Джером Джером - Дух маркизы Эплфорд

Джером Клапка Джером

ДУХ МАРКИЗЫ ЭПЛФОРД

Рассказ

Это — одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри — или, как он теперь предпочитает называться, Анри — в длинном зале ресторана при отеле «Риффель-Альп», где я провел как-то тоскливую неделю между двумя сезонами, разделяя в гулкой тишине пустого дома общество двух престарелых девиц, которые целые дни испуганно шептались друг с другом. Композиционный прием, использованный Генри, состоит в том, чтобы начать рассказ с конца, довести его до начала и заключить серединой. Я его отбросил как непрофессиональный. Что же касается стиля — довольно своеобразного, — то его я пытался сохранить, и мне кажется, что рассказ приобрел именно такой вид, какой он имел бы, вздумай Генри сам излагать события по порядку.

Первое мое место было, признаться по правде, в кофейне на Майл-Энд-роуд — ну и что ж, я этого не стыжусь. Всем приходится с чего-нибудь начинать. «Килька» — так мы его звали, потому что настоящего имени у него не было, или, во всяком случае, оно даже ему не было известно, а это прозвище к нему как-то очень пристало — всегда продавал газеты рядом с нами: между нашей кофейней и мюзик-холлом на углу. Иной раз, когда случалось мне пропустить рюмку-другую, я, бывало, возьму у него газету, а сам, если хозяина поблизости нет, дам ему кружку кофе и кое-что из того, что оставалось на тарелках у посетителей — такой обмен нас обоих устраивал. Парень он был на редкость толковый, даже для Майл-Энд-роуд, а это — неплохая рекомендация. Он умел приглядываться и прислушиваться к нужным людям и давал мне иногда полезные советы насчет скачек, а за это получал от меня шиллинг или там шестипенсовик, — как придется. В общем, это был парень из тех, про которых говорят: «Он далеко пойдет».

И вот, представьте себе, в один прекрасный день вдруг входит он к нам с таким видом, будто он по меньшей мере сам владелец кофейни, а под руку с ним девчонка, этакий чертенок лет двенадцати, и оба усаживаются за столик.

— Гарсон! — кричит он. — Какое сегодня меню?

— Меню сегодня такое, — отвечаю, — что ты сейчас же уберешься отсюда вон, а это, — я говорил про девчонку, конечно, — немедленно отведешь туда, откуда взял.

Она была очень грязная, но даже и тогда уже видно было, какая она хорошенькая — глаза огромные и круглые, а волосы рыжие. Во всяком случае, в те времена такие волосы назывались рыжими. Теперь все дамы из высшего света носят этот цвет волос — вернее, стараются как можно точнее воспроизвести его, — и он называется у них «каштановый».

— Генри, — говорит он мне, даже и глазом не моргнув, — боюсь, что вы забываетесь. Когда я стою на краю тротуара и кричу: «Экстренный выпуск!», а вы подходите ко мне со своим полпенни, тогда хозяин — вы, а я обязан вам услужить. А когда я прихожу к вам в кофейню, заказываю угощение и плачу за него, то хозяин — я. Вам ясно? Можете принести мне жареной грудинки и два яйца, только, пожалуйста, не прошлогодние. А для леди — жареную треску покрупнее, будьте добры, и кружку какао.

Ну что ж. В его словах была доля истины — он всегда отличался здравым смыслом, Я принес то, что он заказывал. Как эта девчонка расправлялась со всем, что ей подавали, — редкое было зрелище. Видно, она уже несколько дней ничего толком не ела. Она умяла большую треску за девять пенсов вместе со шкуркой, а потом две порции жареной грудинки, по пенни за порцию, и шесть бутербродов — мы называли их «ступеньками» — и две полпинты нашего какао, а это одно могло вполне насытить человека, ведь мы варили его по всем правилам. Видно, Кильке в тот день удалось выручить изрядную сумму. Он так уговаривал ее кушать и не стесняться, как будто бы это было бесплатное угощение.

— Возьми яйцо, — предложил он, как только грудинка исчезла с тарелки. — Съешь одно из этих яиц, и тогда уже ты будешь совсем сыта.

— Кажется, больше я уже не могу, — отвечает она поразмыслив.

— Тебе конечно, виднее, на что ты способна, — говорит он. — Может, тебе лучше и не есть этого яйца. Особенно, если ты не привыкла жить на широкую ногу.

Я рад был, когда они кончили, потому что меня тревожило, как он будет рассчитываться. Но он преспокойно расплатился, да еще дал мне полпенни на чай.

