Уилки Коллинз - Муж и жена

НЕЗНАКОМЫЙ УИЛКИ КОЛЛИНЗ

Русского читателя этой книги ожидает сюрприз — знакомство с Уилки Коллинзом, совершенно ему не известным. Будет ли сюрприз очень приятным или просто приятным — это зависит от самого читателя и от того, каковы его требования к литературе. Те, кого в романах интересуют прежде всего «земли чужой язык и нравы», найдут здесь достаточно пищи для размышлений; те, кто превыше всего ценит занимательность и острую интригу, будут, видимо, чуть-чуть раздосадованы по той же причине — из-за обилия в тексте информационного, социологического и публицистического материала. В любом случае «Муж и жена» (1870) — неожиданный Коллинз, поскольку сложившийся у широкого читателя в Советском Союзе портрет этого английского писателя страдает однобокостью: автор увлекательных книг — и только. Да и предлагаемый роман, кстати, увлекательности отнюдь не лишен. Тут и напряженные конфликты, и живое действие, и непредвиденные осложнения в развитии событий, и роковое вмешательство случая, и горение страстей — как добрых, так и недобрых. Но помимо этого есть и многое другое, о чем будет сказано в свой черед.

Слава Коллинза-рассказчика «закреплена» в читающих поколениях двумя действительно замечательными книгами, и по сей день доставляющими читателям немалое удовольствие, — «Женщиной в белом» (1860) и «Лунным камнем» (1868). Первая заслуженно считается самым совершенным образцом английского «сенсационного романа» XIX века, второй — родоначальником несравненного британского детектива, а персонаж романа сыщик Кафф — предтечей целого ряда знаменитых расследователей, действующих с тех пор в английской литературе, от повестей и рассказов А. Конан Дойла до книг Ф. Д. Джеймс, наследницы Агаты Кристи. Это и вправду лучшие творения Коллинза, недаром Ч. Диккенс в своем предсмертном незавершенном романе «Тайна Эдвина Друда» пытался состязаться с создателем «Лунного камня» в искусстве хитросплетенного сюжета, а последний распорядился выбить на своем надгробии: «Уильям Уилки Коллинз. Автор «Женщины в белом» и других сочинений». Мнение писателей и читателей поддерживает литературная критика. Например, один из «отцов» современной критики, блистательный поэт Т. С. Элиот, написавший в 1928 году предисловие к изданию «Лунного камня» в серии «Классика мировой литературы», отнес этот роман наряду с «Женщиной в белом» и «Армадейлом» (1866) к лучшим книгам Коллинза. В разное время к двум каноническим романам присовокупляли также «Погребенную тайну» (1857), «Без имени» (1862), «Мужа и жену», «Несчастную миссис Финч» (1872), «Новую Магдалину» (1873). Можно видеть, что в истории Коллинз остался не двумя романами. Всего же он написал их двадцать три (последний вышел посмертно), а в придачу еще четыре сборника повестей и рассказов, биографию своего отца, преуспевавшего по тем временам живописца (с этого в 1848 году началась его литературная карьера), несколько пьес и ряд произведений, созданных совместно со старшим современником и другом — Чарлзом Диккенсом.

Далеко не все в наследии Коллинза выдержало проверку временем и сохранилось в читательском обиходе. Не говоря о других странах, и в Англии одни лишь специалисты-филологи помнят сегодня о его первом, историческом, романе «Антонина» (1850), благосклонно встреченном современниками, или о чреде так называемых поздних романов, издававшихся с середины 1870-х годов. Но мастерство крепко построенного сюжета оставалось с Коллинзом до конца. В духе своего времени он писал «романы с продолжением», которые сперва печатались частями на страницах журналов и альманахов и только после этого выходили отдельными изданиями. Так, выпускавшийся Диккенсом «Круглый год» украсили первопубликации «Без имени», «Женщины в белом» и «Лунного камня»; «Армадейл» поднял тираж «Корнхилла», а «Муж и жена» — «Журнала Касселла». Подобная практика предъявляла к писателям определенные требования, и Коллинз с ними успешно справлялся, что и было отмечено современной ему критикой. Анонимный рецензент, разбирая «Без имени» в журнале «Читатель» (03.01.1863), подчеркивал: «…отнюдь не малое достижение — построить сюжет, который чуть ли не год из недели в неделю посрамлял догадливость самых проницательных читателей романов, а развязкой своею всех привел в удивление…»

Искусство интриги нередко уничижало в глазах читающей публики и профессиональной критики проблемную сторону книг Коллинза, вплоть до того, что озабоченность их автора серьезными социальными вопросами порой воспринималась как нечто Коллинзу противопоказанное, нарочито привнесенное в увлекательное «сенсационное» повествование. Литературный обозреватель нью-йоркского «Журнала Патнема» (сентябрь 1870 г.), например, выговаривал ему в связи с сильно прозвучавшими в романе «Муж и жена» социально-критическими мотивами: «Пожелаем же ему впредь отдать тему общественных злоупотреблений на откуп мистеру Риду, каковой доведет ее до победного конца. Нам нужны не реформаторы, но романисты, такие, каким Диккенс был в начале своего творческого пути, Теккерей — на всем его протяжении, а мистер Коллинз может быть всегда по своему усмотрению». Стало быть, и тогда уже представление о Коллинзе-писателе тяготело к одностороннему стереотипу. Творчество его было, разумеется, шире.

