Александр Золототрубов - Опальный адмирал Страница 98

— Так точно, встречались! — снова гаркнул мичман. — Я тогда служил на торпедном катере старшиной мотористов. Вы поздравили наш экипаж с победой и вручили нам ордена. Вас сопровождал командир базы адмирал Холостяков. Вы даже сказали, что усы у меня, как у маршала Буденного. Наш катер тогда потопил фашистскую посудину…

— Как же, помню! — Кузнецов улыбнулся. — Но почему вы здесь, а не на своем торпедном катере?

— Осколком меня зацепило, товарищ нарком, — грустно вымолвил мичман. — По щеке… Ну, малость и по башке стукнуло. Лежал в госпитале. Врач сказал, что у меня хуже стало зрение… А я вам скажу честно, глаза у меня в норме. Все четко вижу… Списали меня на буксир, вон он, у соседнего причала дымит. Так, значит, на буксире мне плавать можно, а на торпедном катере нельзя. Хреновина какая-то, извините, товарищ нарком. Я очень прошу вас вернуть меня на торпедный катер. Я к нему сердцем и душой прирос… — Голос у мичмана дрогнул. — Там мои ребята, друзья, значит. И как мне без них? В атаку не раз шли на врага, а теперь я вроде в хвосте плетусь…

Кузнецов взглянул на адмирала Октябрьского.

— Филипп Сергеевич, надо вернуть мичмана на торпедный катер.

— Где вы плавали? — спросил комфлот.

— В бригаде капитана 2-го ранга Проценко.

— Ясно. — Октябрьский вынул блокнот, вырвал из него листок, что-то написал и отдал мичману. — Завтра с этим листком приходите в штаб флота, в отдел кадров, и там все решат.

— Это хорошо, когда моряки рвутся на свои корабли, — сказал Николай Герасимович, когда машина остановилась у Севастопольской панорамы.

Здание хотя и уцелело, но в некоторых местах было разрушено, заметно обгорело. Глядя на панораму, Кузнецов спросил:

— Немцы бомбили ее?

— Бомбили и не раз, — подтвердил комфлот. — Здание загорелось. Находившиеся на Историческом бульваре краснофлотцы бросились спасать панораму. Из огня они вынесли куски разрезанного полотна и различные предметы старинного воинского обихода. Набралось около 70 рулонов и тюков. Потом все это отвезли на лидер «Ташкент», который принимал раненых и женщин в Камышовой бухте.

— Послушай, Филипп Сергеевич, когда мы были с тобой на Графской пристани, там стоял катер и рулевой сказал, что его ранило в руку во время высадки морского десанта на Северной косе. Что, десант был? Но ведь Верховный предупреждал, чтобы десанты в Севастополе не высаживали!

— Обстановка заставила, — смутился комфлот. — Виноват, что вам не доложил, но дело было срочное… В ночь на девятое мая мы высадили десант на Северной косе. Эта коса, как известно, находится у входа в Северную бухту, и тот, кто ею владеет, мог прервать всякое сообщение между бухтой и морем. Вот мы и решили отрезать фрицам пути отхода из города через Северную бухту. И это нам удалось. Десант был высажен внезапно, и немцы не успели оказать морякам сопротивление. И еще об одном эпизоде. — Октябрьский почему-то улыбнулся. — Сахарную головку; что находится неподалеку от Сапун-горы, дерзко атаковали краснофлотцы. А кто водрузил на ее вершине красное знамя? Девушка! Старшина второй статьи Анна Балабанова. Смелая, отчаянная дивчина.

— Где проходил самый жаркий бой? На Сапун-горе? — спросил Кузнецов.

— Так точно, Николай Герасимович. Девять часов длилось там сражение. Первым ворвался на ее вершину пулеметчик Василий Лященко. Мне рассказывали, что пуля прошила ему ногу, но из боя он не вышел, из пулемета косил немцев.

— Теперь важно не забыть героев, воздать им должное, — резюмировал Николай Герасимович.

Побывал он и на морском заводе имени Серго Орджоникидзе. Его директора Сургучева Кузнецов хорошо знал и был рад встрече с ним.

— Михаил Николаевич, какими судьбами вы так быстро сюда вернулись? — с улыбкой спросил он. — Вы что, шли в Севастополь с нашими войсками?

— Шел, Николай Герасимович, но не с войсками, а с краснофлотцами, коим мы еще до войны ремонтировали корабли. А как только грянула война, мы стали делать минометы, мины, ручные гранаты, ремонтировали танки, даже строили бронепоезда. Где? В штольнях Троицкой балки, где был создан филиал морского завода. — Сургучев достал записную книжку. — Хочу назвать вам некоторые цифры. Вот… Выпустили более 1600 минометов, свыше 40 000 мин, 10 000 ручных гранат, сделали 3 бронепоезда, отремонтировали 36 танков.