Это был первый раз, что мне пришлось обслуживать их, но, как вы сейчас услышите, далеко не последний. Он после этого часто приводил ее к нам. Имени своего и происхождения она не знала, так что они вполне подходили друг другу. Она рассказала ему только, что сбежала от одной старухи, которая ее била и у которой она жила где-то в Лаймхаусе. Он устроил ее у старушки, снимавшей чердак в том же доме, где он и сам ночевал — когда обстоятельства ему это позволяли, — научил ее выкрикивать: «Экстренный выпуск!» и нашел ей подходящее место на углу. Там, на Майл-Энд-роуд, мальчиков и девочек не бывает. Они там либо младенцы, либо взрослые люди. Килька и Рыжик — так мы ее прозвали — считали, что у них роман, хотя ему было лет пятнадцать, а ей — не больше двенадцати. Ну, что он в нее влюблен, это видно было с первого взгляда Хотя, конечно, никаких нежностей он себе не позволял. Это не его стиль. Он следил за тем, чтобы она вела себя как следует, она должна была с этим считаться, что, надо полагать, шло ей не во вред, а он в случае чего, не стесняясь, задавал ей трепку. У простых людей это принято, сэр. Чуть что, они дают своей старухе хорошую зуботычину, ну, вот как мы с вами выругались бы или запустили бы в нашу миссис рожком для сапог.

Потом я нашел себе место в городе и ушел из кофейни, так что не видел их обоих лет пять. В следующий раз я их встретил в ресторане на Оксфорд-стрит — это было такое любительское заведение, где всю работу делают женщины, которые ничего не понимают в нашем деле и все время проводят в сплетнях и романах — я их называю не любительские, а «любовные» заведения. У них была там такая белобрысая заведующая, которая ничего не слышала, когда вы к ней обращались, потому что все время прислушивалась к тому, что нашептывал ей через прилавок какой-то дряхлый болван. Официантки, видно, считали, что хорошая работа состоит в том, чтобы часами беседовать с посетителями, заказывающими чашку кофе за два пенни, а если появлялся настоящий посетитель и осмеливался действительно что-нибудь заказать, они принимали это как оскорбление. Завитая кассирша целый день любезничала через свое окошечко с двумя молодыми билетерами из соседнего мюзик-холла, которые приходили по очереди, сменяя друг друга. Иногда она отрывалась от этого занятия, чтобы получить деньги с посетителя, а иногда и нет. В жизни мне приходилось бывать в разных подозрительных заведениях, и официанты вовсе не такие слепые совы, как принято думать. Но никогда ни прежде, ни потом не приходилось мне видеть одновременно столько любезничающих парочек, как там. Это была мрачная темная дыра, и влюбленные точно чутьем ее находили и просиживали там часами над несколькими чашками чаю и пирожными «ассорти». «Идиллия» — скажут некоторые, но меня лично это зрелище приводило в самое мрачное расположение духа. Была там одна девушка очень странного вида, глаза красные, а руки длинные и тонкие — просто ужас. Она всегда приходила со своим молодым человеком, таким бледным нервозным юношей, в три часа дня. Вот они любезничали так, что я никогда ничего смешнее не видывал. Она щипала его под столом и колола шпилькой, а он сидел и не сводил с нее глаз, точно она — дымящийся бифштекс с луком, а он — голодный бродяга, заглядывающий с улицы в окно. Да, это была удивительная история, как я узнал потом. Когда-нибудь расскажу вам.

Меня наняли в это заведение «на тяжелую работу»; но, поскольку самый тяжелый заказ, какой пришлось мне там слышать, состоял из холодной ветчины и цыпленка, за которым надо было сбегать потихоньку в соседний трактир, видно, я нужен был им больше для вида.

Я уже пробыл там две недели и чувствовал, что все это дело стоит у меня поперек горла, как вдруг, однажды, входит туда Килька. Он здорово изменился, так что я его сперва и не узнал. Он помахивал тросточкой с серебряным набалдашником — эти костыли были тогда как раз в моде, — на нем был шикарный клетчатый костюм и белый цилиндр. Но что меня больше всего поразило, так это его перчатки. Ну, моя внешность, видно, не так сильно усовершенствовалась, потому что он с первого взгляда меня узнал и протянул мне руку.

— А, Генри, — говорит, — я вижу, ты продвинулся в жизни.

— Да, — говорю, пожимая ему руку, — и не стану грустить, если продвинусь еще куда-нибудь из этой лавочки. Но ты-то, видно, сделал блестящую карьеру?

— Да ничего себе, — отвечает, — я журналист.

— Вот как? — говорю, — по какой же части? — Это потому, что я их немало повидал, пока целых полгода работал в одном заведении на Флит-стрит. Ну, так их наряды не имели того великолепия, если можно так выразиться. Оснащение Кильки явно стоило ему кругленькой суммы. Его галстук был заколот бриллиантовой булавкой, которая одна обошлась кому-то — если не ему самому — фунтов в пятьдесят.