Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев. Книга 2 Страница 93

— Ах, мерзавцы! — нахмурился Наумов и, не докурив, стал выколачивать трубку.

Старик постоял, помялся, пробурчал: «Эхе-хе, жизня!» и покултыхал вон.

— Да и то правду молвить, уж больно распустили солдатишек-то, — проговорила капитанша, накладывая в глубокую тарелку моченых слив с яблоками.

— Нимало не распустили, — возразил Наумов, и у него при виде вкусностей стала набегать слюна. — Да и не в одних солдатах дело. Промеж штрафных офицеров надо сыскивать смутьянов-то, вот где. Штрафных-то много сюда насылают из столицы. Взять, к примеру, того же Андрея Горбатова, прапорщика, — ой-ой цаца какая!.. Его из капитанов разжаловали да турнули сюда. Генерал Валленштерн досматривать за ним приказал мне.

— А вот эти самые, как их… полячки пленные…

— Конфедераты? Я бы их всех в мешок — да в воду. Я бы их… И напрасно господин губернатор компанию с ними водит.

Отведав моченых слив и настоянной на рябине водки, секунд-майор Наумов, ради служебного соглядатайства, направился к прапорщику Горбатову.

Андрей Ильич Горбатов со своим знакомцем конфедератом Плохоцким снимал две небольшие горницы в доме столяра-краснодеревца, выплачивая хозяину по семьдесят пять копеек в месяц. Восемь месяцев тому назад, по приговору дисциплинарного военного суда, он был выслан из Петербурга на службу в Оренбург. Держал он себя здесь независимо, обособленно, с офицерством не водился, перед начальством не заискивал. С солдатами всегда был хорош, у начальников же на плохом счету. «Спесив, надменен, к тому же леностен», — говорили про него.

На приветствие вошедшего Наумова ответил Горбатов сухим кивком и не предложил сесть.

— Что вам угодно? — спросил он незваного гостя.

— Напрямки вас спрошу, по-военному, как офицер офицера, — неприязненным тоном произнес Наумов, хмуря густые брови, — пришел я проведать, чем вы занимаетесь, и вообще…

— А какое вам дело, чем я занимаюсь? — И кто вам дал право задавать мне подобные вопросы?

— Я сие вершу по праву вашего начальника, вы мой подчиненный.

— В первый раз слышу. Считал себя в подчинении у обер-коменданта Валленштерна.

— Вот бумага, приказ. — И Наумов бросил официальное предписание на стол, поверх которого лежала географическая карта. — Извольте прочесть и твердо помнить, что вы уже месяц тому назад прикомандированы к моему отряду.

— От подобной чести буду отказываться до тех пор, пока не получу о сем ордер из канцелярии, — и Горбатов, прочтя бумажку, небрежно положил её вновь на стол.

— Извольте в канцелярию пожаловать за ордером сами.

— И не подумаю.

— Прошу пререкания со мной в сторону отложить — они опасны.

— Прошу принять в мысль, что грубый ваш тон по отношению ко мне тоже для вас может стать опасным! — Темные, в упор устремленные на секунд-майора глаза Горбатова засверкали.

Наумов смутился и, сдерживая голос, спросил, прихлопнув рукой географическую карту:

— Это что за карта и откуда взялась она?

— Вам до этого нет дела! Впрочем, это карта Польши… Речи Посполитой.

— Ах, Польши? Очень хорошо! Эта карта ваша?

— Она принадлежит Плохоцкому…

— Ах, Плохоцкому? Чудесно!

— Смею спросить, вы ко мне явились как офицер или как полицейский чин?

Наумов, не вдруг поборов невольное внутреннее беспокойство, ответил:

— И то, и другое…

— Ах, так! Приятно слышать, — воскликнул Горбатов и, усмехнувшись, подал гостю стул. — В таком разе прошу присесть.

«Давно бы так, сукин ты сын», — не поняв злой насмешки столичного офицера, подумал простяга Наумов и сказал:

— Не утруждайте себя! Я скоро откланяюсь. — Ему очень хотелось как-нибудь уколоть этого задиру, загнать его в тупик, и он официальным тоном спросил его:

— Скажите, господин прапорщик, чего ради вы отсутствовали при вылазках из крепости третьего числа, девятого числа и сегодня утром?

— По причине уважительной, — подумав, ответил Горбатов. — Я страдаю желтой гипохондрией, это болезнь души, а телесный недуг мой — это подагрическая немочь.

— Имейте в виду, ваши дальнейшие уклонения в делах против самозванца будут истолкованы высшим командованием вам во вред.

— Имейте в виду и вы, господин секунд-майор, что больной воин — помеха делу, а не помощь. — Горбатов схватился за виски, застонал и стал вышагивать по комнате.

— Что с вами? — жестко спросил Наумов.

— Начинается гипохондрия…

— Да что это за гипохондрия такая? Не доводилось слышать.

— Это сильный душевный припадок. В состоянии гипохондрии я готов схватить пистолет и застрелить кого угодно… И в ответе не буду.

