Золотой петух. Безумец - Раффи Страница 95

армянку, которая была дочерью старосты Хачо (старосту Хачо знали во всех окрестных деревнях). Госпожа не желала, чтобы Лала стала женой бека, зная, что она девушка красивая, и боясь, что она, чего доброго, приворожит бека. Терзаясь ревностью, госпожа всеми силами старалась помешать этой женитьбе, но бек не уступал ей. Когда он вернулся из Баязета, то намеревался поехать и похитить Лалу. Но госпожа опередила его и послала Джаво с двумя слугами в деревню О… выкрасть Лалу и увезти в чужие края. Джаво нашла Лалу — она пряталась в доме священника вместе с Сарой, женой своего брата. Сара давно знала о намерениях бека, и когда Джаво рассказала ей, зачем ее прислала госпожа Хуршид, она с радостью согласилась в ту же ночь вместе с Лалой бежать из деревни.

Слуги госпожи, доставили Сару и Лалу на русскую границу, и бек остался ни с чем. Госпожа втихомолку посмеивалась, радуясь тому, что так ловко провела бека.

Через несколько дней вернулись слуги и сообщили, что благополучно доставили девушку до места назначения. Тогда госпожа велела Джаво отправиться к сестре и жить у нее до тех пор, пока не пройдет гнев бека.

Рассказ Джаво до того захватил ее слушателей, что они совсем забыли о больном. Когда девушка кончила, неожиданно послышался его голос:

— Теперь я могу спокойно умереть, Лала спасена!

Вардан подошел и уложил больного, который пытался привстать.

— «Почуяв запах овса, голодный осел испустил дух, так и не отведав его…» — это были последние слова эфенди.

Курдка и ее сестра подошли к больному.

— Он умер, — сказал Вардан.

— Бедняга! — воскликнули обе сестры.

Глава тридцать седьмая

Стояла невыносимая июльская жара. Тяжелый, знойный воздух сверкал и жалил миллионами огненных игл. Изнуренные зноем птицы прятались в чаще деревьев, на которых не шевелился ни один листок. Только мухи, комары и мошкара бесстрашно кружились в воздухе, с назойливым жужжанием забивались человеку в рот, в нос, в уши и жалили больнее, чем жгучие лучи солнца.

Древний Вахаршапат имел необычный вид. Все местечко было наводнено беженцами. Куда ни падал взор, повсюду толпились женщины и девушки, старики и дети — истощенные, с испитыми лицами, в лохмотьях…

Вокруг стен Эчмиадзинского монастыря и внутри его, там, где деревья окружали пруд Нерсеса, вплоть до самого храма св. Гаяне, до края леса, посаженного этим католикосом, — где была хоть малейшая тень, — кишел человеческий муравейник.

Три тысячи алашкертцев с семьями, покинув насиженные места, дома и имущество, спасаясь от турецкого ятагана, нашли здесь свое пристанище. В Вахаршапате не было дома, где бы не ютилось до десятка семей горемычных беженцев. Хлевы, конюшни, сараи, дворы — все было забито ими. Надо было не только дать кров и накормить тысячи людей, но и оказать им врачебную помощь. Переселение из горного Алашкертского края в Араратскую долину в самую жаркую летнюю пору, трудности пути и лишения оказались для многих переселенцев гибельными.

Был полуденный час — время, когда прекращается работа в полях, когда люди и животные спешат укрыться в тени, чтобы немного передохнуть. Люди более состоятельные отдыхают после обильного полдника в прохладных комнатах.

Среди алашкертцев, бродивших в этот час по дворам и выпрашивавших милостыню, обращала на себя внимание одна беженка. Это была девушка лет шестнадцати. Худое изможденное лицо, желтоватая бледность кожи делали ее похожей на преждевременно увядший цветок.

В ее черных глазах таилась глубокая печаль, а бескровные губы говорили о том, что она еще не оправилась от тяжелой болезни. Несмотря на болезненную худобу, лицо ее хранило следы, изумительной красоты.

Казалось, рок сыграл с этим нежным созданием злую шутку и унизил ее, нарядив в лохмотья, чтобы надругаться над ее красотой. Но очарование девушки было так велико, что она вызывала глубокое сострадание.

Тело ее было едва прикрыто лохмотьями.

Она медленно брела по одной из улиц Вагаршапата, с трудом передвигая ноги. Земля, словно раскаленное железо, обжигала ее босые ноги. За нею, подобно двум ангелочкам, семенили двое малышей. Она долго переходила от дома к дому, порою останавливалась возле какой-нибудь калитки и, потупив голову, терпеливо ждала часами, надеясь, что кто-нибудь сжалится над ней и вынесет кусок хлеба. Видно было, что гордость не позволяла ей просить милостыню, что она знавала лучшие дни и лишь превратности судьбы обрекли ее на нищету. Девушка изнемогала от нравственных страданий: оскорбленное достоинство, ущемленное самолюбие терзали ее сильнее, чем недуг, подтачивавший ее физические силы.

Она переходила от одной двери к другой, но никто не подал ей милостыни. Наконец, поборов свою застенчивость, она зашла в дом и, увидев хозяйку, робко попросила:

— Кусочек хлеба…

— Чтоб вы сгинули!.. Не напасешься на вас! То одному подай, то другому…

На глазах у девушки навернулись слезы, она попятилась и хотела было уйти, но мысль о голодных детях и об их голодной матери остановила ее. Вытерев слезы, она хотела снова попросить, но в это время из соседней комнаты выбежала маленькая собачонка и вцепилась ей в подол. Девушка в страхе отпрянула и бросилась бежать, оставив в зубах у собачонки оторванный клок своей одежды. Двое малышей подняли жалобный крик.

Кое-как скрепив прореху, девушка побрела в монастырь. На дороге валялась арбузная корка. Дети сразу же забыли о своем горе и бросились подбирать ее. Один из них схватил корку и, вытерев ее о подол рубашки, принялся грызть. Другой с плачем пытался вырвать ее. «Отдай мне, я тоже хочу есть», — кричал он. Между ними завязалась драка. Разделив корку пополам, девушка помирила их.

В это время по улице торопливо проходил юноша. Узнав девушку, он подошел к ней.

— Ты же еще не оправилась. Я запретил тебе выходить на улицу, — сказал он. — Зачем ты вышла?

Девушка смутилась и не знала, что ответить. Она и в самом деле чувствовала сильное недомогание и с трудом держалась на ногах. Юноша увидел в руках малышей арбузную корку, вырвал ее у них и отшвырнул подальше.

— Как можно это есть?

Но дети оказались смелее, чем их робкая спутница, и со слезами на глазах воскликнули:

— Мы хотим есть!

— А разве вас не кормят в монастыре? — обратился к девушке ее знакомый.

Она потупилась и пролепетала:

— Если можно, переведите нас из монастыря.

— Как видно, этот негодный архимандрит не заботится о вас?

Девушка ничего не ответила. Она стояла, не поднимая глаз, словно боялась, что этот проницательный человек прочтет в ее взгляде то, что она невольно старалась скрыть.

— Понятно!.. — воскликнул он с негодованием. — Ступай сейчас