Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 93

Я отдал ему честь и было повернулся, чтобы уйти, но он остановил меня. «Ах, я и забыл, – сказал он. – Дай мне план самого нижнего уровня». Я протянул ему пергамент, и он расстелил его на столе. «Здесь, Гесий, – сказал он, – взгляни на эту камеру. – Он показал пальцем на камеру под номером пять. – В ней находятся трое заключенных, отчаянные типы, оказавшиеся посвященными в государственную тайну и пострадавшие за свое любопытство, которое, – тут он строго взглянул на меня, – в некотором отношении хуже преступления. Поэтому они были ослеплены, лишены языков и осуждены пребывать там пожизненно. Их следует только кормить и поить, подавая все это через отверстие в стене, закрытое задвижкой. Ты слышишь, Гесий?» Я кивнул в ответ. «И еще одно, что ты не должен забывать, или… – и он угрожающе посмотрел на меня. – Дверь их камеры, камеры номер пять, – вот эта, Гесий. – И он снова указал на нее пальцем, – никогда не должна открываться, никто не должен ни входить, ни выходить из камеры; это касается и тебя тоже». – «Но если они умрут?» – спросил я. «Если они умрут, – ответил он, – камера станет их могилой. Они посажены туда, чтобы умереть и быть забытыми. Это камера прокаженных. Ты меня понял?»

Гесий прервал свой рассказ и вынул из-за пазухи своей туники три пергамента, пожелтевшие от времени и частого использования. Выбрав один из них, он расстелил его на столе перед трибуном и просто произнес:

– Вот это план нижнего уровня.

Все бывшие в кабинете воззрились на план.

– Вот этот самый план, о трибун, я и получил от Грата. Посмотри, вот это камера номер V, – сказал Гесий.

– Понятно, – кивнул головой трибун. – Но продолжай. Как он сказал тебе, эта камера предназначалась для прокаженных.

– Я бы хотел задать тебе вопрос, – скромно произнес надсмотрщик.

Трибун кивком головы позволил ему говорить.

– Разве я был не прав, что в тех обстоятельствах не усомнился в том, что план верен?

– Разумеется.

– Что ж, как оказалось, он неверен.

Трибун удивленно вскинул голову.

– План на самом деле неверен, – продолжал надсмотрщик. – На нем изображено, что на этом уровне находятся пять камер, тогда как их шесть.

– Ты говоришь – шесть?

– Я покажу тебе, как обстоят дела на самом деле – или как я себе это представляю.

На одной из чистых табул Гесий нарисовал нижеприведенную схему и протянул ее трибуну.

– Ты поступил правильно, – сказал трибун, рассматривая план. – Я исправлю план, или, лучше, прикажу сделать его заново и вручу тебе. Зайди за ним завтра утром. – Сказав это, он поднялся из-за стола.

– Но молю тебя выслушать меня до конца, о трибун.

– Завтра, Гесий, завтра.

– То, что я хочу сказать тебе, не может ждать до завтра.

Трибун добродушно опустился в кресло.

– Я не слишком задержу тебя, – скромно потупился надсмотрщик. – Только позволь мне задать еще один вопрос. Разве не должен был я верить Грату во всем, что касалось заключенных в камере номер V?

– Разумеется, ты должен был считать, что в этой камере содержатся три преступника – государственных преступника, – слепые и с вырванными языками.

– Так вот, – сказал надсмотрщик, – это тоже оказалось неправдой.

– Как?! – с новым интересом воскликнул трибун.

– Выслушай и суди сам, о трибун! Как и было положено, я осмотрел все камеры, начиная с камер верхнего уровня и заканчивая камерами в самом низу. В соответствии с приказом я никогда не открывал дверь номера V; хотя все эти восемь лет три раза в день туда через отверстие в двери подавались еда и питье на трех человек. Вчера же я подошел к этой двери, желая все же взглянуть на этих несчастных, которые вопреки всем ожиданиям прожили так долго. Замок в двери заржавел так, что ключ не открывал его. Мы нажали на дверь, и она упала внутрь, потому что петли насквозь проржавели. Войдя внутрь, я обнаружил там одного человека, слепого старика с вырванным языком, совершенно нагого. Волосы на его голове и лице свалялись в сплошную массу. Кожа его напоминала этот пергамент. Он развел руки в сторону, и я увидел, что его отросшие ногти свернулись, как когти у птицы. Я спросил его, где его сокамерники. Он только отрицательно тряс головой. Желая обнаружить остальных, мы обыскали всю камеру. На полу ничего не было, как и на стенах. Если там были заключены трое человек и двое за это время умерли, то должны были бы остаться хотя бы их кости.

– Стало быть, ты считаешь…

– Я полагаю, о трибун, что все восемь лет там был только один заключенный.

Трибун грозно взглянул на надсмотрщика и произнес:

– Остерегись; ты как нельзя более ясно обвиняешь Валерия в том, что он солгал тебе.

