюха вылез, уж орет благим матом. Что, у нас голосу нет? Винтовок нет?

Скребин вдруг почувствовал около себя какое-то движение, услыхал громкие голоса.

Рассекая толпу плечом, к паперти шел полковой командир Чубашок. За ним следовал Ларри.

Американец набросился на унтера:

– Ты что кричишь?

– Не твое свинячье дело! – побледнев от злости, ответил Скребин.

Ларри вытащил свисток, но, прежде чем его тревожная трель разнеслась по морозному воздуху, унтер-офицер ударил американца прикладом в плечо. Ларри, отлетев к ограде, лихорадочно расстегивал кобуру пистолета.

– Не зевай, ребята! – скомандовал Скребин. – В штыки его!

Солдаты с криками набросились на американца.

Чубашок был тоже схвачен. Трупы убитых были оставлены на площади.

В тот же день, арестовав остальных офицеров, полк перешел к Хаджи-Мурату.

Только что кончился бой. Снег вокруг железнодорожного пути почернел. Всюду валялись куски рваного металла. Бронепоезда «Красный моряк» и «Зенитка» вдребезги искрошили бронепоезд миллеровцев. Сейчас пути освобождали от стального лома. К станции Холмогорской вели пленных.

Вдоль путей горели костры. Возле них, не выпуская из рук оружия, кучками сидели красноармейцы и матросы.

У костров пели:

Мундир английский,Погон французский,Табак японский,Правитель Омский.Мундир сносился,Погон свалился,Табак скурился,Правитель смылся.

«Правитель Омский» недавно был расстрелян в Иркутске.

Штабной поезд стоял за бронепоездами.

Выйдя из. вагона, Фролов и Гринева пошли по дорожке, тянувшейся вдоль путей. Анна Николаевна только что приехала из Вологды.