Джин Плейди - Королева Виктория Страница 92

— К ней сейчас нельзя, она отдыхает. Берти ненавидел Брауна и пришел в ярость.

— Принц Уэльский желает видеть королеву, — требовательным тоном произнес он.

— Это ваш старший, — адресовался ко мне Браун, — я сказал ему, вы слишком устали, чтобы принять его сегодня.

— Благодарю вас, Браун, — сказала я. Я могла представить себе ярость Берти, но не могла позволить ему грубить Брауну.

На следующее утро Берти явился ко мне, размахивая газетой. Я сразу же, поняла, что это «Томагавк».

— Это позор, мама, — сказал он.

— Я презираю такой неприличный вздор и удручена, что ты это все читаешь.

— Это выпад против вас… против королевской власти. С этим необходимо считаться. Мама, Браун должен уйти. Он был чудовищно груб со мной. Он нагрубил Христиану. Он невозможен. Все это становится посмешищем.

— Он мой слуга, Берти. А свою прислугу я выбираю сама.

— Он не обыкновенный слуга.

— Ты прав. Он понимает меня лучше, чем некоторые члены моей семьи, которые, впрочем, и не стараются меня понять.

— Мы все обеспокоены.

— Я думаю, Берти, в семье больше беспокоятся о тебе, чем обо мне. Я уверена, Александру очень огорчает твое поведение. У тебя долги. Я знаю, как ты любишь азартные игры и легкомысленных женщин.

— О, мама!

— Ты всегда был для нас испытанием, Берти. Твой дорогой папа провел много часов, размышляя о том, как помочь тебе стать лучше. Уже в конце жизни он поехал в Кембридж в эту ужасную погоду… Я часто думаю о том, что если бы он не поехал…

Это усмирило Берти, он постоял молча и вскоре удалился. Я была в гневе на него и на этот зловредный «Томагавк». Как они смели печатать этот клеветнический вздор, когда все, в чем я нуждалась, был добрый преданный слуга.

Александра снова беременна. Похоже было, что она собиралась рожать одного за другим, как некогда я. Она была прекрасная мать, ее сыновья обожали ее. Она очень любила свою семью и принимала близко к сердцу все их неприятности. Я никогда не забуду, как она чуть с ума не сошла из-за Шлезвиг-Гольштейна. Теперь ее сестру Дагмар постигло разочарование. Ее жених, русский цесаревич Николай — брак с которым должен был так возвеличить датскую королевскую семью — умер от туберкулеза. Но у Николая был брат, Александр, и Дагмар собиралась теперь выйти за него. Я содрогнулась при мысли, что, потеряв вдруг Альберта, я должна была бы выйти за Эрнста. Глупости, конечно, что она сказала, что всегда любила Александра; но в таких случаях все так говорят.

Теперь Дагмар отправлялась в Россию, и Берти с Александрой хотели присутствовать на свадьбе. Так как Александра была беременна и первый ее ребенок родился недоношенным, врачи рекомендовали ей не ездить. Она очень расстроилась, но, узнав об этом, я ей просто запретила. Берти, однако, очень желал поехать. Мне было очень жаль Александру. Насколько Берти был не похож на Альберта! Он не выносил разлуки со мной, и его не соблазнял блеск подобных церемоний. Но Берти был совершенно другим. Я сказала ему, что, раз Александра не может ехать, у него появится очень хороший повод отказаться. Берти был хитер. Он отправился за советом, и оба, Дарби и Дизраэли, сочли, что Берти должен ехать, так как отсутствие обоих супругов будет истолковано русскими как оскорбление. И радостный Берти поехал. Я настояла, чтобы он побывал и в Пруссии по дороге в Петербург или на обратном пути. Он не хотел этого. По его словам, Викки постоянно критиковала его, по-прежнему считая его своим младшим братом. Он посетил Францию. Он очень любил Париж и всегда поддерживал дружеские отношения с императором, очень к нему расположенным с тех пор, как Берти высказал пожелание, чтобы император был его отцом. Викки писала, что на континенте распространялись слухи о его довольно вольном поведении. Не было сомнений в том, что он пользовался большой популярностью, но ему нравилось принимать у себя и пользоваться гостеприимством людей не самой лучшей репутации, и особенно женщин. Такие письма от Викки были в порядке вещей, но, когда я прочитала сплетни о Берти в письме от Алисы, я почувствовала, что это действительно было серьезно.

