Ги Мопассан - Гостиница

Ги де Мопассан

Гостиница

Шваренбахская гостиница как две капли воды похожа на любую другую деревянную гостиницу в департаменте Верхних Альп, а их немало ютится у подножия ледников в скалистых голых ущельях, иссекающих белые главы гор, и останавливаются в ней те, кто держит путь к перевалу Гемми

Шесть месяцев в году гостиница открыта, там хозяйничает Жан Гаузер и его семья, но когда начинаются метели, когда сугробы заваливают узкую долину и спуск в Лёхе уже невозможен, тогда все они — женщины, глава семьи, трое его сыновей — уходят, в доме остаются только старый проводник Гаспар Гари с молодым помощником Ульрихом Кунци и огромный сенбернар Сам.

До самой весны проводники и пес должны жить в этой снежной тюрьме; перед ними высится грандиозный, весь белый склон Бальмхорна, их окружают бледные, сверкающие пики вершин, их отгораживают от мира, отделяют, отъединяют снега, которые, куда ни глянь, встают стеной, сжимают, стискивают, сплющивают домишко, громоздятся на крыше, застят окна, замуровывают дверь.

В этот день семья Гаузер возвращалась в Лёхе — зима была на пороге, спуск становился опасным.

Впереди шли сыновья Жана, ведя на поводу трех мулов, груженных всяческой рухлядью и кладью, за ними верхом на четвертом муле ехали Жанна Гаузер и Луиза, мать с дочерью.

Последним шел Жан с Гаспаром и Ульрихом — эти двое провожали семью до перевала.

Сперва они обогнули замерзшее озерцо на дне каменной котловины перед гостиницей, потом двинулись долиной, светлой и ровной, как простыня среди нависших снежных вершин.

На эту блиставшую белизной ледяную пустыню солнце лило потоки лучей, и она горела холодным ослепительным пламенем; среди бессчетных гор ни единого признака жизни; среди необозримого безлюдья ни единого движения; ни единый шорох не нарушал глубокой тишины.

Постепенно младший проводник, долговязый и длинноносый швейцарец Ульрих Кунци, опередив папашу Гаузера и старика Гаспара, стал нагонять женщин, ехавших на муле.

Младшая не сводила с него печальных глаз и словно подзывала к себе. Она была маленькая и светловолосая, ее молочной белизны щеки и пепельные волосы как будто выцвели от постоянной близости вечных льдов.

Поравнявшись с мулом, Ульрих положил руку ему на круп и замедлил шаг. И сразу же мамаша Гаузер начала с бесконечными подробностями давать проводнику указания насчет зимовки. Ему зимовать предстояло впервые, тогда как старик Гаспар уже четырнадцать лет провел в утонувшей в снежных сугробах шваренбахской гостинице.

Ульрих Кунци с отсутствующим видом слушал хозяйку и не отрываясь смотрел на ее дочь. Иногда он произносил: «Да, да, госпожа Гаузер», но явно думал о чем-то своем; впрочем, его малоподвижное лицо ничего не выражало.

Они поравнялись с озером Даубен; замерзшее и сейчас совсем плоское, оно растянулось во всю длину долины. Справа ощерился черными скалами Даубенхорн, рядом с ним видны были гигантские нагромождения морены на леднике Лёммерн, над которым вздымался Вильдштрубель.

Когда они подходили к перевалу Гемми, откуда начинался спуск к Лёхе, перед ними внезапно открылся грандиозный вид на Валисские Альпы, отделенные от них глубокой и широкой долиной Роны.

На горизонте рисовалась неровная линия вершин, то приплюснутых, то острых как иглы, белых и сверкающих на солнце: двурогий Мишабель, мощный массив Вейсхорна, грузный Бруннегхорн, высокая и грозная пирамида Мон-Сервена, этого человекоубийцы, и чудовищная кокетка — Дан-Бланш.

Потом внизу, в глубине головокружительного провала, устрашающей пропасти, они увидели Лёхе — дома казались песчинками, рассыпанными на дне этой колоссальной расселины, которой оканчивается и замыкается Гемми и которая внизу выходит к Роне.

Мул остановился у тропы, что, извиваясь, виляя то вправо, то влево, сказочно прихотливая, ведет по отвесному склону к почти невидимому поселку у подножия горы. Женщины спрыгнули в снег.

Вскоре подошли и оба старика.

— Что ж, друзья, — сказал папаша Гаузер, — прощайте до будущего года, желаю вам бодрости.

— До будущего года, — повторил за ним папаша Гари.

Они обнялись. Потом подставила щеку для поцелуя г-жа Гаузер, за ней — ее дочь.

Когда пришла очередь Ульриха Кунци, он шепнул на ухо Луизе:

— Не забывайте тех, кто наверху.

— Не забуду, — прошелестела она так тихо, что он скорее догадался, чем услышал.