Гесий согласно склонил голову и ответил:

– Он мог ошибаться.

– Нет, он был прав, – уже обычным тоном произнес трибун. – Да ты и сам подтвердил это. Ведь, по твоим словам, все эти восемь лет в камеру подавалась еда и питье для троих человек?

Присутствующие в комнате безмолвно закивали, отмечая проницательность своего шефа; однако Гесий не казался смущенным.

– Ты выслушал только половину моего рассказа, о трибун. Когда ты узнаешь все, ты согласишься со мной. Так вот что я сделал с этим человеком: я отправил его в баню, одел и обул его, подвел его ко входу в башню и отпустил на все четыре стороны. Но сегодня он сам вернулся и его привели ко мне. Заплакав, он знаками дал мне понять, что хочет вернуться в свою камеру. Я не возражал. Когда охрана повела его назад, он стал целовать мне ноги, а потом знаками стал показывать, чтобы я пошел с ним. Я так и сделал. Меня все терзала загадка трех человек, я никак не мог понять, что же произошло. Теперь я рад, что согласился на его просьбу.

Все слушатели затаили дыхание.

– Когда мы снова вошли в камеру и заключенному сказали об этом, он схватил меня за руку и подвел к отверстию, похожему на то, через которое мы подавали ему еду. Хотя оно было размером с твой шлем, накануне мы его не заметили. Держа меня за руку, он прижался лицом к отверстию и издал звероподобный рык. Ответом ему был какой-то звук. Удивившись, я отстранил его и позвал: «Эй, там!» Сначала никто не ответил. Я позвал снова и услышал слова: «Хвала тебе, о Господи!» Еще более удивительным было то, что голос был женский. Я спросил: «Кто ты?» – и получил ответ: «Женщина Израиля, замурована здесь со своей дочерью. Помоги нам, или мы умрем». Я постарался ободрить их и поспешил сюда, чтобы узнать твою волю.

Трибун вскочил на ноги.

– Ты был прав, Гесий, – сказал он, – и я теперь это понимаю. План был ложью, как и сказка о трех заключенных. Там был заключен человек получше Валерия Грата.

– Да уж, – кивнул надсмотрщик. – Как я понял этого заключенного, он все восемь лет передавал женщинам часть воды и еды, которые получал от нас.

– Это говорит в его пользу, – ответил трибун и, обведя взглядом своих подчиненных, сообразил, что в таких обстоятельствах совсем не помешают свидетели. Мотнув головой, он добавил: – Пошли спасать женщин. Все за мной.

Гесий явно был доволен.

– Нам придется ломать стену, – сказал он. – Я обнаружил место, где раньше была дверь, но потом ее заложили камнями на известковом растворе.

Трибун задержался всего на мгновение, отдав приказ одному из писцов:

– Найди и отправь за мной рабочих с инструментом. Поторопись; но не отправляй доклад, я должен сообщить все как есть.

Спустя несколько минут в кабинете никого не было.

Глава 2

Прокаженные

«Женщина Израиля, замурована здесь со своей дочерью. Помоги нам, или мы умрем».

Такой ответ получил надсмотрщик Гесий из камеры, отмеченной на дополненном плане номером VI. Читатель уже понял, кто были эти несчастные, и, без всякого сомнения, сказал себе: «Наконец-то стало что-то известно про мать Бен-Гура и Тирцу, его сестру!»

Так оно и было.

В утро их ареста, восемь лет назад, они были доставлены в башню, где Грат решил скрыть их от всего мира. Он выбрал башню как место заключения, подчинявшееся непосредственно ему, и камеру VI потому, что, во‑первых, она располагалась более скрытно, чем все остальные, и, во‑вторых, потому, что в ней ранее содержались прокаженные. Таким образом, брошенные туда женщины были не только самым надежным образом скрыты от всего мира, но и обречены на медленную смерть. Поздно ночью, когда никто не мог видеть творящегося беззакония, рабы отвели мать и дочь в эту камеру. Затем те же рабы замуровали дверь, ведшую в камеру, после чего о рабах тоже никто ничего не слышал. Вместо того чтобы начать обычный процесс обвинения, Грат предпочел скрыть свои жертвы там, где их ждала верная, хотя и нескорая, естественная смерть. Так как их существование могло затянуться, он выбрал осужденного, который был ослеплен и лишен языка, и поместил его в единственную сообщающуюся с ними камеру, чтобы тот мог передавать им воду и еду. Этот несчастный никоим образом не смог бы узнать личность своих товарищей по несчастью и причину, по которой они оказались тут, а также имя того, по чьему указанию это было сделано. Таким образом, частично благодаря пронырливости и злобному уму Мессалы, наместник Рима под благовидным предлогом наказания семьи покушавшегося произвел конфискацию имущества Гуров, из которого ни малейшей части не попало в государственную казну.