Наумов вытаращил глаза. У него на языке вертелся последний, но главный вопрос: «А правда ли, что, по имеющимся у нас сведениям, вы сеете противозаконную смуту промеж солдат?» Однако, поймав глазом лежащие на ломберном столике два заряженных пистолета и в точности не представляя себе, что есть гипохондрия, Наумов от приготовленного вопроса воздержался и через минуту ушел, сказав примиряюще:

— Ну, не взыщите. Уж как умел. Может быть, что и не так… Уж не взыщите.

Как только за ним затворилась дверь, к Горбатову вышел из своей горницы пан Плохоцкий — лысеющий, с жирным усатым лицом, подбородок бритый, круглый, с ямочкой, глаза большие, водянистые.

— Хе-хе-хе… Гипохондрии испугался?

— Гипохондрии, — сказал, смеясь, Горбатов. — А человек, видать, хороший и отличный боевой офицер, каких здесь не то что мало, а вовсе нет…

— О-о! А я что вам, пане добродию, молвил? Все офицеры русской армии — дрянь!

— Ах, оставьте, пане Плохоцкий! — с раздражением бросил Горбатов. — Младший и средний командный состав офицерства, особливо же солдатство, у нас золото.

— Может быть, и золото, только фальшивое.

— А кто вашего брата бил под Баром, кто бил Фридриха, кто бил турок?

А вы забыли, как Стефан Баторий, ваш наймит круль Батур, на Пскове зубы обломал при Иване Грозном? Забыли?

— Цо, то, цо таке? — подбоченясь и наступая на Горбатова, повысил голос пан Плохоцкий. — Наш польский народ… О-о, велика мосць!

— Да вы, пане, знаете ли свой народ?

— Я не знаю свой народ, я? Да я за польский народ саблюкой бился! — с наигранным пафосом ударил Плохоцкий себя в грудь ладонью. — Я ранен, я кровь за него пролил!

— Вы не за народ, а за шляхту бились. А свой народ вы зовете «быдло» и презираете его. Кто за народ стоит? Правду в народе ищет? Ну-ка, скажите.

— Может быть, вы Емельяна Пугачёва сюда причислите, а? — осклабился Плохоцкий.

— И причислю! — подхватил, волнуясь, Горбатов. — Хоть он и Пугач, а воистину за народ и с народом! А до него Степан Разин был, Болотников был, Некрас и другие прочие. Вот доподлинные вожди народа, а не ваши разные Пулавские.

— От-то чертяка! Бардзо мувит… — Плохоцкий, смущенно улыбаясь, подошел к этажерке, стал вытаскивать и машинально перелистывать книги офицера Горбатова. Вдруг круто повернулся к нему, снова ударил себя в грудь и, раздувая густые усы, крикнул:

— Пан Плохоцкий всегда за народ! Бежим к Пугачёву! Цо?

Горбатов с изумлением отступил на шаг, смерил насмешливым взглядом петушившегося Плохоцкого и, не сдержавшись, рассмеялся:

— Что? К Пугачёву? Ха-ха! Не знаю, как вы, пане Плохоцкий, а вот я действительно, кажется, сбегу… — серьезно ответил он. — Я признаю в Емельяне Пугачёве зело одаренного человека. Возьмите его легкие войска, его каждодневные шермиции. А как они нашего Валленштерна оттузили, а как Кара расколошматили или сегодня поутру зеваку Чернышева? У него, у Чернышева, войско немалое было да пятнадцать пушек. Ведь я, нарядившись в хозяйский архалук да шапчонку, с утра на валу толокся. А недавний приступ самого Пугачёва с конницей?.. Ведь едва-едва крепость-то не взяли. А его артиллерия? Палят хлестко, дай бог всякому! Весь город под обстрелом… помните? Нет, что-что, а голова у Пугачёва — золото!..

— Жебы его вшистци дьябли взели!.. Цо? — возразил по-польски пан Плохоцкий.

Их оживленную, с пикировкой, беседу прервал гул пушечных выстрелов.

Прибежавший с улицы столяр, хозяин, приотворил дверь и крикнул:

— Эй, постояльцы! Бригадир Корф вступил в город.

Бригадир Корф на соединение с Чернышевым не пошел, а, оставя Верхнеозерскую крепость, переправился за реку Яик и принял путь к Оренбургу противоположным берегом. Вскоре он соединился с казаками, высланными Рейнсдорпом. Невдалеке от крепости примчался к Яику сильный отряд Пугачёвцев. Но было уже поздно: их отделяла от Корфа река, да и крепость с дальнобойными пушками была под носом.

Корф привел с собою полторы тысячи солдат, тысячу казаков и двадцать два орудия. Но этот большой отряд мало что мог дать оренбуржцам: солдаты Корфа были худоконны и к боевым действиям почти что не пригодны. Словом, две с половиной тысячи малополезных едоков не были находкой для полуголодного, впавшего в беду Оренбурга. Но все же в честь их была произведена пальба с верхов крепости.