— Что ж, прощайте, — еще раз сказал папаша Гаузер, — доброго вам здоровья.

Обойдя женщин, он начал спускаться.

Еще несколько минут — и все семейство скрылось за первым поворотом тропы.

Проводники побрели в шваренбахскую гостиницу.

Дорогой они не разговаривали, шли медленно, бок о бок. Теперь уже всё, теперь им предстоит провести с глазу на глаз четыре, а то и пять месяцев.

Потом папаша Гари начал рассказывать, как он провел прошлую зимовку. С ним был тогда Мишель Каноль, нынче он отказался зимовать, слишком стар, а мало ли что может случиться в эти долгие месяцы, когда гостиница отрезана от всего мира? Надо сказать, они даже не особенно скучали: если с самого начала настроиться на правильный лад, то сами собой найдутся и развлечения, разные игры, а за ними и времени не замечаешь.

Ульрих Кунци слушал, глядя под ноги и мысленно сопутствуя тем, кто по всем петлям тропы спускался сейчас с перевала Гемми.

Впереди смутно обозначались очертания гостиницы — черное пятнышко у подножия чудовищного снежного вала.

Не успели они отпереть дверь, как Сам, большущий пес с кудрявой шерстью, принялся скакать вокруг них.

— Что ж, сынок, — сказал старый проводник, — теперь мы тут без женщин, придется самим стряпать, давай-ка, чисти картошку.

Усевшись на табуретки, они начали заправлять похлебку.

Следующее утро показалось Ульриху Кунци бесконечным. Старик курил и харкал в очаг, а юноша глядел в окно на ослепительную гору.

Днем он вышел из дому и повторил вчерашний путь, выискивая на тропе следы мула, который вез обеих женщин. Дойдя до перевала, Ульрих лег у края пропасти и долго глядел на Лёхе.

Поселок на дне каменного колодца еще не утонул в снегах — их остановила на самых подступах к нему стена густого ельника. Сверху низкие домишки казались камнями, что разгораживают поля.

В одном из этих серых домов живет сейчас дочка Гаузера. В каком? С такой высоты Ульрих Кунци не мог различить каждый в отдельности. До чего ему хотелось спуститься туда, пока еще была возможность!

Но солнце скрылось за огромной вершиной Вильдштрубеля, и юноша вернулся в гостиницу. Папаша Гари курил Он предложил Ульриху перекинуться в картишки, и они уселись за стол, друг против друга.

Они долго играли в бриск, несложную карточную игру, потом поужинали и легли спать.

Потянулись дни, все на одно лицо, ясные, холодные, безветренные. Старик Гари целыми днями высматривал орлов и других немногочисленных птиц, которые отваживались взлетать на эти ледяные вершины, а Ульрих неизменно шел к перевалу Гемми и вглядывался в поселок внизу. Потом они играли в карты, в кости, в домино, ставя на кон для азарта всякую мелочь.

Однажды утром Гари, проснувшийся первым, подозвал к окну Ульриха. Летучее облако, густое и вместе легкое, словно белая пена, бесшумно опускалось на них, медленно погребая все окрест под толстой, пышно взбитой, глухой периной. Снег шел четыре дня и четыре ночи. Им приходилось освобождать дверь и окна, пробивать проход наружу, вырубать ступеньки в снежном насте, который за двенадцать морозных часов становился тверже гранита морены.

Теперь проводники жили как в осаде, остерегаясь отходить от гостиницы. Они поделили между собой домашнюю работу и исправно занимались ею. Ульрих Кунци прибирал, стирал, следил за чистотой и порядком. На его обязанности лежала и колка дров, меж тем как Гаспар Гари стряпал и поддерживал огонь в очаге. В промежутках между однообразными ежедневными делами они подолгу играли в карты или в кости. Никогда не ссорились — оба были людьми уравновешенными и уступчивыми. Никогда ни тот, ни другой не позволил себе нетерпеливого жеста, вспышки неудовольствия, раздраженного слова, потому что, готовясь к зимовке в горах, они заранее запаслись смирением.

Изредка старик брал ружье и отправлялся на охоту за серной. Случалось, он возвращался с добычей, и тогда в шваренбахской гостинице был праздник, пир горой — они лакомились свежениной.

Вот так Гаспар ушел и в то утро. Наружный термометр показывал восемнадцать градусов ниже нуля. Солнце еще не взошло, и охотник рассчитывал подстеречь дичь на подступах к Вильдштрубелю.

Воспользовавшись его уходом, Ульрих до десяти часов провалялся в постели. Он вообще был охотник поспать, но не смел дать волю своей слабости при старике, всегда деятельном, встававшем чем свет.

Он не спеша позавтракал в обществе Сама, который теперь дни и ночи дремал у очага, и тут ему сделалось грустно, даже страшно в этом одиночестве, нестерпимо захотелось переброситься в карты по заведенному обычаю, потому что заведенный обычай крепко внедряется в человека.