Если бы только Альберт был жив, думала я! Я пыталась представить себе, как бы он поступил. Но теперь все было по-другому. Берти был уже не мальчик; он создавал свой собственный двор, состоящий из людей, подобных ему, любивших беспечную и веселую жизнь. Конечно, он был популярен. Но что было скверно, — правительство его одобряло. Они называли Берти превосходным послом; если я возражала против его поведения, мне отвечали смутными намеками на мое собственное затворничество.

Все мы были очень встревожены, так как Александра начала страдать от болей в суставах, озадачивавших врачей. Она едва могла передвигаться. В конечном счете они признали у нее ревматизм. Это было причиной большого беспокойства, потому что она ждала ребенка.

Когда ребенок родился, она была очень больна. Берти не было, и доктора, опасаясь, что она может умереть, послали за ее родителями. Я поспешила из Виндзора в Мальборо-хаус и по прибытии туда застала у постели Александры ее мать. Мне сказали, что ее отец приедет как только сможет. Я была раздражена, так как моего позволения никто не спросил. Но я смягчилась, увидев душевную близость между королевой Луизой и ее дочерью, Я любила Александру, и она сказала мне, что была так рада видеть свою мать, что чувствовала себя лучше с каждой минутой со времени ее приезда.

Тогда я сказала Луизе, что была рада видеть ее и как я любила мою невестку. И поскольку она знала, что я говорила искренне, она расположилась ко мне, а это, в свою очередь, повлияло на меня, и я испытала к ней добрые чувства. Александра родила девочку — Луизу-Викторию-Александру. Я почувствовала невероятное облегчение, что она выдержала это испытание, но ревматизм ее не оставил в боли не прекращались.

Врачи сказали, что у нее ревматическая лихорадка, что беременность ослабила ее организм и ей очень сложно восстановить прежнее здоровье. Она с трудом ковыляла, опираясь на трость, мучаясь от боли. Я сказала Берти, что все это было вызвано той жизнью, которую они вели, и что Александре нужен покой.

— Для твоего папы и для меня не было ничего лучше, как оставаться вдвоем, читать друг другу вслух, играть дуэты. Это так успокаивало. Папа не любил танцев… никогда… и, уж конечно, был не настолько глуп, чтобы увлекаться игрой.

— Не могут же все быть как папа, — сказал он.

— Это правда, — заметила я, — а меньше всех ты, Берти. А ведь ты его сын. Ты должен гордиться этим и стараться походить на него.

У Берти была манера делать вид, что он внимательно слушает, когда на самом деле мысли его были далеко.

Со временем Александре стало лучше, но она продолжала чуть прихрамывать. Она была такая хорошенькая, так прелестно одевалась и так элегантно выглядела, что ничто не могло уменьшить ее привлекательности. Некоторые дамы подражали ее походке. Они находили ее очень изящной и называли «хромота Александры».

В Европе опять назревало беспокойство. Хотя я оставалась в дружеских отношениях с Луи Наполеоном, я подозревала, что он что-то замышлял. Бойцовские качества были свойственны всей его семье. Он намекал, что благодаря верховенству Пруссии в Европе ему угрожало герцогство Люксембургское, границы которого укрепляли пруссаки. Он совещался с королем Голландии, предложив, чтобы герцогство Люксембург стало частью Франции — или Бельгии, если ему предоставят за это небольшую часть территории. Пруссия в пылу победы была неуклонна согласиться на это. Мы должны сохранять мир, заявила я.

В результате состоялась встреча в Лондоне, где было решено гарантировать независимость Люксембурга и разобрать укрепления на границе. Наполеон отнесся ко мне несколько прохладно. Ему нужна была территория, и он считал, что я ему помешала своими попытками предотвратить войну.

В это время я стала все больше появляться на публике. Я заложила Альберт-холл, который должен был быть построен в честь Альберта. Церемония была очень трогательной. Я должна была сделать это, потому что это была только моя обязанность.

По-прежнему носились непристойные слухи о моих отношениях с Джоном Брауном, но я была не намерена позволить убедить себя отослать его в Шотландию, чего некоторым, видимо, очень хотелось.

Я вняла просьбам принять парад в Гайд-парке. Я должна была выехать в экипаже, неестественно, Джон Браун должен был занять свое место на козлах. Ввиду той известности, какую он получил, должна была собраться толпа, чтобы увидеть нас вместе.

Лорд Дарби явился ко мне и сказал, что было бы неблагоразумно разрешить Джону Брауну присутствовать на церемонии.

— Но почему? — спросила я. — Он мой слуга.

— Вам известно, мэм, что в газетах было много неприличных статей и карикатур?