Волею судьбы Уильяму Уилки Коллинзу (1824–1889) было определено занять в английской литературе промежуточное положение. Моложе Диккенса на двенадцать лет, он находился под несколько ревнивым попечением и несомненным творческим влиянием старшего собрата по ремеслу. Он пережил не только Диккенса и других представителей «славной плеяды» британских реалистов середины века — Теккерея, Шарлотту Бронте и Элизабет Гаскелл, но и двух мастеров, чьи книги знаменовали новый этап английского психологического реализма, Джордж Элиот и Троллопа. Он был современником Бульвера-Литтона и Эйнсуорта, романистов «ньюгейтской школы» (по названию лондонской тюрьмы Ньюгейт), живописавших преступный мир, благородных или, напротив, чудовищных злодеев и незримые тайные связи между верхами и «дном» викторианского общества,[1] и Чарлза Рида, автора, как он их сам называл, «романов-фактов», где критиковались, и подчас очень резко, те или иные общественные пороки.

Таким образом, Коллинз писал в условиях далеко не простой литературной ситуации с ее многообразием стилевых манер и творческих школ, опиравшихся на разные традиции. Он не был безразличен к опыту предшественников и современников, в его книгах так или иначе отразились многие достоинства (и недостатки) национальной литературы. К числу первых надлежит отнести: искусство социального портрета и колоритного типажа, нравственное осмысление жизни и убеждение в конечном преимуществе добра над злом и добродетели перед пороком, свойственные просветителям и наследованные «блестящей плеядой»; постижение иронии, заложенной в характерах и искусственных формах человеческого общения, вкус к афористическим суждениям о человеческой природе — все это явлено в произведениях сентименталистов Ричардсона, Стерна, Голдсмита, позднее — у Теккерея; сильные страсти, роковые совпадения, зловещие предзнаменования, загадочные персонажи, отмеченные печатью проклятия и тайны, входят в арсенал романтизма, а в еще большей степени — «готического романа», или «романа ужасов и тайн», прославленного именами Анны Радклиф, Мэтью Льюиса, автора знаменитого в свое время романа «Монах», и Ч. Мэтьюрина, создателя «Мельмота-Скитальца». Таковы традиционные «слагаемые» прозы Коллинза, обогащенной ко всему прочему еще и завоеваниями критического реализма, который рассматривает человека как сочетание неповторимо индивидуального с тем, что налагает на личность время, среда, общество и его законы.

О законах, между прочим, Коллинз знал не понаслышке: он выучился и сдал экзамен на адвоката, хотя послужить на этом поприще ему не довелось — перевесил интерес к литературе. Во всех парадоксах и лабиринтах британского права, которое не монолитно, но состоит из права английского, шотландского и ирландского, он хорошо разбирался, что позволяло ему высказывать не одни лишь общие наблюдения типа: «Закон будет отстаивать что угодно и в пользу кого угодно, если этот кто-то готов перед законом раскошелиться». Коллинз сумел со всей наглядностью показать, как национальное право служит успеху неправого дела именно в силу своей прецедентной, то есть состоящей из зафиксированных ранее казусов и судебных решений, сущности. Интрига романа «Муж и жена» опирается на правовой по своей природе конфликт, который русскому читателю может показаться диким, невразумительным и уж по крайней мере неправдоподобным. Однако Коллинз тут скрупулезно точен.

Над устаревшими, доходящими до абсурда нелогичностями традиционного прецедентного права уже в нынешнем веке издевался соотечественник Коллинза Джон Кольер, одному из персонажей которого пришлось в это право углубиться: «Все это было так же запутано, как разбирательство в Прецедентном суде по Статуту короля Эдуарда III, каковой Статут основан на прецедентах из Саксонского и Норманского кодексов, двояко и по-разному восходящих к древнеримской трактовке греко-египетских уложений, на которые в доисторические времена повлияли обычаи и обряды, бытовавшие в бассейне Евфрата, если не Инда» (рассказ «Дьявол, Джордж и Рози»[2]). Любопытно, как «перекликается» пародийно-иронический пассаж Кольера с вполне серьезными рассуждениями профессионального законника из романа Коллинза: «Согласно Ирландскому кодексу Георга II, — вещал он, — брак, совершенный католическим священником между католиком и протестантом или между двумя протестантами, перешедшими в католичество менее чем за год до бракосочетания, считается недействительным. А согласно двум другим законам, принятым…»