— Это большое дело, Михаил Николаевич, как говорят, честь вам и хвала, и будь я поэт Огарев, непременно сказал бы: сотворение есть горение!.. Да, нет великих и малых дел, есть — борьба! У всех нас — у вас, у меня, у каждого… Когда ездил по городу, с болью смотрел на развалины. Даже сомнение возникло: а сможете ли вы восстановить свой завод?

— Сможем! — воскликнул Сургучев, и в его карих глазах вспыхнули огоньки. — Вы сказали насчет горения… Да, все мы горим желанием скорее это сделать. Но вот беда — еще не привезли нам оборудование для цехов. Помогли бы нам, а? Замолвите о нас словечко в Наркомате судпрома!..

— Я буду у наркома Носенко по своим делам и, конечно же, скажу ему о вашей просьбе.

«Такие, как Сургучев и им подобные, несут тыл войны на своих плечах», — подумал Николай Герасимович, возвращаясь в штаб флота.

Улетал он на другой день. Перед посадкой в самолет адмирал Октябрьский, пожав ему на прощание руку, произнес:

— Передайте, пожалуйста, маршалу Василевскому от меня привет. Военный совет флота благодарит его за все, что сделал он для освобождения города, и желает ему скорее поправиться.

У Кузнецова дрогнули губы.

— А что с ним?

— Как что? — удивился комфлот. — Машина, в которой он находился, наскочила на немецкую мину, она взорвалась, и пострадали люди. Шоферу повредило ногу, у маршала ушиб головы и ранено лицо. Ему сделали перевязку и отправили в штаб фронта, а оттуда врачи эвакуировали его в столицу.

— Когда это случилось?

— Девятого мая на Микензиевых горах… А я думал, вы знаете, и не стал вам говорить, когда вы прилетели, — смутился комфлот.

«Дуглас», ревя моторами, взмыл в небо. Всю дорогу, пока летели, Николая Герасимовича не покидали мысли о маршале Василевском. А едва добрался до наркомата, позвонил ему домой.

— Александр Михайлович, это я, Кузнецов. Как вы себя чувствуете? Врачи назначили постельный режим? Тогда надо полежать. А я только что из Севастополя. Комфлот передает вам большой привет, а Военный совет флота желает скорейшего выздоровления. И я тоже, дорогой Александр Михайлович. Вы уж поберегите себя…

— Спасибо, — отозвалась трубка. — Ты вот что, Николай Герасимович, приходи ко мне вечерком. Попьем чайку, я расскажу тебе, как мы штурмовали Севастополь, как били фрицев. Верунчик к твоему приходу испечет пирог. Ты же любишь сладкое…

— Хорошо, сегодня приду к вам. Взять наркомовскую?.. Есть и бутылка шампанского…

Поговорил Кузнецов с Василевским, и как-то легче стало на душе. Сидя за столом, он задумался. Ах да, надо переговорить с Носенко. На звонок ответил сам нарком судпрома.

— Иван Исидорович, добрый день, дружище! Я только что из Севастополя. Был на морском заводе у Сургучева. Надо решить ряд вопросов по заводу. Можно к тебе заскочить на часок?.. Нет-нет, только на часок. Я же знаю, что дел у тебя по самое горло…

— Вам звонил Анастас Иванович Микоян, — доложил наркому вице-адмирал Степанов, когда тот вернулся из Наркомата судпрома.

— Зачем — не сказал?

— Нет. Он просил вас позвонить ему, когда вернетесь в наркомат.

Кузнецов набрал по «кремлевке» номер заместителя Председателя СНК СССР.

— Анастас Иванович!.. Где я был? В Севастополе. Город страшно разрушен. Нелегко нам будет его восстанавливать. Нужны строительные материалы, техника. Тут уж будем просить вас помочь военным морякам… Да, я уже подписал приказ о назначении комиссии по разработке основных исходных данных на восстановление главной базы флота. Кто возглавит комиссию? Генерал Судьбин, начальник инженерного управления ВМФ… Хорошо, я готов с ним прибыть к вам, и мы решим, с чего начинать в Севастополе…

Кузнецов, положив трубку, взглянул на Степанова.

— У вас еще что?

— Вы просили дать справку о действиях Беломорской военной флотилии по обеспечению судоходства в Арктике. Она готова. — Степанов положил листок на стол. — И еще о Севастополе. Звонил комфлот адмирал Головко. На Северном флоте начался сбор средств на восстановление разрушенного Севастополя. Инициаторами выступили моряки-комсомольцы. Комфлот спрашивает, можно ли проводить такую кампанию?

— Скажи Арсению Григорьевичу, что нарком «за». Но чтобы никаких принуждений, ясно? Только добровольные пожертвования…

На другой день Кузнецов был в Ставке, и там его увидел Микоян. Естественно, он завел разговор о Севастополе.

— Товарищ Сталин одобрил все наши задумки, а также распорядился, чтобы вы снова побывали в Севастополе, обсудили на Военном совете флота все назревшие проблемы, — сказал Анастас Иванович. — Возможно, вместе поедем туда. Вы не против? — Микоян мягко улыбнулся в усы.